To Death

Патронус-олень прибыл через несколько мучительных часов ожидания, когда немилосердное южное солнце уже скрывалось за раскаленным горизонтом. Олень голосом Гарри сообщил, что у них все в порядке. Дети приедут двумя маггловскими автобусами послезавтра вечером в условленное место. - Так быстро? - первой отреагировала Гермиона, едва олень растаял в воздухе. - Скорее всего, за пределами Британии они магически ускорят этот нелепый маггловский транспорт, - отозвался Малфой лениво-надменным голосом. Она даже удивилась, услышав его. После их маленького уединения на кухне Малфой, казалось, потерял интерес к происходящему и о чем-то все время сосредоточенно думал, ни на кого не глядя и ни с кем без необходимости не вступая в разговор. Это была первая длинная его реплика за весь день. Ожидание действовало гнетуще на всех. Оливер не отходил от Виктора, за болтовней скрывая волнение. Гермиона же была предоставлена самой себе. Она попытала счастья в библиотеке, но не нашла ни одной книги на знакомом языке. Пришлось довольствоваться историей рун из бисерной сумочки. Потом она готовила ранний ужин, мыла тарелки и корила себя за то, что слишком мало знает хозяйственных заклинаний. Малфой больше не нарушал её покой и девушка решила не думать ни о чем кроме, собственно, рун и ужина. Только к вечеру, издерганные ожиданием, они все собрались в гостиной Иванки Крам. Самой хозяйки не было - она была занята в больнице до утра. Разговор клеился только у Вуда. Он много и пространно рассуждал об особенностях тренировок у болгар и совершенно не замечал, что Виктор, основной его адресат, слушает вполуха. Крама же интересовали совершенно другие особенности: растерянность Гермионы, например. И хотя она сама была уверена, что совершенно спокойно пьет чай и слушает Оливера, верил в это только сам Вуд. Беспокойство, смятение ясно отражались в вишнёвых глазах, не оставаясь незамеченными для двух мужчин, внимательно за ней наблюдавших. Люциус Малфой смотрел на нее с непонятным Виктору, не слишком тщательно скрываемым весельем. При этом на самого Крама маг обращал взгляд строгий, испытующий. Юноша выдерживал его с честью. И все же он чего-то не понимал. И это что-то должно было быть прояснено немедленно. - Думаю, молодые люди, нам всем пора спать. Это неожиданное "молодые люди" от Малфоя как-то разом отрезвило всех, включая его самого. Да, они молоды. Для Оливера это прозвучало напоминанием о праве Малфоя командовать. Для Виктора Крама - досадным фактом того, что ему далеко до опытности взрослого мага, быть может, покорившего не одно женское сердце. Гермиона удивлённо подняла глаза на Люциуса: последние месяцы он стал для нее почти равным, с чего вдруг это покровительственное обращение? Сам же Малфой с наслаждением мазохиста напомнил себе, что принадлежит к другому поколению и глупо и нечестно даже пытаться... А что, собственно, пытаться? Чего он хочет от этой необъяснимой девушки с вишнёвыми глазами? - Гермивонна, нам нужно говорить. Прогуляемся? - Всё забываю сказать, что ты стал здорово говорить по-английски, - тепло ответила девушка, вставая вслед за хозяином дома. Пара недобрых светлых глаз проводила их из комнаты. В ночном саду было душно, зато в синеватых отблесках огромной луны он выглядел торжественно и величественно, подобно античному храму. Ни один лист не шевелился в тишине болгарской ночи. - У вас всегда так жарко? - Только летом. Неискренний смех обоих нарушил почти священную тишину. Гермиона сама не могла понять, чего страшится. Не в любви же он будет ей признаваться, право слово! Хотя для чего ещё в сад под луну зовут... О нет, только не это и не сейчас. Как не хочется его обидеть! Виктор прошёлся своей неловкой походкой взад и вперёд по дорожке. Под его неуверенными ногами зашуршали камушки. Гермиона перебирала листья винограда, не решаясь сорвать ягоду. Мелькнула мысль о том, что есть в такой момент совершенно неуместно. Наконец осмелилась, но тут же сжала её в тонких белых пальцах, когда Виктор произнес: - Оставайся здесь, Гермивонна. Она молчала. Стряхнула прозрачный сок с пальцев. - У вас опасно. У вас тьма и смерть. Девушка прикрыла глаза, собираясь с мыслями. - Виктор... Виктор, ты не понимаешь. Именно потому что там тьма и смерть, именно потому я нужна там... - Ты не меньше сделаешь, заботясь об этих детях. Я предлагаю тебе остаться здесь. Со мной. Гермиона молчала, а черные мужские глаза пытались уловить на ее лице ответ хотя бы за секунду до того, как он прозвучит. - Ты не понимаешь... - Это значит "нет". Виктор отошёл от нее, отвернулся, изучая собственный дом. Он правильно все понял. Что же, он не будет мешать, раз таков её выбор. Она снова выбрала не его. Гермиона попыталась, было, что-то произнести, но только махнула рукой - и вдруг испугалась. - Теперь ты откажешься нам помогать, да? Горький вопрос догнал уже уходящего Виктора. Он остановился, не оборачиваясь. - Мне казалось, ты лучшего обо мне мнения. Темный режим погубил моего деда. Да что там, половину магов моей страны! А тут - дети и мое слово... И... Казалось, он запутался в мыслях, горьких и обидных. - Иди спать, Гермивонна. Завтра нужно подготовить базу. Официально это будет называться летним спортивным лагерем для иностранных детей, причем американских. Мое решение неизменно. И он быстро ушел, оставив её одну с трудными мыслями о нем самом и - неожиданно - о самом противоречивом человеке на свете, Люциусе Малфое. Малфой. Он смотрел на нее так странно, так необъяснимо - и от этого взгляда сжималось что-то внутри, тоскливо сдавливало дыхание неизвестное ей чувство. Раньше она принимала это за страх, недоверие, но теперь, вдалеке от кошмаров их родины, чувство оказалось острым и чистым - и непонятным. Малфой смотрел на неё сегодня не то грустно, не то... ласково? Где граница между грустью и нежностью? И разве это возможно - что он, бывший враг, отец её одноклассника и тоже бывшего врага, вдруг... Нет, не вдруг. Этот внимательный взгляд, когда Рон подарил ей букет. Её волшебная палочка. Его Патронус у стен Азкабана. Омут памяти. Операция по ликвидации пожирателей, когда она убила человека и сама едва не погибла... Гермиона выдохнула. И внезапно ясно почувствовала - она снова хочет жить. Ей не больно. Она больше не связана с человеком на том конце зелёного луча! Непостижимо, но Люциус Малфой стал между ней и её горем. Яркий в простоте своей образ возник перед ней. Бетонная плита, закрывавшая наглухо её душу, рушится, ломается под напором молодого, тонкого, но такого мощного деревца - желания жить. И светлая ещё зелень ломает толстый бетон, ломает и поднимает, давая силы дышать, снова дышать всем телом. Это полурождение-полувоскрешение отражалось на её лице улыбкой Евы, впервые ступившей на траву райского сада. Захотелось сбросить кроссовки - в них все равно здесь было слишком жарко - и пойти прямо по этому лунному лучу, и танцевать со звёздами, и пить это глубокое южное небо. Стать ветром, стать самим воздухом. Жизнь! Жизнь!! Гермиона закружилась, раскинув руки. Не может быть, чтобы жить было так хорошо! Все будет завтра: война и борьба, беды и тревоги. Сегодня ночью она принадлежит только этому небу! Она засмеялась. - Итак, вы ему отказали, - негромко произнес знакомый голос и девушка остановилась, едва не потеряв равновесие. Из тени абрикосового дерева к ней шел Люциус Малфой. - Вы подслушивали?! - от возмущения она не сразу нашлась, что ответить. - Нет, зачем. Когда мистер Крам вошёл в дом, у него и так был слишком красноречивый вид. Вы храните верность вашему рыжему избраннику, это похвально. - Нет у меня никакого избранника! То есть, это не ваше дело, мистер Малфой! Он был уже совсем близко, и Гермиона смогла увидеть, как из его глаз пропал насмешливый огонёк. - Повтори, - глухо приказал Люциус, стоя совсем близко, так, что их одежда уже соприкасалась. - Это не ваше дело, - тон Гермионы был тем более дерзким, чем больше она его боялась. - Не это. Она молчала. - Ты сказала, что твое сердце свободно. От него. Это правда? Конечно, правда. И он знает это, читает в ее глазах, не умеющих скрыть ответ - от него, требующего, властного. Тихий смех. Его ладонь на её щеке. Невозможно близко жадные глаза. "Ты будешь моей", - уверяют они и наполняются торжеством. Он близко. Когда мужчина и женщина так близко друг к другу, им остаётся только поцелуй. Гермиона отшатнулась, испугавшись того, что сейчас должно было произойти. Тихий смех повторился, пугая ещё больше. - Пропустите... Встревоженной птицей она помчалась мимо него под спасительную сень дома. - Ты будешь моей. Когда Виктор Крам вошёл в гостиную, Люциус не выдержал. Ведь они там в этом чертовом саду не о квиддиче говорили. А растерян и опечален мистер Крам был явно не состоянием своего цветника. Люциус дождался, пока за Крамом закроется дверь его комнаты и вышел в сад. Она кружилась на садовой тропинке, вытоптанной среди деревьев и кустов винограда на опорах. Дикая, настоящая, живая. Чему она радуется? Что пала ещё одна твердыня? Так эта твердыня у её ног валяется уже давно. Нет, её радость чиста первобытным восторгом. Это танец женщины, покорившей самую жестокую стихию - самое себя. Малфой улыбнулся, устраиваясь на своем диване. Это было безрассудно, но, Мерлин, кто знает, что правильно сейчас, когда жизнь принадлежит уже не им, а лишь капризам войны? И что ему родовая честь, если само его существование - далеко не обязательное условие завтрашнего дня? Чистота крови ничего не значит на войне. Национальность, благосостояние - все это блеф. Правда осталась только в человеческих чувствах и в выборе флага. Люциус уснул, не подозревая, что за стеной Гермиона Грейнджер никак не может этого сделать.