Холодный март

I can't take them on my own, my own Oh, I'm not the one you know, you know I have killed a man and all I know Is I am on the run and go.

- Ща блевану! Громаков проходит где-то мимо Юры, но блондин даже с такого расстояния слышит, как тот ноет и бурчит, словно котел на огне, и почему-то парню казалось, что сейчас этот котел буквально перельется. - Думаю, нам лучше отойти отсюда, чтобы нас не облевали, - говорит Плисецкий, проходит куда-то вперед, пихая за руку Кацудона, что в тот момент стоял рядом. Ну, как всегда рядом. Никита как-то зверски смотрит на Юру в ту минуту, когда плетется мимо него. Рассматривает своими голубыми леденящими глазами, которые были не совсем поэтичного оттенка моря или ебанного неба, а, скорее, противно пахнущего и отравляющего средства для мытья окон. Громаков медленными движениями показывает два пальца, явно демонстрируя ножницы, и двигает ими около своих короткостриженных черных волос. "Постригись, Юра, хули как баба". Плисецкий бы и не удивился, если бы узнал, что пидором его называют исключительно из-за этого долбоеба. И на шкафчики кидают тоже. А вообще, заслужено, наверное. Не про шкафчики, конечно, но про пидора. Точнее, Юра бы не стал называть так всех людей с другой ориентацией, понятное дело, даже гетеросеков не стал бы ущемлять, все-таки у него с головой и пониманием не настолько большие проблемы. Он, как бы, знает, что в чем-то они правы. Он, как бы, помнит, как в двенадцать лет его впервые поцеловали. В щечку. Мальчик. В тот яркий летний день с ослепляющим солнцем Юра еще долго искал в интернете, опасно ли иметь целый сад бабочек в своем животе, потому что когда-то слышал, что люди так говорят, и в тот момент абсолютно чувствовал, как внутри него порхают красивые насекомые с полупрозрачными цветастыми крылышками. А потом они переехали в центр Москвы окончательно, и связь с мальчиком, что поселил у него в животе питомцев, как-то оборвалась. И поиск в интернете ничего не дал, но Юра почему-то считал, что это небезопасно. Бабочки улетели спустя пару месяцев и не возвращались. - Юр, - спокойный голос Кацуки, что шел впереди него, остановил все ностальгические мысли в один миг, и Плисецкий тепло выдохнул. - А? - Я кушать хочу. - Че ты как маленький ребенок, - Юра усмехнулся, - хочешь кушать - иди. Мне-то что. - Ну, - Юри запнулся, потеребил лямку своего рюкзака, - я думал, может, ты пойдешь со мной в столовую? Ты исхудал. Плисецкий замер, и все его внутренности где-то в организме замерли тоже. Только сердце очень громко стучало, оглушая все мысли в голове. Столовая. - Я не думаю, что это хор... - Криспино ведь нет, - перебил его Юри, и Плисецкий даже удивился этому, - его шайка без него туда даже не ходит. Большинству, кроме них, плевать там на тебя. Ну же. И Юра задумался. Гордое желание доказать собственную крутость вертелось в голове, как обычно вертятся маты на языке, и особенно ему хотелось нагло вернуться на то место, откуда его несправедливо прогнали. Ходить в столовую. Кушать ебанные пирожки, которые были не такие вкусные, как у дедушки, но все же были. Юра выпрямился. - Пойдем. Юри улыбнулся во все свои ровные зубы, поправил средним пальцем очки, и морщинки собрались вокруг его глаз. - Чудесно! Коридор казался на удивление спокойным местом, и даже в длину он внезапно не стал под двести метров: Юра был в порядке, он уверенно шел туда, куда бы вряд ли сунулся еще в начале недели. Сердце кидалось в его груди, как пойманная рыба в сетях, но руки, в принципе, не дрожали, и парень забыл даже про то, что у него лезвие в нагрудном кармане. Ссадины заживали. Все ссадины. - Добро пожаловать в ароматный ад, - шепчет Юри, и его голос сразу же сливается с десятками других голосов, которые гуляли где-то по потолку огромного помещения и смешивались с запахами сладкого, острого и соленого. Юра почти забыл, насколько у них охуенная кухня. Почти единственное место, где действительно знали, куда девать кучу денег. - Юри-сенсей! Плисецкий повел бровью и быстро повернул свою голову на чей-то высокий ребяческий голос, и сразу заприметил невысокого паренька, наверное, из средней школы. Все внимание от его русых волос, лица и фигуры в принципе отвлекала ярко-красная прядь, нависшая над блестящими глазами. - Привет, Кендзиро! - улыбается Кацуки, и парень, что только что так громко звал его на всю столовую, кидается в крепкие объятия японца. Хотя, думает Юра, тут уже два японца, коль мелкий так возглашает Кацудона сенсеем. Мальчик светится где-то изнутри, пока смотрит на своего покровителя, и Юра отмечает, что, наверное, он так же когда-то смотрел на Никифорова, и как-то грустно выдыхает. Ребенок с красной прядью резво поворачивается на своих коротких и худых ногах, протягивает маленькую даже по сравнению с Юриной руку, улыбается еще ярче, чем раньше, и громко на хорошем английском провозглашает: - Я Кендзиро Минами, а ты можешь не представляться, потому что крутым людям это не надо делать! Плисецкий опешивает, отходя на полшага назад, даже, кажется, наступает кому-то на пятки и внимательно смотрит в эти карие глаза напротив, что просто наполнены иррациональным солнечным светом. Юрию кажется, что с такими глазами мальчику дома не нужны лампочки. И тут же вспоминает рассказы Кацудона про гиперактивного парня из средней школы, "который умен не по годам и своим сердцем может согреть всю школу". Дословная цитата. - Юрий Плисецкий, - уверенно говорит он и быстро пожимает руку Минами. - Я же сказал, что не надо представляться! - Ну, а я представился. Кендзиро улыбается. Юра думает, что у мальчика треснут щеки. - Вам купить что-нибудь? Я могу занять очередь сходить, если надо, - проговаривает он, переводя глаза с одного старшеклассника на другого. - Все в порядке, Кенди, пойдем вместе лучше купим, - слабо усмехается Кацудон, и Юри про себя подмечает, что Кенди - действительно идеальное сокращение для этого паренька. Он был как карамелька. Даже не соленая. Плисецкий с удивлением понимает, что не тревожится. Смотрит на двух японцев впереди себя, которые уже подбежали к прилавку и выбирают сейчас себе что-то на обед, где маленькая рука тычет в большую тарелку с рыбными котлетами; Юре спокойно, потому что маленький мальчик освещает все помещение своими солнечными глазами, и Кацудон является каким-то включателем этой опции. Юра смотрит на то, что продают в его любимой школе, и тормозит взглядом на еще горячих пирожках. Облизывается. Достает кошелек в ту же минуту, двигая внутри него пальцами в поисках купюр, достает нужные, молча кладет их на стол, сразу же берет себе тарелку и прекрасно пахнущее кулинарное чудо. Застегивая кошелек, с опаской как-то замечает, что чего-то не хватает. Лезвия. Его лезвие куда-то выпало. Одно из самых острых было. Удобное. Парень тяжело выдыхает, но тут же кидает все ненужное в портфель, забивая даже на попытки волноваться о чем-то таком, чем у него забит весь рюкзак и вся комната. Оборачивается в поиске двух японских детей, пока держит на здоровой руке теплую белую тарелку. Находит только впечатывающий в стену казахский взгляд. Ебане, этот паренек как призрак. Как призрак-машина. - Опана, Отабечище, - ржет кто-то сзади, и Юра оборачивается, с презрением замечая, что это какой-то старшеклассник, имени которого он даже не знал, но, кажется, видел когда-то, как этот рыжий ублюдок натирал кроссовки Криспино. Компания сзади него ржет, а Юра думает, что они даже не опасные. Какие-то тупые. Жопы лижут всяким итальянцам, стирают им одежду, чтобы потом понтоваться тем, что у них есть его мобильный номер. Или хер в заднице. Плисецкий рефлекторно отступил на шаг, когда рыжеволосый парень в широких спортивках, что буквально спадали с него, приблизился. Остановился, когда понял, что идут ни к нему. - Ты че у нас, Стейс Крамер? "50 дней до моего самоубийства в столовке"? - гогочет он на все помещение своим тупорылым басом. Юра поднимает бровь, а потом вертит головой и натыкается на Алтына. Осматривает его с ног до головы, и глаза резко останавливаются на его руках. Аккуратных руках, где пальцы одной крепко сжимают острое лезвие. Его острое лезвие. Юра знал, потому что каждое было обмотано красной ниткой с коротко обрезанными концами. Чтобы проще брать было. Бля. С того момента, как он уронил свое орудие самоконтроля, прошло не более четырех минут, и за это время ебанный Отабек Алтын снова спас его. Потому что, найди Юра лезвие, он бы его поднял. И не спрятал бы сразу. И его бы заметили. Пора оформлять кредит, чтобы платить казаху, как личному менеджеру. - Ты хоть тут себя не порежь, еба, - ухмыляется рыжий, подходя все ближе к Отабеку, - я слыхал, что некоторые частенько видят в школьных туалетах кровищи лужи такие. Это не ты там развлекаешься, малой? Алтын просто стоит, держит в пальцах кусок металла и даже не ведет бровью, когда вся столовая почему-то замолкает. Юра чертыхается, откусывая пирожок для собственного успокоения, медленно его пережевывает, стараясь не обращать внимания на то, что рыжий пытается донести казаху посредством своих быдло-речей. Ставит тарелку на ближайший стол. Вытирает руки об школьную кофту. Выпрямляет спину и медленным шагом подходит. - Фьють, Рон Уизли, - рычит Плисецкий, приближаясь к двум людям, с радостью отмечая, что рыжий опасливо повернул голову в его сторону. - Ващет меня зовут... - Да мне похуй, как тебя зовут, я вообще удивлен, что ты разговаривать можешь. Юрий перебирает пальцами лямку собственного рюкзака, чтобы быть спокойнее и не перегнуть палку. Презрение ко всей шайке старшеклассников наполняет его кровь ненужными ему ферментами ярости, которую он боится выплеснуть на ком-то. Или на себе. - И че бля? Че ты мне сделаешь? Волосами своими мне ебало защекочешь? - улыбается во все зубы гопник, и Юра отмечает, что двух у него нет. - Слыш, где твой Коля Платонов, Женька? - Я Коля! - рычит кто-то из толпы позади рыжего, явно рассчитывая на испуг окружающих. - Да заткнись ты, долбоеб, - шепчет ему Рон Уизли. Юра смеется внутри себя. Боковым зрением замечает, что Алтын расслабился и стоит уже не так ровно, как до этого. С лезвием в руке, и сжимает его почему-то до белых пальцев. - Хули вы вообще, как голубки, вместе, бля? - бурчит рыжий, закидывая спортивную кофту на плечо. - Давно у вас там шуры-муры? Вместе по туалетам режетесь? Плисецкий вздрогнул. Выпрямился еще сильнее. - У тебя парный спортивный костюм с тем Колей, а никто ничего и не говорит, - внезапно отзывается Отабек, и рыжий резко поворачивается. - Сука, Колян, ну просил же! Кто-то в толпе обедающих искренне смеется, и блондин со спокойным сердцем замечает, что это Кацудон, заминающий за обе щеки свиную котлету и гречку. На удивление, сел он как можно ближе к ним. Наверное, чтобы сразу вскочить, если что. Заботливый долбоеб. - Я вот, бля, не андерстендю, какого хуя ты ваще сюда выбился? - оборачивается рыжий в сторону Плисецкого, явно не желая уходить отсюда без победы. - Тебе не хватило прошлого раза? Вилочкой по ебалу? Глаза блондина широко открываются, и он как-то резко вспоминает, кто кинул в него столовый прибор. Осознание выбивает из его легких весь пар рассудительности. - Кинешь в меня чем-то еще - уебу тебе стулом. Или бутылкой. И крикну, что за ВДВ, никто из твоих даже не поймет, что тебя избивают, - говорит Юра, сильнее теребя лямку рюкзака. Отабек выпрямляется. - Че бля? Оборзел совсем? Думаешь, коль постоял своей пидорской стойкой над побитым Мишелем, то ты охуеть какой крутой теперь? - шипит рыжий. - Это ведь даже не ты его побил, - говорит рыжий. И Юра кидает в него стул. Естественно, промахивается. Почему-то всем вокруг это кажется смешным, а сердце Юры снова лепечет у него в груди так, словно ему сейчас с парашютом прыгать. Парень выдыхает. Рыжий, по-звериному стреляя глазами, подходит ближе. Отабек делает шаг вперед. Рон Уизли незаметно берет со стола вилку. Ускоряет свой шаг. Упирается на правую ногу, выдвигая тело вперед. Так, словно хочет что-то кинуть. И кидает вилку в Плисецкого. В то же мгновение кто-то за соседним столом ахает, а кто-то и вовсе закрывает глаза, потому что каждый знает, чем заканчивается такое точное попадание буквального с одного метра старшеклассника, который занимается волейболом. Вот только Юра занимается гимнастикой. И как-то неожиданно оказывается сидящим на шпагате. - Какого хуя... - рыжий даже не двигается, все так же полусидя, непонимающе глядя на то, как вилка пролетает где-то над головой блондина, даже и близко не зацепив его. Потому что он сел на ебанный шпагат. Из состояния рефлекторных действий, когда тело Юрия само решило, что ему делать, его будит смех. Раскатистый, громкий и настоящий, который, по сути, редко услышишь в стенах этой школы, потому что тут либо не смеются вовсе, либо слишком навязчиво. Отабек Алтын смеялся. Юра Плисецкий охуел. Рыжий резко повернул голову, его глаза раскрылись еще сильнее обычного, и он чертыхнулся. - Ебанный дурдом. - И не говорите, молодой человек, и не говорите, - мурлычет внезапно серебряная голова справа от Плисецкого, - а теперь, пожалуй, пройдемте к директору, Рон Уизли. - Виктор Владимирович, меня зовут... - Ох, не важно, у меня все равно плохая память! Никифоров крепкой рукой цепляется рыжему за кофту, все еще сладко улыбаясь, и выводит его прочь, по пути подмигивая Кацуки и одними губами благодарит за то, что тот его так быстро позвал. Отабек Алтын все еще усмехается. - Мне стоило его ударить, чтобы закончить наш фирменный? - проговаривает он, и Юра, что уже просто сидит на полу, внезапно улыбается. Бля. Реально дурдом. - Юр, есть иди! - кричит ему на всю столовую Кацудон, и блондину становится внезапно легче. Он встает, внимательно смотрит на казаха и на то же злосчастное лезвие в его руке. - Спасибо, - говорит он, - выкинь его... Пожалуйста. И Отабек Алтын отточенным движением кидает ненужный кусок бедствия в мусорную корзину позади блондина. Берет себе борщ, чему Плисецкий чуть не смеется, потому что забавно, еще бы пирожков взял, а потом палит на свою тарелку и матерится в своей голове. Стол, за которым сидели два японца, был почти пустым, и это было только на руку, потому что Юра уселся напротив Кацуки, и Отабек немного подальше, заранее пожелав всем приятного аппетита, хотя двое парней уже почти все свое съели. - Взаимно! Я, кстати, Кендзиро Минами, но ты можешь не представляться, потому что крутым людям представляться не надо! - радостно проговаривает паренек, кидая руку навстречу казаху. - Он всем так говорит? - шепчет Плисцекий Кацудону. - Нет, - расслабленно улыбается он, - только тем, кто, как он считает, действительно слишком круты, чтобы говорить свое имя, потому что он и так его знает. Отабек Алтын откладывает в сторону свою ложку и внимательно смотрит в глаза Кендзиро. Солнечные и отбивающие свет от люстр на потолке. Как всегда, дышит он слишком спокойно, и глаза у казаха снова такие, словно его шестеренки в мозгу перебирают по полочкам и обдумывают что-то. Подает ему руку, и Минами радостно к ней тянется. И казах говорит: - Отабек Алтын. - Я же сказал, не надо... - Я все равно уже представился, - перебивает его старшеклассник. И крепко пожимает руку младшему, который почему-то раскраснелся. И казах не по-отабековски, слишком ярко, прям как глаза маленького японца, улыбается ему.