Холодный март

Broken glass Broken hearts pa pa power pa pa power

Юрий опомнился только в кабинете медсестры, когда лежал на белоснежной и совершенно отвратно по-больничному пахнущей койке. Отабек Алтын сидел на стуле напротив с перебинтованной рукой, тыкая пальцем с аккуратными ногтями в экран собственного телефона. И абсолютно никак не реагировал на Плисецкого. - Слушай, - хриплый голос блондина звучал гулким эхом в маленьком кабинете, - ты ведь это, понимаешь, что ты не должен меня защищать?... Ты, типа, не имеешь права. Спасибо, конечно, но, бля, не надо... - Я это сделал не из-за тебя. Юра резко замолчал. Этот казах на удивление неплохо умеет затыкать его своей лаконичностью. За окном все еще был март. Прохладный воздух задувал какие-то справки, лежащие на столе медсестры, они словно обнимались и переплетались своими бумажными телами. Медсестра вышла куда-то. По логике, чтобы вызвать дедушку. В скорой не было необходимости, потому что зашивать ничего не надо было - просто ссадин вышло больше, чем хотелось бы, и перевязки хватило. Ну, еще Юра орал, что нахуй вашу скорую. - Мишеля вообще уберут с этой шараги или нет? - пролепетал Юрий, зачем-то пытаясь заполнить больничную тишину. Чувство благодарности и неловкости все еще испепеляло его изнутри не хуже, чем свежие раны. - Сомневаюсь, - бурчит Отабек, - у него дядя же завуч. Вероятно, запрут до следующего года на домашнее обучение. Плисецкий рефлекторно выдохнул от облегчения и резко отвернулся. Наконец-то. Хоть один. - Ты в порядке? - казах все еще не поднимал головы, увлеченно занимаясь своим телефоном. - Ой бля-а-а... - простонал Юра, закутываясь свободной рукой в собственные волосы, - вечно вы все с этими вопросами, ебать. Охуенно я. Лучше всех. Алтын выдохнул. - Не режь себя. Плисецкий задохнулся где-то в истерзанной грудной клетке и закрыл глаза. Главное - не паниковать. И не пытаться проломить ему голову. Как никак, казах с пидорской прической ему помог. И глаза открывать все еще не хотелось, и Юрию даже показалось, что он отчетливо слышит пение птиц с того же открытого окна. Дуновение ветра казалось почти не холодным. Он был почти спокойным. - Пожалуйста. Акцент все еще непривычно бил по ушам, и Юра открыл глаза. Отабек не смотрел на него, Отабек был где-то глубоко в своих мыслях, и подростку отчетливо показалось, что слова темноволосого парня были сказаны не совсем для него. "Я это сделал не из-за тебя". - Что... - блондин прокашлялся, - ...что случилось? Почему ты помогаешь школьным лузерам бить ебала извращенцам? Алтын вздрогнул. - Не говори так. - Как? - Школьные лузеры. - С хуя? - Потому что не лузеры. И Отабек поднял свои темные глаза. Все еще такие же сверкающие, кидающие стихийные бедствия сквозь кожу каждого человека, на которого он смотрит. И такие полные нескрываемой боли. Настолько яркой, что Юра поперхнулся воздухом. - Что... - Юрочка! В палату, громко шурша какими-то пакетами, ворвался Николай, а за ним, как свора детей со школьного двора, Виктор и Юри, последний из которых чуть ли не плакал. Дедушка выглядел явно обеспокоенным и искренне удивленным. - Мне толком не объяснили, что случилось? - голос Николая был спокойным и почти уравновешенным, но как только он увидел перебинтованную руку Алтына, его брови свелись вместе, и глаза заискрились, - Ты, что ли? Стальной голос деловитого человека звучал страшнее, чем голос казаха, когда он бил лицо итальянца в кровь. Юра не любил этот голос. - Нет, деда, - Юра натянуто улыбнулся, - не он. Он помог мне. - Это Отабек Алтын, - шепнул где-то сбоку Виктор, и Плисецкий только чертыхнулся, насколько же хорошо Никифоров справлялся со своей работой псевдоинформатора, - хороший парень. Не волнуйся. Казах только с тенью удивления посмотрел на эту свору людей, резко встал со своего места и направился к выходу. - До свидания, - проговорил он. - Отабек, - буркнул Николай. - Да? - парень как по команде остановился. - Могу ли я как-то отблагодарить тебя? Алтын внимательно рассматривал пожилое лицо, перекатывая в пальцах здоровой руки собственный телефон. Экран был все еще включенный, и Юра заприметил там страницу "Вконтакте". Вау, оказывается, молчаливые иностранцы-соседи тоже там засиживаются. - Не подпускайте к Юрию плохих людей, - шепнул куда-то в стену казах, обращаясь будто бы даже не к Николаю, и, развернувшись на стройных ногах, открыл дверь ногой и пошел прочь. Николай смотрел ему вслед и молчал. А потом помахал головой и повернулся к внуку. - Юр, если серьезно, что произошло? - спросил он, зацепившись глазами за перебинтованную грудь парня. Внутренности блондина где-то внутри перевернулись, потому что кофты на нем не было, и его запястья были в свободном доступе для всех пожирающих глаз, чтобы каждый смог заприметить его тупое состояние, но Юра, еще словно с утра предчувствуя хуйню какую-то, напялил на себя широкие браслеты. Ну, и ебанная же гадалка. - В школу приперся пьяный ученик и был искренне оскорблен моим поведением и существованием, - выдохнул одним разом Юра, и последнее слово как-то неприятно зацепилось за его язык. Николай молчал, и блондина это пугало. - Я разберусь. И вышел. Юрий выдохнул, и к нему в ту же секунду подбежали два оставшихся гостя. - Ты как?! - Кацудон опустился куда-то на край кушетки, дрожащими руками пытаясь зацепиться за пальцы блондина, будто бы проверяя, насколько тот в порядке и жив ли вообще. - Расслабься, хомяк, - Юра даже попытался улыбнуться, но получилось как-то криво, - я в поряде. Не волнуйся, ебать, не машина же сбила. - Ага, Мишель сбил, - в голосе Виктора даже не чувствовался какой-то юмор, чистое презрение, когда он выплюнул имя Криспино. - Что с ним, кстати? - Плисецкий извернулся под цепкими ладонями Кацуки, выпрямляя спину - что было очень больно, - и свешивая ноги на пол. - Дядя забрал, - пробурчал Никифоров, - Николай еще поговорит с ними всеми, потому что, откровенно говоря, дедушка твой рвал и метал, но сомневаюсь, что что-то выйдет. Юри почему-то глубоко вздохнул. - Печально, что Николай так наивно относится к этому лицею, - прошептал он куда-то в белое постельное белье. Юрий посмотрел на Кацудона и дотронулся до его руки пальцами, резко вставая с больничной койки. Типа, все будет хорошо. Вскочив на худые ноги, Плисецкий сунул ступни в кроссовки, прихватил где-то со стула свой рюкзак. Краем глаза заметил что-то чужое в кабинете. Тонкими пальцами поднял с соседней кушетки школьный пиджак, этот черный кусок дерьма с красной обивкой на вороте, и самое тупое - герб школы на кармане сбоку, непонятные ножи и красный огонь. Пафоса больше, чем надо, а. Отабека, наверное. Юра даже не заметил, что тот был в пиджаке. Откровенно говоря, он вообще ничего не заметил, кроме лужи собственной крови и ватных ног, пока он пытался не упасть. Выдохнул терпкий воздух, посмотрел на открытое окно, и почему-то сейчас воздух не казался ему прохладным, и птички на улице уже не пели. - Юри, - сказал он, оборачиваясь к парню в очках, глаза которого были оттенка лилий на его тетрадке, и Плисецкий где-то внутри себя вздрогнул, - пойдем домой. Кацудон на секунду удивленно взглянул на блондина, а потом как-то внезапно заметил мешки и синяки под его глазами. Растрепанные волосы и дрожащие от усталости руки. На его грудь смотреть он принципиально не хотел. - Пойдем, - шепнул он, надевая себе на спину собственную сумку. - Юр, - все, казалось, вовсе забыли про существование Виктора в этом помещении, - аккуратнее. - Да, Виктор, я постараюсь не упасть грудью на кулак очередного старшеклассника, - вымолвил он, открывая больной рукой дверь, и поежился. - До свидания, Виктор Владимирович! - пропел Кацудон, выбегая где-то впереди блондина, чтобы, наверное, помочь в случае чего. Прохладный воздух задувал в оконную раму, позволяя серебряным волосам гулять по ветру в больничном кабинете, пока учитель сжимал собственный портфель в руках с бледными пальцами. - Пока, Юри, - выдохнул он.