***
Аллура — очень красивая девушка. Белые волосы (которые она, очевидно, красит) ярко контрастируют с тёмным цветом её кожи. Одежда всегда светлая и, вне зависимости от сезона, всегда нежных, пастельных оттенков. Одевается она и вправду со вкусом, так, что с первого взгляда и не понять, что большая часть её гардероба не было куплено в супер-дорогих бутиках. Хотя именно такое впечатление она и оставляет. Но не только внешность выделяет её из толпы. Все, кто с ней общался, говорят о том, какая она хорошая и добрая. Всегда с улыбкой на лице. На всех фотографиях она всегда улыбалась. Но сейчас улыбки как не бывало. Аллура сидела в гостиной и о чём-то говорила с Рейчел, мамой Кита, когда он и Широ вошли в дом. Она улыбалась, но не так лучезарно, улыбка даже близко не была счастливой. Казалось, ей не хочется улыбаться, не сейчас. Может, у неё что-то случилось? По крайней мере, Рейчел ничего не заметила, а если и заметила, то не стала заострять на этом внимание. Кит впервые видит Аллуру вживую. И она точно такая же, как и на фотографиях. Обычно люди как-то редактируют свои фотографии, но, похоже, Аллуре это было не нужно. Встав с дивана, она поприветствовала их, обняв и поцеловав Широ, протянув руку Киту. Он на секунду посмотрел на Аллуру: её улыбка и правда была несколько натянутой. Она не хочет тут находиться? Возможно, ей просто нездоровится? Или что? Кит пожал протянутую ему руку. — Приятно, наконец, с тобой познакомиться, Кит, — говорит Аллура; у неё восхитительный британский акцент, замечает Кит. — Такаши так много рассказывал о своей семье, что мне не терпелось с вами встретиться. — Лура, сколько раз я просил не называть меня Такаши? — Широ обнимает её сзади и целует в щёку. — Но мне нравится так тебя называть, — говорит она, ухмыляясь. — Кому чай? — врывается Рейчел, пока их обнимашки не переросли во что-то другое. Кит отказался, сославшись на домашнюю работу. Но, стоило войти в комнату, он просто откинулся на кровать. Ничего не хочется. С чего бы это? Кит лежит на кровати и пялится на свою руку. Рука уже не такая чистая, какой была весь день. Она в пятнах краски. Красный, синий, чёрный, жёлтый, зелёный и многие другие цвета. Некоторые из них перемешались и образовали другие, более сложные. И кажется, будто его соулмейт специально раскрашивает руки. Кит думает, что это, по крайней мере, лучше, чем ругательства и пошлости, и… красивее. Да, красивее, думает Кит. Раньше он сетовал на то, что надписи мог стереть лишь тот, кто их нанёс. Это действительно раздражало Кита, ведь именно из-за того, что его родственная душа писала эти гадости и не смывала их, он и начал носить вещи с длинным рукавом даже летом. Но сейчас, к своему удивлению, Кит даже рад этому. И он надеется, что соулмейт это не сотрёт. Теперь Кита всё чаще посещала навязчивая идея написать что-нибудь на руке, но он упорно ей сопротивлялся. В его мозгу прочно обосновалась мысль, что соулмейту плохо, что ему нужен кто-то, кому можно поделиться о своих чувствах. Но его ведь не волнует это? Ему же всегда было всё равно. Что случилось, что он стал так волноваться за родственную душу? За ужином Рейчел много расспрашивала Широ и Аллуру об их отношениях, как будто она ничего до этого не знала. Было ощущение, что Рейчел этим самым показывала Киту, мол, вон, посмотри, твой кузен уже давно нашёл соулмейта и счастлив, ну почему ты такой упёртый? Были вопросы, которые немного смутили их, вроде таких: "Аллура, ты возмёшь фамилию Широ или у тебя будет двойная? Когда вы планируете уже обручиться? А свадьбу когда хотите сыграть?" Когда речь всё-таки дошла до учёбы, автоматически вопросы об успеваемости стали расспросами о произошедшем. Насколько Кит понял из их разговора, это был пожар в женском общежитии. Были пострадавшие, одна жертва. Видно, как им неприятно об этом говорить, будто они были к этому причастны. Широ постоянно пытался перевести тему в другое русло, а, если точнее, начать разговор о Ките. Предатель, — подумал Кит. Аллура тоже старалась перевести стрелки на Кита. — А как у тебя успехи, Кит? — спросила она. — Всё нормально, — отмахнулся он. — Ничего интересного. Правда. Когане заметил, что она смотрит на его руки почти весь вечер. Да и все остальные тоже, но они не решались спросить его об этом. Слишком уж необычно было для них видеть Кита в футболке с коротким рукавом и разноцветными пальцами. Рейчел и Широ поняли, что это сделал его соулмейт, и что эту тему лучше не поднимать. Киту не нравилось обсуждать родственную душу с семьёй. Аллура это тоже знала, Такаши сказал ей, но она не понимала его нежелания общаться с человеком, который предназначен ему судьбой. — Ты рисуешь? — обратилась она к Киту. Широ и миссис Когане переглянулись, посмотрели сначала на Аллуру, затем на Кита; они ждали, что тот разозлится и уйдёт, но: — Нет, — его голос только что дрогнул, или ему показалось? — Это мой соулмейт. — Как интересно, — сказала она, казалось, ей действительно это интересно. Хотя что в этом интересного? — И… Ты уже нашёл его? — Нет, — он старался держать себя в руках и не отвечать ей слишком резко, сжав вилку в руке. — Но… — начала было говорить Аллура, однако Широ положил руку ей на плечо, всем своим видом говоря: «Не надо». Дальше ужин проходил в немного напряженной тишине. Ей же говорили не упоминать это, думает Кит, неужели она не может выполнить такую простую просьбу? Он знал, что она хотела спросить. Почему Кит не ищет соулмейта? Почему ему почти что всё равно? Может, ему просто плевать на всю эту родственную чепуху? Кроме него самого на этот вопрос никто не сможет ответить, но он и сам не знает. Может, так и есть, и ему плевать с высокой колокольни, а может, тупая упёртость из-за детской обиды. А может, ему просто интересно, что будет делать соулмейт, если ему не отвечают. Его вот, например, замолчал, правда, не полностью. Краски продолжают смешиваться, и теперь на руках непонятная каша из разных цветов. Красота мазков помахала ручкой и сменилась грязным красно-коричневым хаосом. Пока он сидел за столом, на руки добавлялось всё больше и больше чёрного. Рейчел удивлённо и обеспокоенно взглянула на его предплечья, Широ чуть не поперхнулся, а Аллура застыла, так и не донеся вилку до рта, когда всё больше и больше черноты стало появляться рывками, мазками на коже. К концу ужина его кисти и половина обоих предплечий стали чёрными, как уголь. Кита это, мягко говоря, напугало, но парень старался не подавать виду. Правда, получалось из рук вон плохо. Дыхание стало шумным, ему не хватало воздуха, а сердце сейчас, кажется, проломит рёбра. Что это значит?***
Всё задумывалось не так. Это должен быть солнечный осенний пейзаж, который он видел сотни, а то и миллионы раз. Но всё пошло наперекосяк, когда он задумался о себе и о том, каким мудаком был. Может, ему не стоило так поступать? Ладно, этот соулмейт его откровенно достал, поэтому плевать на него. Но то, как он поступил с ними, было очень подло. Как же он раньше не заметил этого дерьма? Неужели его так ослепила эта школьная элитная жизнь, что лучшие друзья просто отвернулись от него, а он и не заметил? Только сейчас он понял, в каком дерьмище оказался. Соулмейт его попросту игнорирует, друзья отчаялись из-за его идиотизма и желания быть на виду, а его «приятели» попросту осмеяли его. Не тогда, в столовой, а ещё в парке, когда они увидели его за этюдником с кистью и палитрой в руках. Для них это было не больше, чем просто мазюканье по бумаге, пустое место; для кто-то это чисто девчачье занятие, которое совершенно не подходит парню. Они смеялись, они поняли вдруг, с каким, на самом деле, неудачником связались, опрокинули этюдник, и холст с незасохшими красками проехался по сухой листве. Он злился одновременно и на себя, и на них. Как они посмели вообще назвать живопись бесполезной тратой времени? Как они посмели тронуть его любимый этюдник? Как он посмел быть таким слепым дураком? — К черту палитру, — подумал он, смотря на испачканую правую руку. Он смешивал краски прямо на коже. И слава богу, что это была гуашь, которая хорошо смывается водой. Сначала палитра, как это обычно бывает, кажется ему намного красивее цветного хаоса на холсте. Краски так интересно накладывались друг на друга, что пару минут он провёл, тупо пялясь на своё запястье. Но наваждение пропало так же стремительно, как и появилось, теперь его занимало только происходящее на полотне. Он думал об осеннем и весеннем пейзажах, но его мысли постепенно начали темнеть, всё больше приобретая оттенки отчаяния, депрессии, уныния и злости на себя и всех вокруг. Незаметно на холст начали пробираться темно-синий, почти черный, грязно-фиолетовый, и непонятно, правда ли это фиолетовый. Потихоньку его руки начали превращаться в чёрные, как у монстра, лапы. Краска не выдерживала и трескалась, — таким толстым был слой. Ему даже не хотелось смывать краску, ему казалось, что это заслуженно. За все хорошее, подумал он. Посмотрев на холст, когда сил держать кисть уже не было, он удивился, с какой точностью смог передать своё состояние, правда, уже не своё, а персонажа с картины. Одинокий парень, изображенный со спины, прячущийся от всепоглощающей темноты и безобразного страха, обнимает себя руками и смотрит куда-то в сторону; лица не видно — он далеко, и в формате холста он кажется совсем маленьким и беззащитным. — Не стоит показывать это маме, — подумал Лэнс.