Green Sky Blue Grass

      Он и не знал, что станет еще хуже.       Но ведь… можно же было и догадаться?       Поковыряв вилкой в мягком куске авокадо на тарелке, Лэнс откинулся на спинку офисного кресла и уставился невидящими глазами в монитор.       Две недели. С того последнего письма с облаками прошло уже больше двух недель, а Кит все еще молчал. Было ли такое возможно, что его следующее письмо не дошло и затерялось где-то на полпути между двумя континентами? Или дело было совсем в другом…       В том, что он не собирался возвращаться. Да и писать тебе у него тоже больше не было времени. Слишком обременительно.       Чья-то тонкая худая ладонь легла ему на плечо, но Лэнс даже не пошевелился, продолжая бездумно пялиться в монитор. Аллура – а это, конечно, была она, прокравшаяся до этого в его офис на цыпочках – коротко вздохнула. Не осуждающе, скорее обеспокоенно.       – Как твоя начальница, я уже давно должна была бы сделать тебе выговор.       На этот раз Лэнс все-таки отреагировал – оторвавшись от монитора, он поднял на нее отсутствующий взгляд.       – Какие-то проблемы с отчетом?       – С ним тоже, – Аллура наморщила нос, разглядывая пустой рабочий стол, в который пялился Лэнс, но почему-то удержалась от комментариев на эту тему и только заметила:       – Эта тарелка с авокадо… она тут третий день стоит?       Лэнс устало улыбнулся и мотнул головой. Хотя, быть может, и третий. Он снова уставился в монитор и, даже открыв электронную почту, принялся демонстративно набирать текст нового письма.       – Лэнс…       Голос Аллуры казался приглушенным, словно, прежде чем достичь ушей Лэнса, ему нужно было пройти сквозь толщу воды.       – … ты ведь знаешь, что можешь взять отпуск в любой момент. На неделю… или на две. Извини, что спрашиваю, но когда ты в последний раз вообще что-то ел?       Она и не собиралась отставать. Выковыряв из корки авокадо малюсенький кусочек, Лэнс стойко отправил его в рот, преодолев волну тошноты, накатившую совершенно внезапно.       – Прямо сейчас. Я ем прямо сейчас…       Мякоть авокадо была совсем раскисшей и солоноватой, но Лэнс продолжил – сквозь тошноту, сквозь чувство отторжения в каждой клеточке тела. Борясь с самим собой, он и не заметил, как Аллура за его спиной только покачала головой и через несколько секунд покинула офис – также беззвучно, как и вошла.       Разве она могла понять хоть что-нибудь? Он так и не взял отпуск – просто не смог. Это казалось бессмысленным, как и все вокруг. Он не знал, где был Кит в этот момент, о чем он думал, чем занимался изо дня в день, и было ли с ним все в порядке. От одних только мыслей об этом тошнота усиливалась, а съеденные за весь день пару кусочков авокадо просились наружу.       Еще через несколько дней Лэнс заметил странную вещь: его одежда стала другой. Будто бы растянулась. Глядя в зеркало, он рассеянно спрашивал себя, всегда ли его джинсы так неряшливо висели на бедрах, а рубашки-поло были похожи на мешки? Вырезы на футболках стали неизмеримо огромными и больше не скрывали ключичные косточки, торчащие, как у подростка.       Но тошнота так и не собиралась уходить – Лэнс будто бы больше не чувствовал голода, только усталость и апатию. Готовить после работы не было сил, а еда, которую он брал с собой в забегаловках по пути домой, отправлялась в мусорную ведро почти нетронутой.       В один из вечеров, когда Лэнс заставил себя купить в супермаркете наполовину готовый полуфабрикат – азиатскую вермишель с овощами и куриным мясом – и собирался разогреть ее в микроволновой печи, Кит вдруг болезненно четко возник перед его мысленным взором. Лэнс хорошо помнил, как тот нахмурился и неодобрительно сложил руки на груди.       – Я против микроволновок, – заявил Кит.       – Что они тебе сделали? – удивленно парировал Лэнс – тогда он, как и сейчас, аккуратно протыкал вилкой пленку, покрывающую полуфабрикат – и добавил голосом, показавшемся ему самому тошнотворно-назидательным:       – Микроволновки – это практично.       – М-м, облученная еда. Как практично.       – Идиот, – Лэнс раздраженно фыркнул – они знали друг друга еще не настолько долго, чтобы Кит начал его бесить, но, похоже, этому парню все же удавалось то, чего не удавалось другим, за рекордно короткие сроки. Немного разозленный, Лэнс продолжил тыкать вилкой в пленку – только теперь еще более рьяно, чем до дурацкого замечания Кита. Он делал это до тех пор, пока от пленки не осталось совсем ничего, а неожиданно прорезавшаяся боль не отбросила его обратно в реальность, заставив воспоминания потускнеть.       Вилка соскользнула – несколько секунд Лэнс с немым ужасом и бессильем смотрел на собственную руку, на то, как из небольших округлых ямочек ран на коже обильно выступают капли крови. Боль была просто ужасной – такой непереносимой и дикой, что ему хотелось кричать, но он молчал. Он не издал ни звука – только, судорожно цепляясь раненой рукой за край стола, сполз на пол и молча прислонился щекой к одной из деревянных ножек. Его тело дрожало, но он все еще не открывал рта – будто бы задался целью держать все в себе.       Да и был ли смысл кричать от боли? Потому что все равно бы никто не услышал.       – Ты похудел.       Широ отметил это будто бы невзначай, но Лэнс, в общем-то, и так прекрасно знал, как тот переживает. В последнее время нелепое растерянно-заботливое выражение больше не сходило с лица Широ, словно кто-то навечно запечатлел его там лазерной гравировкой.       – Просто забыл позавтракать, – Лэнс попытался пошутить, но Широ даже не улыбнулся. Последние недели он вообще казался таким удрученным, будто бы дал кому-то обет вселенской печали. Когда Лэнс заходил к нему в бар – а это случалось все реже – Широ по большей части молчал, что, впрочем, устраивало их обоих.       Но сегодня все было немного по-другому, и взгляд теплых карих глаз Широ был особенно внимательным. Лэнс все еще чувствовал его на себе даже тогда, когда Широ отвернулся, наклонившись к холодильнику, чтобы обслужить каких-то навязчивых парней на другом конце барной стойки.       Широ словно пытался разглядеть в нем что-то. То, чего, возможно, не замечал и сам Лэнс. Он действительно похудел. Было глупо продолжать перекладывать вину на изменившуюся по непостижимой причине одежду, но можно было, например, обвинить во всем Кита.       Кита, который не писал ему уже больше двух проклятых недель.       – Если так будет продолжаться, – это был Широ – он снова возник за барной стойкой прямо напротив Лэнса, – вы с Пидж сможете запросто поменяться одеждой.       – Я давно мечтал… – Лэнс закатил глаза, но Широ отрезал – сухо, почти сурово:       – Не смешно. И ты знаешь, это не было его целью… довести тебя до истощения.       – Тогда что? Чего он добивается?       Лэнс надеялся, что его голос не звучал жалко. Он не понимал, почему должен был оправдываться здесь, перед Широ, но не мог остановиться, потому что знал, что молчание было еще хуже. Ему и без того было погано – настолько тоскливо и погано, что казалось: еще пару секунд и из глаз брызнут слезы.       – Я… господи, Широ, я не знаю, что со мной происходит.       – Лэнс…       Широ качнулся немного вперед, перегибаясь через стойку, но Лэнс предупреждающе отпрянул назад, неуклюже толкнув локтем стакан с виски, разбавленным содовой, так, что тот уехал далеко в сторону:       – Разве это нормально?! Разве такими должны быть нормальные отношения?!       – Я не знаю, какими они должны быть. Никто не знает.       Лэнс ощутил, как пальцы Широ мягко обвились вокруг его запястья, но это не успокоило его, а только всколыхнуло внутри что-то темное и давно забытое. Он стиснул зубы:       – Я дрочу на его фотографии. Иногда. Нет, довольно часто.       – А вот это уже нормально.       Широ вздохнул – он наконец выпустил запястье Лэнса и, скрестив руки на груди, откинулся немного назад, оглядывая его так, будто бы он был несмышлёным ребенком.       – Абсолютно нормально…       – Нормально?! То есть ты тоже так делаешь?       Лэнс запнулся – взгляд Широ не изменился. Он продолжал оставаться теплым и таким обеспокоенно заботливым, что Лэнсу стало стыдно за то, что он снова и снова цеплялся за старые обиды. Пытался ранить того, кто на самом деле только хотел ему помочь. Это было гадко.       Он не успел извиниться, хотя и ему очень хотелось сделать это – Широ умудрился ловко перевести тему, осторожно поинтересовавшись:       – Что с рукой?       – С рукой? – Лэнс рассеянно покосился на свою перебинтованную ладонь так, будто бы видел ее впервые.       – Это не ответ на мой вопрос.       Широ пришлось в очередной раз отвлечься на посетителей на другом конце барной стойки, а Лэнс продолжил зачарованно разглядывать свою перебинтованную руку. Он снова подумал о Ките и так внезапно, что это ошарашило его самого, вспомнил.       Он вспомнил, почему они поссорились перед его отъездом.       Этот вечер не был чем-то особенным, он вообще был идеей Кита – по его гениальной инициативе они сидели друг напротив друга за столом в казавшейся Лэнсу страшно убогой забегаловке, подававшей азиатскую еду. Уже при входе их встретили таблички, расписанные специальными предложениями, цены на которые заставили Лэнса страдальчески поморщиться. Он не был уверен, что подавать посетителям еду по такой цене было вообще легально.       Но не то, чтобы с финансовой ситуацией Кита, у них был особенно большой выбор.       Забегаловка была полупустой, а поверхность столов – дряхлой и нестерпимо затертой. Кит с интересом рассматривал меню, листая туда-сюда его жалкие три страницы, то и дело останавливаясь и задумчиво закусывая нижнюю губу.       Они сидели друг напротив друга, между ними не было, наверное, и полметра, но Лэнсу казалось, что их разделяет огромное расстояние. Словно между ними лежали тысячи километров, моря, а может даже океаны. Кит был далеко и, сколько бы Лэнс не пытался убедить себя в том, что это было не так, у него не выходило.       Эти мысли мучили его даже тогда, когда не слишком дружелюбная официантка азиатской наружности швырнула на стол между ними деревянную дощечку с выложенными на ней суши. Как и предполагалось, есть их без боязни отравиться было нелегко.       Но Кит казался голодным. Рассеянно ткнув палочками в баночку с васаби, стоявшую на столе, и, размазав то, что ему удалось извлечь оттуда, по одному из нигири, он уже собирался запустить его в рот, когда Лэнс, содрогнувшись от этого зрелища, панически выдохнул:       – Что ты делаешь?       – Что…       – То, что ты сейчас сделал, прямой способ заработать ВИЧ-инфекцию.       Палочки Кита с зажатым между ними куском сырой рыбы повисли в воздухе. Он несколько раз удивленно моргнул.       – Ты хоть понимаешь, кто здесь ест обычно? – раздраженно продолжил Лэнс, не замечая того, как темные глаза Кита резко сузились и приобрели матовый блеск. – И если каждый будет макать свои палочки в васаби? Ты хоть вообще когда-нибудь думаешь головой?       – Это чушь, – Кит презрительно хмыкнул, все же отправив злосчастный кусок рыбы в рот, что раззадорило Лэнса еще больше.       – Никакая не чушь!       – Ты больной, – уже несколько рассерженно констатировал Кит. Он продолжил есть с таким невозмутимым выражением лица, словно собирался довести Лэнса до последней точки кипения, – совсем чокнулся…       – Я больной? Да об этом во всех газетах пишут!       А ведь они не собирались ругаться друг с другом. Но разве такие вещи когда-нибудь планируют?       Кит снисходительно прищурился:       – Я не читаю газеты.       – А ну да, зачем их читать? – передразнил его Лэнс и, когда Кит изумленно поднял брови, язвительно пояснил: – Кому нужно знать, что происходит в мире. Это никому не интересно. То ли дело мир в твоей голове…       Кит молча проглотил последний пережеванный кусок и аккуратно положил палочки на край миски с соевым соусом. Он больше не казался разозленным – скорее равнодушным, почти заскучавшим.       Перекинув через плечо сумку, он встал из-за стола и, когда Лэнс ошеломленно бросил: „Серьезно?!“, кивнул в ответ, глядя на своего парня с таким странным выражением сожаления в глазах, что тому на пару секунд стало холодно:       – Серьезно. И сегодня платишь ты, я на мели.       – Как будто я ожидал чего-то другого!       Лэнс лихорадочно завертел головой в поисках недружелюбной официантки, но она, как назло, прямо на его глазах проскользнула в дверь, ведущую в недра кухни, а когда он снова обернулся к столу, Кита уже не было.       Он исчез. Вот только на этот раз это было никаким не образным выражением.       Теперь-то он мог – безо всяких сомнений – винить во всем самого себя, вот только что это меняло? Новых писем все еще не было, а Лэнс больше не мог найти в себе силы даже заглядывать по вечерам к Широ. Вместе с этим правда отпала и необходимость объяснять ему про раненую руку, так что, возможно, это было к лучшему.       Лэнс поймал себя на том, что ему все меньше хотелось говорить с кем-то. Даже телефонные разговоры – и те отнимали кучу энергии. Он вздрагивал каждый раз, когда его мобильник начинал беспокойно вибрировать, и брал трубку, только если звонивший не унимался больше десяти минут.       Звонила, в основном, Пидж, спешившая рассказать ему о чем-то своем. О новом заказе, к примеру, или о том самом недовольном клиенте, грозившимся судебным процессом – парень оказался упрямым и, похоже, не собирался отставать. Пидж редко спрашивала о Ките – в чем Лэнс ее, конечно, не винил – но каждый раз в конце их разговора будто бы ненароком напоминала:       – Проверь почтовый ящик.       И Лэнс был нескончаемо благодарен ей за это.       Этим вечером она все болтала и болтала в трубке и, несмотря на то, что Лэнс едва улавливал нить разговора, стоило ей сказать заветную фразу, как он оборвал ее на полуслове:       – И не забудь…       – Проверить почтовый ящик? Я знаю, Пидж.       Она тихо фыркнула в динамике, а потом спросила – так серьезно, что внутри у Лэнса все замерло:       – Ты думаешь, он не вернется больше?       – Ты не могла бы… спросить как-нибудь помилее, что ли? – огрызнулся в ответ Лэнс. Это было скорее самозащитой, чем попыткой пойти в атаку, и вырвалось у него совершенно непроизвольно, но узнать, обиделась ли Пидж, он не смог, потому что внутри почтового ящика обнаружилось письмо.       В самом верху, на горсти рекламных флаеров и неоплаченных счетов, оно лежало там – письмо без обратного адреса – так, будто бы было там всегда, и Лэнсу нужно было всего лишь открыть глаза и присмотреться получше, чтобы заметить его.       Извини, что совсем пропал.       Лэнс криво усмехнулся. Разумеется, он ждал извинений, он хотел извинений, но уж точно не таких.       Кит будто бы отмахивался от чего-то назойливого и незначительного, словно молчание в течение почти трех недель было нормальным или, по крайней мере, в рамках дозволенного. Стиснув письмо в руке, которая никак не хотела заживать, Лэнс продолжил чтение, но уже через несколько секунд пожалел о том, что вообще это сделал.       Все это заняло кучу времени, больше чем я думал, но сейчас я в Берлине. Наконец-таки. Я и так задержался в Англии больше, чем нужно. Знаешь, чего мне это стоило? Неважно. Берлин прекрасен…       Строка обрывалась, превращаясь в набросок длинной бетонной стены, изобильно разрисованной наплывающими друг на друга кусочками граффити, будто бы Кит хотел дать ему возможность выдохнуть. Прийти в себя после этой чертовой расчудесной новости.       На самом деле Лэнс больше не хотел читать дальше: сожаление, нет, разочарование было таким горьким, что ему хотелось разорвать письмо. Вместо того, чтобы вернуться обратно…       Он не стал рвать письмо, хотя его клочки, его разодранные ошметки на ковре в их гостиной несомненно бы порадовали его. И если бы Кит сейчас стоял перед ним, Лэнс бы наверняка, даже и не раздумывая, ударил его в лицо. Пусть даже он получил бы неплохой сдачи – в конце концов, Кит был сильнее его, Лэнс бы все равно сделал это, если бы только мог.       Он не разорвал письмо, просто оставил его лежать на журнальном столике около дивана недочитанным до конца. Почему бы и нет? Будто бы кому-то было до этого дело.       На следующее утро он не услышал звонка будильника и, когда с трудом разлепил веки, на часах уже была половина одиннадцатого. „Проспал“, – тоскливо подумал про себя Лэнс, но вместо того, чтобы подскочить и попытаться собраться на работу, он только перевернулся на другой бок и пошарил рукой по кровати рядом в надежде найти теплое плечо Кита, в которое он бы мог уткнуться и продолжить видеть сны столько, сколько ему бы захотелось. Конечно, Кита рядом не оказалось. Его ведь не было рядом уже почти как два месяца.       С раздражением и беспомощностью втянув в себя воздух, почти всхлипнув, Лэнс свернулся в груде одеял так, словно хотел защититься от кого-то. Суставы тянуло, а тело неприятно болело: он будто бы лежал на чем-то страшно твердом, как кусок гранита. Было чертовски неудобно, неуютно и холодно, но слабость постепенно взяла свое, и Лэнс отключился еще на пару часов. А потом еще на парочку. Он словно больше не мог встать с кровати. Да и не особо хотелось.       Окончательно проснулся Лэнс только вечером – раненая рука почему-то разболелась, и он выбрался из постели, чтобы выпить обезболивающее. Стоя на кухне рядом с холодильником и глотая один стакан воды за другим, он задумался о том, почему рана на руке никак не хотела заживать. Может, было задето сухожилие. Или нерв. Возможно, ему стоило просто сходить к врачу. Это ведь было несложно устроить?       Все еще думая о руке, Лэнс прошел в гостиную и обнаружил несколько пропущенных вызовов на своем мобильнике – три из них были от Аллуры. Все-таки он сегодня просто взял и прогулял работу, не предупредив вообще никого.       Но перезванивать не хотелось. Несколько секунд постояв в размышлениях над телефоном, Лэнс внезапно для самого себя усмехнулся. Он вел себя странно, глупо и так безответственно, будто непослушный подросток. Он себя так… как Кит.       При мысли об этом Лэнс пришел в непонятный для него самого восторг. И даже ощутил прилив энергии – плюхнувшись на диван в одних пижамных штанах, он взял в руки недочитанное письмо и принялся за чтение.       Он читал медленно. Медленно и жадно, пропуская сквозь себя каждое слово, каждую запятую и каждый восклицательный знак. Но странная радость, то наслаждение, с которым он поглощал каждую строку, быстро сменилась тоской и злостью – такой неудержимой, что Лэнсу хотелось разнести что-нибудь, и он сам был удивлен тому, что не сделал этого.       Кит снова писал только о себе. О том, каким прекрасным и необыкновенным был Берлин, и о том, какими были люди в Европе. Совсем другими, не то, что американцы – такими чуткими и внимательными. Вежливыми. Они искренне извинялись за то, что ты налетел на них в метро, словно совершили смертельный грех только потому что оказались у тебя на пути.       От всего этого Лэнсу было только тошно. Вместо того, чтобы вернуться обратно в Нью-Йорк к нему, Кит упорно продолжал свое бессмысленное путешествие. Но самым отвратительным было даже не это – нет, вовсе не это – самым отвратительным было то, что Кит писал ему все эти письма, на которых не было обратного адреса. Он обращался к Лэнсу, задавал ему вопросы, но в тоже время не требовал никакого ответа.       Его письма не были диалогом. Они были монологом. Одним бесконечным монологом, который Кит вел с самим собой. И Лэнс твердо решил больше не участвовать в этом.       Будто бы назло его решению письма посыпались на него градом – новое обнаружилось в почтовом ящике уже на следующий день. Лэнс не стал даже открывать его – только осторожно положил на край письменного стола. Туда отправилось и письмо, пришедшее через два дня, и то, которое пришло за ним.       Это было тяжело только в начале, потом же Лэнс все больше делал это автоматически – доставал новое письмо из ящика и отправлял его на уже начавшую расти стопку. Гораздо сложней было с работой: Аллура продолжала атаковать его звонками, а на четвертый день, когда он все еще не появлялся в офисе, оставила на автоответчике сообщение казавшимся непомерно уставшим голосом. Она одобряла его решение взять отпуск (о каком отпуске была речь?) и просила дать ей знать, если ему что-то понадобится.       На третий день Лэнс перестал ставить будильник. Он лежал в кровати до полудня, а иногда и после него, и, когда наконец заставлял себя выбраться оттуда, то совсем не знал, чем заняться. Как только Кит вел такой образ жизни?       Аппетита все еще не было, и тошнота накатывала каждый раз, когда Лэнс пытался запихнуть в себя больше, чем несколько кусков сэндвича за раз. С каждым днем передвигаться, говорить, да и вообще делать что-то становилось все сложней. Лэнс ловил себя на том, что чаще всего просто лежал на кровати, глядя в противоположную стену. Как ни странно, это устраивало его с каждым днем больше и больше.       Рука до сих болела, к ней прибавился еще и синяк, который Лэнс заполучил, ударившись ночью в темноте об угол кровати. Большое сине-красное пятно расплывалось под коленом и никак не собиралось заживать. Как будто его тело совсем потеряло способность к регенерации.       Но хуже всего были мысли. Лэнс старался не думать о Ките, но чем больше он пытался противиться этому, тем больше он о нем думал. Кит занимал все его мысли – Лэнс думал о нем каждую минуту, не замечая того, что иногда проваливается в воспоминания на несколько часов подряд.       А еще были сны – почти каждую ночь Лэнс видел в них Кита. Тот больше не был похож на самого себя, скорее на одного из тех симпатичных парней-европейцев с выражением полного безразличия на лице и прикидом из магазина, предлагавшего хипстерские шмотки по приемлемым ценам. Лэнс наблюдал за тем, как Кит проводит время с новыми друзьями, как засыпает, накачанный алкоголем, где-то на чужом диване, как целует кого-то малознакомого так страстно, будто от этого зависит вся его жизнь. Ведь Кит никогда не мог по-другому.       А Лэнс не мог не думать о нем. Сны почти всегда были мутными, душными и застланными сигаретным дымом. Каждый раз просыпаясь, Лэнс чувствовал этот запах – запах сигарет Кита, который невозможно было перепутать ни с чем другим.       В одну из ночей этот запах был особенно сильным – открыв глаза и уставившись в потолок, Лэнс был готов поклясться, что сигаретный дым тонким шлейфом тянулся сквозь его комнату. Кит был здесь – Лэнс вдруг почувствовал это также отчетливо, как чувствовал струйки пота, текущие по его шее.       Он отбросил одеяло в сторону – оно было неподъемным и отвратительно влажным в тех местах, которые соприкасались с его телом. Сон, приснившийся ему несколько секунд до этого, был давящим и таким эротичным, что в паху было тяжело, а эрекция натягивала пижамные штаны до нелепости. Но Лэнс не обратил на этого никакого внимания. Он соскользнул с кровати и еще раз втянул ноздрями воздух. Сомнений больше не оставалось.       Его колени дрожали, а ступни оставляли мокрые следы на полу, когда он, пройдя через коридор, добрался до гостиной, которая, казалось бы, и была источником запаха.       Дверь на балкон была приглашающе распахнута – Лэнс смутно вспомнил о том, что забыл закрыть ее перед тем, как ложился спать – и лунная дорожка стелилась по полу до самого дивана. На балконе никого не было.       Но откуда тогда взялся запах?       Лэнс снова вдохнул его – он был таким знакомым, таким родным, что в груди защемило. Кит иногда курил по ночам, когда у него была бессонница, и возвращаясь в постель, неизменно приносил с собой этот запах. Запах, который Лэнс ненавидел всей душой. Запах, от которого ему прямо сейчас хотелось плакать.       Он сделал несколько шагов вперед, а потом и вовсе вышел на балкон, разделенный на две ровные половины лунным светом. Здесь запах достиг своего апогея – он был таким реальным, что Лэнс невольно закрутил головой, оглядываясь по сторонам.       На соседнем балконе кто-то стоял.       В отличие от их собственного балкона, соседний был полностью погружен во тьму, и в первую секунду Лэнс только и смог, что различить чей-то силуэт и вспыхнувший огонек сигареты. Но этого… Этого было достаточно.       На соседнем балконе стоял Кит – Лэнс понял это, когда глаза привыкли к полутьме, и из нее отчетливо вырисовались плечо, обтянутое рукавом футболки, пальцы, подносящие сигарету ко рту, и темные волосы, доходящие до основания шеи.       – Кит? – Лэнс произнес это так тихо, что стоявший на соседнем балконе вряд ли бы смог услышать его, поэтому он повторил уже немного громче, ужасаясь тому, каким хриплым был его собственный голос:       – Кит? Кит…       Сигарета описала в воздухе дугу, а в соседней квартире зажегся свет. Он был таким ярким, что Лэнс несколько раз моргнул, ослепленный, а когда все же смог снова распахнуть глаза, понял, что курильщик с соседнего балкона смотрит на него с интересом, похожим одновременно на неприкрытое удивление и легкое отвращение.       Это был не Кит. Просто кто-то похожий на него – своими растрепанными и неряшливо отросшими волосами, ростом и чертами лица, выдававшими азиатскую кровь. Но это определенно был не он.       Какое-то мгновение они только смотрели друг на друга, а потом парень с сигаретой ухмыльнулся. Неровно, будто бы только одним краем губ.       – Доброй ночки тебе.       Этот голос, совсем не похожий на голос Кита, почти мгновенно рассеял остатки иллюзии, заставив Лэнса смутиться и отступить на шаг назад. Он внезапно понял, насколько глупо выглядел – в одних пижамных штанах, с полураскрытым от изумления ртом, да еще и никак не проходившей эрекцией. Не стоило даже и упоминать, что парень с соседнего балкона пялился на его пах уже несколько минут вместо того, что смотреть Лэнсу в лицо.       В соседней квартире что-то зашуршало, и на балкон выскользнула ее хозяйка – рыжеволосая большегрудая девица в длинной футболке на голое тело. При виде Лэнса она так округлила свои гигантские с нехорошим зеленоватым оттенком глаза, будто бы увидела приведение:       – Че за фигня, Лэнс?       – Мэ… Мэйси?       Лэнс почти инстинктивно отступил еще на несколько шагов назад, оказавшись в спасительной полутьме, но соседка продолжала сверлить его своими глазищами. Она немного успокоилась и даже сложила руки на груди.       – Обдолбался?       – Что?       – Обдолбался, спрашиваю? – соседка насмешливо скользнула взглядом по лицу Лэнсу и добавила, неожиданно довольно воинственно:       – Не знаю, что ты там хотел от моего парня, но можешь забыть об этом. И я не Мэйси, придурок обдолбанный. Мэгги. Меня зовут Мэгги, когда запомнишь вообще?!       – Я не обдолбанный. Извини, я…       – Господи, да ты только посмотри на себя? Можешь рассказывать кому-нибудь другому сказки… Буэнос ночес, мудак.       Мэгги подкрепила свое пожелание смачной демонстрацией среднего пальца и, властно потянув все еще слегка ухмыляющегося и так напоминающего Кита незнакомца за собой, исчезла в недрах своей квартиры, раздраженно щелкнув выключателем напоследок.       Прошло, наверное, не меньше десяти минут, когда Лэнс заставил себя наконец сдвинуться с места и тоже вернуться обратно в залитую тусклым лунным светом гостиную. Его трясло. Может, от ночного холода… а может и от того, насколько невероятно одиноко он себя чувствовал. Прошлепав босыми ступнями по полу, он зашел в ванную и, включив свет, вздрогнул от того, каким несчастным показалось ему собственное отражение – до страшного осунувшееся лицо и глаза такие мутные, будто бы соседская девица была права, и он с утра до ночи закидывался метамфетамином. Картину завершала неровная трехдневная щетина и голая грудь – такая тощая, что кости уже некрасиво выпирали из под кожи. Даже беженцам с какого-нибудь Гаити до него было далеко.       Лэнс попытался усмехнуться, но дикое отражение в зеркале состроило ему такую гримасу, что стало не по себе. Поэтому он только поспешно погасил свет и вернулся в постель, накрывшись одеялом с головой. Он надеялся на то, что сможет увидеть продолжение того сна о Ките – тяжелого, но при этом такого эротичного, что у него вставал уже через несколько секунд, но не увидел вообще ничего, проспав до самого утра без каких-либо сновидений, словно его с размаху окунули в бадью с вязкой и липкой чернотой.       Но это было определенно не самым плохим, что могло с ним случиться.