После вдоха

      Я действительно этого не помнил. Не понимаю, как, но память, будто играя и шутя, оставила мне воспоминания о голых телах, небрежно мнущих кожу ладонях, низких гортанных выдохах на самом пике… И утаила все самое важное. Я не помнил лиц, только пронизывающие их выражения — безразличие, скука, серость.       Мне это казалось таким странным и непонятным тогда: как они, они все могут быть настолько незаинтересованны в происходящем, тогда как для меня это самое важное? Не запомнить лица, не знать имени — как можно, когда творящееся в мою память въелось, наверное, навечно? Встреться мы с ними на улице сегодня, узнали бы они в моем осунувшемся лице ту заплаканную, беспомощную гримасу? Нет? Почему?..       — Почему ты ничего не сказал мне? — Дино, согнувшись сидящий на стуле рядом, в который раз тяжело выдохнул и сцепил пальцы рук. Сегодня привычного высокого хвоста на его понурой голове не было, вместо него — тяжелая коса, безвольно болтающаяся сзади. Он всегда любил светлые пастельные цвета, тем страннее смотрелась на нем в этот день черная водолазка под горло и свободные штаны. Не хочет меня напугать? Хочет, чтобы я чувствовал себя в безопасности? Разве уже не поздно?..       — Я не хотел тебя пугать. Ничего выходящего за рамки моих возможностей не происходит и эти новости могли только переполошить тебя.       — Н-ну да, узнать их от левого копа мне было намного п-проще, — попытавшись скрыть дрожащий голос, я сильнее обнял свои плечи, притянул ноги ближе к телу, еще плотнее закутываясь в толстое одеяло, но все равно чувствуя себя будто бы голым. Какое отвратительное, какое странное и до рвотных позывов знакомое чувство. — Где Март?       — С папой играет, — Дино ответил тут же, будто боялся, что стоит ему немного припоздниться и я вновь вернусь на скользкую тему.       — Принеси его, — скрывать трепет было уже трудно, но еще труднее понимать, что-то маленькое, беззащитное и глупое существо сейчас находится непозволительно далеко от меня, что я не могу его защитить.       — Нет, Май, — на этот раз ответ был тихим и неуверенным, но даже от такого тона все внутри перевернулось. Почему нет?       — Почему нет?.. С-с ним что-то с-случилось? Я-я что-то сд-делал ему? — я немного привстал, ближе наклоняясь к Дино и всматриваясь в его лицо. Почему нет? Почему? Почему?..       — Ничего такого, из-за чего стоило бы волноваться, — тут же попытался успокоить меня муж. Резким движением он, забывшись, попытался взять мою ладонь в свою, но тут же отдернул кисть, увидев что-то в моем лице и опустив глаза. — Просто небольшие синяки на ручках… Знаешь, ты еще не очень хорошо себя чувствуешь. С ним все нормально, но пока придется вам не видеться.       — Я-я не буду трогать, просто принеси его сюда, я посм… — я сам не заметил, как из делано колючего мой голос стал жалким и просящим, появились плачущие нотки. Нет, он прав. Если я собственному сыну могу навредить, лучше пока действительно не… Ведь стоит мне его увидеть и прижать хрупкое тельце к себе захочется в тысячу раз сильнее, да и он, надеюсь, скучает…       — Выпей это, хорошо? — взглядом Дино указал на небольшое блюдце с разномастными таблетками на тумбочке и стакан воды рядом.       — В-выпью… — тихо согласился я, и, откинувшись на спину, замотался в одеяло, давая понять, что разговор окончен. В жаркой темноте сразу же стало душно, но я попытался закутаться еще плотнее, носом утыкаясь в его подушку.       Пахнет альфой. Ужасно сильно воняет им, так, что на глаза сами собой выступают слезы, хочется кричать и сопротивляться… Но я продолжал упорно вжиматься щекой в теплую ткань, отгоняя от себя те серые, похожие один на другой дни, и пытаясь заметить их новыми, нежными и надежными воспоминаниями…       Не знаю, как долго я лежал так, размышляя обо всем на свете. То, что случилось, то, что должно произойти, и то, чего никогда не будет… Солнечными зайчиками мысли прыгали в черепной коробке, не давая и секунды покоя, но за этим пестрым танцем не было тепла и блаженной пустоты неведения, только холодное и колючее осознание реальности.       Три года назад, внезапно проснувшись в больнице, я радовался как ребенок. Не понимая как, не понимая почему, но осознание того, что тот серый кошмар кончился, что теперь все станет как прежде в моей жизни… Не обращая внимания на закованную в белоснежный гипс руку, не замечая повязок на ступнях и прижимающего к кровати мягкого пояса… Теперь уже не вспомнить, о чем я думал тогда. Теперь осталось только понятие, что именно в белоснежной палате медицинского центра я в последний раз так открыто и беззаботно радовался чему-то, последний раз в моей новой жизни.       Из центра меня практически сразу перевели в лечебницу. Безумная радость тогда уже схлынула и пришло понимание произошедшего. Первые кошмары, первая дрожь от посторонних шорохов, первый взгляд в зеркало и первое осознание собственной отвратительности. Первые неловкие и грубые разговоры со следователем и первая настоящая истерика с первой попыткой отрезать себе руку осколком разбитого зеркала… Все это было как в тумане. Как будто там был вовсе и не я, кто-то похожий, с такой же судьбой и такими же взглядами, но при этом… Совершенно другой. Решительный. Отчаянный. Не умеющий еще хвататься за хрупкую надежду все исправить, осознающий, что никогда больше не вернется и принимающий это.       Он знал, что сам виноват в случившемся. Он знал, что не имеет права винить хоть кого-то еще. Он видел косые взгляды за спиной, он слышал осуждающий шепот, он кожей чувствовал презрение в глазах многочисленных врачей и… Он был абсолютно согласен с ними. Он прекрасно понимал, что он такое и что должен сделать. В тихие ночи, когда кошмары переставали терзать обезображенное тело, он видел спокойные сны, в которых мир был чистым и светлым, а единственная гниль, портящая его распластав руки лежала в далекой коморке, и стеклянные глаза ласково улыбались ярко-красным лужам.       Внезапно меня резко выдернули из спокойного водоворота мыслей и хорошенько встряхнули, так, что зубы неловко щелкнули друг о друга. Вздрогнув всем телом, я задергался, выпутываясь из одеяла и одновременно пытаясь отползти к краю кровати.       В комнате было уже темно. Оранжевый свет фонаря проникал сквозь незанавешенное окно и раскрашивал комнату в свой теплый, успокаивающий цвет. Рядом на кровати сидел Дино, еще не успевший убрать руку с моего плеча, выглядящий сонным и растрепанным.       — Ты кричал, — хриплым шепотом сказал он, расслабляясь и опуская ладонь. Я невольно засмотрелся на сильные пальцы, забыв, кажется, что надо ответить. — Тебе снилось что-то плохое?       — Нет… — наконец собравшись с силами ответил я и сам подивился своему голосу. Тихий, спокойный, будто и не было дрожи в руках и противно мокрых щек. — Снилось… снилось хорошее. Да…       — Ну да, — неверяще сказал альфа, встал и немного отступил он меня. Он хотел сказать что-то еще, но не решался, продолжая топтаться на месте.       — Слушай, Дино… А мои волосы… Они красные? — немного откинув жаркое одеяло, я попытался вытянуть одну прядь, чтобы посмотреть на цвет, но то ли длинна была слишком маленькая, то ли тусклого света не хватало… У меня не получалось разглядеть.       — Да, красные, — ответил он тут же, подозрительно посматривая на меня. Бросив попытки рассмотреть тонкие пряди, я поднял взгляд на него.       — И корни еще не отросли, да?       — Ага. А… к чему это ты?       — Да так, — я лег обратно, натягивая одеяло до плеч и взглядом впериваясь в причудливую тень на стене. — Я больше не буду кричать. Иди спи.       — Завтра Коллинз придет, — уже у двери Дино все-таки решился сказать. Он думал, меня это расстроит?..       — Да? И когда?       — Ну, утром. Часов в одиннадцать, быть может.       — Хорошо… Хорошо, пусть приходит. Я не против.       Дино хмыкнул и, пожелав мне спокойной ночи, закрыл за собой дверь. Спокойной ночи… За окном тихо шелестит осенний ветер, в доме тихо и спокойствие нарушает только мое дыхание. Скрипнула дверь, верно, в гостевую комнату, где сейчас ночуют Дино и Март. В одиннадцать часов. Сейчас на светящемся будильнике четыре утра. Семь часов. Это почти как маленькая жизнь. Если Коллинз придет сюда, интересно, что он скажет? Он всегда понимал, что со мной, будто пролазал в черепную коробку, без стеснения роясь там. За семь часов можно сделать многое. И волосы еще не успели отрасти. Самое время. Семи часов мне хватит.       Тихо улыбнувшись себе, я откинул одеяло, неспешно поднимаясь с кровати.

***

      Пальцами надавив на тяжелые веки, я упал в кресло, жмурясь от мертвого света экрана компьютера. На ушедшем в режим сна мониторе светилось время — 4:19. Раздраженно щелкнув мышкой и дождавшись появления загрузочного окна, я снова потер глаза. Вот идиот, надо же было заснуть.       Мои вкладки все так же одиноко висели на рабочем столе — информация, которую уже под вечер переслал Чес. Досье и биография трех десятков людей, которые, возможно, замешаны в этом деле. Во время прочтения какой нудной истории я заснул? Теперь было зло и горько о потраченном времени.       Тряхнув головой и выпрямившись, я прислушался. Показалось, что где-то скрипнула старая половица, но в доме была тишина. Кажется, после кошмара и собственных криков, Май все же заснул спокойно, давая и мне немного отдохнуть.       После приступа он вел себя неожиданно тихо. Мне казалось, после отказа встречи с Мартом, он закатит истерику, но, не смотря на опустошенное выражение лица, он смог сдержаться. Быть может, это показатель того, что ему становится лучше? Такой первый звоночек к выздоровлению?       Упрямо выбросив из головы такие мысли, я открыл очередной документ с чьей-то жизнью. Если это так, в любом случае, я узнаю завтра, после встречи с Коллинзом. А пока следует заняться своей работой.       Мне не попадалось ничего подозрительного. История была даже в некотором роде стандартна — учился на том самом курсе, общался либо с одним потерпевшим, либо с несколькими, выпустился, стал работать, завел семью… Знать бы, за что именно надо цепляться, чтобы найти ту самую незначительную красную ниточку, которая в конце концов приведет к долгожданному ответу.       Ведь понятно уже, что один из главных организаторов того борделя где-то рядом, что он имел зуб как минимум на троих своих однокурсников, что он не гнушался средствами и методами, и мог сделать что угодно ради своих планов. Но вот что это были за планы? Просто унизить? Потешить гордость? С горькой усмешкой приходилось признать — это, скорее всего, именно так…       Устало цыкнув, я открыл вчерашний диалог с Чесом, в котором тот отчитывался обо всех Йенах, которые тогда учились где-то рядом. Всего пять человек, не очень много, но биографии всех пятерых были кристально чисты.       Вчера Чес наставал, что именно один из этой пятерки является главным зачинщиком, ведь именно его имя Май выкрикнул в бреду. Смысл в этом был, но соглашаться с альфой, на которого я до сих пор тихо злился, мне не хотелось. Поэтому и перелопачивал с маниакальным упорством биографии других возможных подозреваемых.       Внезапно тихо звякнул сигнал в наушниках и на экране всплыло уведомление о новых сообщениях.       — Встретиться со всеми подозреваемыми не выйдет, — появилось новая строка в диалоге с Чесом. — Парочки из них сейчас нет в стране. Командировки.       — Хорошо, — не особо задумываясь набрал я. Встречи… А что дадут они? Три года уже прошло и вряд ли нервным или странным поведением искомый ублюдок выдаст себя.       — Пришло оповещение из тюрьмы в Боре. Еще трое были отравлены.       — Зацепки?       — Нет, — что и не удивительно. Откинувшись на кресле, я зажмурил глаза.       Правильно ли мы вообще ищем? Там ли копаемся? То пытаемся узнать? Может, стоило начать с чего-то другого, выбрать что-то не то, что-то… У нас по-прежнему слишком мало зацепок, для хоть сколько-нибудь правильных действий.       Ведь что мы имеем? Три года назад за городом группой влиятельных людей был организован элитный бордель с целым рядом необычных услуг. Среди всех, пожалуй, выделялась одна — «total control». Популярное и баснословно дорогое развлечение, когда клиент выбирает себе омегу и последнего, накаченного наркотиками и обездвиженного, отдают заказчику с припиской — «полная свобода действий». Интересно то, что клиенты редко выбирали куртизанов из штаба борделя, намного чаще «целями» становились не причастные к этому бизнесу омеги, бывало — и знакомые заказчиков. Обычно «услуга» длилась ровно сутки, но из всех правил есть исключения. Двое потерпевших находились в борделе по нескольку недель, подвергались различным видам насилия практически без смягчающего действия наркотиков. Удалось выяснить, что когда-то они учились рядом, в одном университете, бывало, посещали одни мероприятия и вечеринки. И, скорее всего, вместе перешли дорогу кому-то.       Что там случилось? Были ли еще участники «инцидента», не успевшие под раздачу жестокой мести? Как вычислить именно того самого человека, если ни один, ни второй ничего не помнят?..       Бордель прикрыли, но добраться до тамошней верхушки нам все еще не удалось. А теперь они принялись заметать следы, убивая всех тех, кто выполнял черную работу и попался.       Открыв глаза, я снова взглянул на экран.       — Мне это напоминает игру в салочки с завязанными глазами: мы слышим звуки, знаем, что должны кого-то поймать, но сколько бы не бегали — результат ноль, — да, Чес, ты абсолютно прав. И поле для игры у нас не детская комната, где в конечном итоге можно было бы зажать прячущихся в угол, а огромное поле, не огороженное даже редким заборчиком.       — Предлагаешь все бросить?       — Нет, что ты. Это интересно, как бы не было трудно.       — Наверное.       Интересно? Мне в этом деле интересно лишь одно — станет ли Маю лучше, если он точно будет знать, что все фигуранты дела пойманы?       Боже, голова кипит! Все навалилось слишком неожиданно, слишком неправильно и резко! Продолжение этого дела, новые подробности, состояние Мая… Как никогда в жизни мне хотелось сейчас бросить все и уехать куда-нибудь далеко-далеко, счастливо выкинув из головы все произошедшее. Скрыться, спрятаться, поменять имя и внешность, сделать так, чтобы никогда в течении моего бренного существования мне не пришлось больше слышать полубезумные крики, разбираться с жуткими, мерзкими делами, чувствовать себя ответственным за все это.       Это давило больше всего — чувство, что исправить ситуацию могу только я. Немного ребяческое ощущение, твердая уверенность в том, что без меня не справятся, не найдут, не выздоровеют. Может, это последствие того самого, привитого в детстве «ты альфа, ты должен держать все под контролем»? Я действительно хотел помочь Маю или Марту, ну при этом уже в который раз ощущение тяжести собственных решений пугало и злило меня.       Я должен быть более решительным? Или, это напрямую связанно с ситуацией в нашей семье? Как ни посмотри, а я один тут, обязанный следить сразу за двоими шумными детьми, и все чаще мне стало казаться, что эта обязанность камнем, привязанным к горлу, тянет меня ко дну.        Это трудно, черт, как же это трудно! Снова в груди противно заныло желание почувствовать себя маленьким и беспомощным, таким, на которого ни за что не свалили бы тяжкий груз. Пожаловаться папе, прижаться к нему как когда-то давным-давно, услышать, что мне нужно только подождать в этом теплом домике папиной нежности и все наладится, все станет просто хорошо.       Тут же рядом с этой преступной тягой к беспомощности проснулась злость. Я же взрослый, нахер, альфа, нашел время распускать сопли, когда столько всего нужно еще сделать! Нужно закончить с подозреваемыми, приготовить завтрак папе и Марту, накормить Мая лекарствами, позвонить, отправить, съездить…. Нужно, нужно, нужно…       Из мрачного водоворота жалости к себе меня вывела резкая судорога. Внезапно дернувшееся, как от слабого удара тело, мгновенно пустившееся в бешенный пляс сердце и хрипло вырвавшееся из приоткрытого рта дыхание.       Что это? Внезапная реакция организма? Случайная судорога мышц? Обычное, в общем-то, дело, только вот почему тревожное ощущение никак не желает исчезать? Я попытался снова начать читать, но буквы и слова упрямо продолжали бегать по экрану, не складываясь в осмысленные предложения. Родился, родственники, младшая школа… О ком я сейчас читаю? Что я уже прочел?       Резко встав с кресла и грубым движением сбросив наушники, я сделал пару шагов по комнате, потирая затекшую шею. Что это такое, почему эта странная тревога никак не растворяется в здравом течении сознания? Я дома, все спят, еще только половина шестого утра и все хорошо… Все спокойно, и…       Рыкнув на самого себя, я поправил волосы, заплетенную вчера папой косу, и вышел из комнаты, одолеваемый неприятным предчувствием. Дверь самой ближней к моему кабинету комнаты, гостевая, где сейчас спали Март и папа, была приоткрыта и в конце коридора, в ванной, горел свет. Может, поэтому мне было так тревожно? Почувствовал, что папа не спит, хоть и не слышал шагов. Скорее всего он встал в туалет, и, быть может, заглядывал в кабинет, разбудив меня.       Согласившись с собой в такой теории, я облегченно выдохнул и тихо зашел в гостевую комнату, решив сначала проверить сон Марта. Его кроватку мы поставили сразу около двери, поэтому еще не переступив порог, под легкими кулисами детской кровати я увидел спокойную мордашку сына, громко сопящего и улыбающегося во сне. Подойдя ближе, я аккуратно поправил сбившееся одеяло, отчего малыш вдруг нахмурился и сквозь сон захныкал.       — Па-па… — едва различимо проплакал он, переворачиваясь на бок и обнимая пухлыми ручками плюшевого зайца. Хоть он и хмурил тонкие рыжие брови, в этот момент его детское личико все равно выглядело предельно невинным и милым.       Легонько погладив рыжий пушок на маленькой черепушке, и вызвав еще один сонный всхлип, я собирался уже уходить, когда мой взгляд случайно упал на папину кровать, стоявшую в отдалении, под окном. Папа как обычно сбросил одеяло, обняв подушку и спрятав лицо в сгибе собственных рук. Помню, маленьким я любил залазать на него, когда он спал, и протискиваться между папой и подушкой. Оказываясь в сильных знакомых объятьях, я тут же засыпал, чувствуя себя как никогда уютно и спокойно.       Он совершенно не изменил своим привычкам.       Только вот он здесь. А кто же тогда в конце коридора, в ванной?..       Застыв посредине темной комнаты, я секунду пытался убедить себя, что собственное сознание просто играет со мной. Мало ли, папа действительно поднялся ночью, сходил по своим делам, но забыл выключить свет и прикрыть дверь в комнату. Но он слишком экономный, чтобы забывать о свете. Слишком не любит темноту, чтобы оставлять дверь открытой.       Чувствуя, как замершее сердце медленно начинает скатываться по мгновенно опустевшему желудку куда-то в пятки, я, будто во сне, вышел из комнаты, не стараясь больше сделать свои шаги тихими и плавными. Я слышал, как где-то сзади заворчал папа, верно, разбуженный мной, но продолжал упрямо идти по плывущему перед глазами коридору, и то чувство тревоги, что поселилось бесконечно далекие пять минут назад в нервно трепещущем горле, раздирало барабанные перепонки дрожащим, боящимся самого худшего голосом.       Хотелось идти быстрее, хотелось поспешить, но ноги будто одеревенели, запомнив только, как совершать ничтожно маленькие шаги, скорее отдаляющие меня от насмешливо белого света из ванной, чем приближающие к нему.       Наконец, когда оголенные нервы, казалось, готовы были лопнуть с глухим стоном, я коснулся рукой косяка заветной двери и, задержав дыхание заглянул туда.       Вспышками перед глазами промчались страхи трехлетней давности, мои сумбурные кошмары, в которых ставший внезапно предельно дорогим человек медленно тонул в противно красном омуте, улыбаясь моим просьбам протянуть руку. Как в тех самых, редких и резких кошмарах на его губах застыла такая необходимая мне полуулыбка. Как в моих собственных придумках стекающая по восхитительно красным голосам ледяная вода оставляла робкие круги на алой водной глади. И так, как, наверное, не могла придумать моя фантазия, кровавые осколки разбитого зеркала печально отражали нелепо тощее тело, на стертых перчатками и ремнями запястьях которого, рядом с прямыми шрамами, оставленными когда-то бритвой, появились новые, противно красные порезы…