Холодный март

Ніхто до серця не допустить, Не буде нянькатись с тобою, Не відстьобне тобі капусти, Та не поділиться любов'ю.

- Я отойду! - кричит Юри и скрывается где-то в кабинете Никифорова примерно в десятый раз только за это утро. Юра думает только о том, что Кацуки пропускает обед. Юра знает, что японец делает это специально, поэтому единственное, что ему остается, это посмотреть усталыми глазами на казаха рядом, махнуть ему рукой в неопределенном направлении в гущу запахов и самому проследовать туда. - У меня есть три вопроса, - говорит Плисецкий, поправляя собственные волосы. Отабек вопросительно смотрит, и Юра с досадой замечает, что ни у одного него за последние пару дней появились синие, как цвет шариковой ручки, что раздают в лицее, синяки. Два дня, которые выглядели абсолютно одинаково, и третий день, который ничем не отличается от предыдущих: Юри слишком энергично бегает по школе, зачем-то забегает почти что во все кабинеты и везде с кем-то говорит. А перед обедом забегает к Виктору и сидит там всю перемену. Юра второй день подряд сидит с Алтыном в школьной столовой в полной тишине, и каждый из них поедает свою пищу слишком медленно, иногда смотря в глаза друг другу. И находят там собственную пустоту. Юра тяжело дышит, пока идет к тяжелым железным дверям. - Первый, - голос блондина звучит особенно глухо в просторном и шумном помещении, - что с Громаковым? Виктор угрожал ему. Почему он еще тут? Или это как Золушка - Никите пизда только до двенадцати, а в школке он спокойно ведет себя, как долбоеб? Отабек хмурится. Достает деньги из кошелька, как только они входят в кипу ароматов, стукается плечом об какую-то девушку. Не извиняется. Высматривает еду, которую хочет купить, с тянущим чувством понимая, что даже не хочет есть. - У него будут проблемы с поступлением, - подает расцарапанный голос казах, - он в лицее только из-за криминальных связей. Он один из тех, кому после школы это образование и не надо. Юра кивает. Перебирает неловко ногами, когда они останавливаются возле прилавка. Палит глазами на стойку с пирожками, и его живот никак на это не реагирует. Юра берет гречку, потому что она стоит ближе всего. - Второй, - купюра падает в руку поварихи и тут же обратно кидается сдача без приветливой улыбки, - что с Криспино? Почему он вернулся? Разве это не уголовка, мальчику-то девятнадцать стукнуло? Алтын расплачивается тоже, забирая со стойки отвратительно по-обычному выглядящий овощной салат. Юра почему-то хочет, чтобы где-то там были изрезанные кусочки итальянского мяса. - Все свели на подростковую ссору, - Отабек подходит к столу, отодвигает ногой стул, садится, - насколько я знаю, умолчали даже о том, что он был пьян. Сука, думает Юра. Шипит, как змея, через зубы, даже не замечая этого, и валится на стул напротив. Впяливает свои зеленющие глаза прямо в карие. Не отводит взгляд. Отабек поднимает голову и устало смотрит куда-то сквозь. Вопросительно клонит голову вбок. - Минами... Голос блондина предательски трескается, как тонкий лед под сапогами, но Юра сжимает рукав под столом и собирается с мыслями: - Минами действительно... пропал? - спрашивает он, с плохо скрываемой надеждой всматриваясь в уверенные глаза. - Не просто потерялся? Плисецкий трогает пальцами лежащую на тарелке вилку. - Что вообще происходит? - шепчет он и отворачивается к большому окну во всю стену. Отабек Алтын не отвечает. Потому что не знает, что отвечать, и как-то слишком грустно засмотрелся он на блестящие в ламповом свете светлые волосы. Как золото, думает Отабек. Юра молчит и смотрит куда-то за пределы стен, словно пытаясь найти что-то в голубом пространстве. Но там пусто. Везде как-то пусто. И есть не хочется. - Как Юри? Плисецкий вздрагивает, когда его с корнем выдирают из мыслей про вселенские абстракции, и он смотрит на казаха. Пытается за секунду найти что-то в его темных глазах, такое же футуристическое и непонятное, что пытался найти за окном. Но в глазах Отабека Алтына сейчас тоже пусто. - Он не разговаривает со мной. Бегает к белобрысому и обратно. Кидает мне улыбки и сваливает, - бурчит Юра. Казах тоже поворачивает голову куда-то в сторону окна, но вместо этого будто бы проваливается в стену. Синяки под его глазами из-за освещения становятся еще глубже. - Ему больно, Юр. И страшно. Плисецкий дергается, словно его кто-то больно ущипнул, и резко поворачивает голову на парня напротив. Прищуривается и долго всматривается. - Даже если так, он мог бы поговорить со мной, - цедит он через абсолютное желание молчать. - Не может, - отвечает Отабек, все так же не отрывая глаз от угла столовой и ковыряясь в собственной еде. Его вилка падает и тихо стукается об керамику тарелки, - дай ему время. Юра резко поворачивает голову и вопросительно поднимает бровь, пока уголки его губ опускаются еще ниже. Точно так же откидывает собственную вилку, потому что желания есть все равно нет. - Что ты вообще знаешь об этом? - слишком по-злому шипит он и чувствует, как его пальцы сжимаются в противный и крепкий кулак. Какой-то из пальцев тянется к чехлу с телефона. Держи себя в руках, Плисецкий. Юра трясет головой, словно пытается стряхнуть всю пыль с волос, которой там вовсе нет. Кидает свои руки к прядям, крепко сжимает их и падает на стол. - Блядь. Отабек Алтын все еще не отвечает и даже не поворачивает голову. Замер, словно статуя, и смотрит в тот же угол помещения, и какие-то картинки тупых и колких воспоминаний словно бегают наперегонки в его темных глазах. Отабек Алтын заглатывает ком в горле. Юра резко подскакивает, сжимая губы в сплошную линию, даже не убирает тарелку со стола. Закидывает свой черный портфель на плечо, отодвигает стул вместе со столом, грохот от чего разносится на все пространство столовой. Смотрит в глаза напротив как-то слишком долго, словно желая выловить там слова, которые не были сказаны вслух. Ничего не находит, кроме пустоты. Кидает ногой ножку сидения куда-то в центр зала, громко закидывая туда же вилку, словно пытаясь вышвырнуть ее за пределы помещения. Плисецкий даже для себя слишком громко выходит из столовой, закрывая дверь с почти трескающимися окнами. - Твой личный охранник тебя обидел, Юрочка? Голос Виктора проносится где-то сверху блондинистой головы, ни на секунду не зацепляясь за парня, и Плисецкий быстрым шагом обходит учителя, резко толкая того в плечо с неразборчивым матом, направляясь прямо в мужской туалет. Хоть как-то. Главное, чтобы закрывался на замок. Юра закидывает себя в кабинку туалета так же сильно, как и собственную сумку на спину пару минут назад. Замок громко щелкает, и тонкие пальцы на секунду не попадают по железке. Парень выдыхает воздух с накопившимся мусором непонятных переживаний через рот. Плисецкий открывает рюкзак и дрожащей рукой тычется куда-то вглубь, перебирая веточками ладони собственные вещи. Пальцы нащупывают что-то тонкое и атласное на ощупь. Юра останавливается. Почему-то забывает про тайный карман в портфеле или чехол телефона. Ведет обкусанными ногтями по холодному куску ткани. Закрывает глаза и быстро вытягивает голубую атласную ленточку, пока не передумал, крепко сжимает ее в руке и прикасается холодом материала к коже лица, словно это поможет остудить его какой-то яро плещущийся внутренний жар. В ту же секунду по неизведанной ему причине вспоминает того двенадцатилетнего мальчика из лагеря и его кроткий мокрый поцелуй на щеке. Юра даже не помнит лица: только стеклянную бутылочку из-под сока, темные глаза детской мордашки и абсолютно спокойное прикосновение губ к лицу. Почему-то становится тихо. Плисецкий перебирает между пальцев кусочек ткани, пытается нормально дышать и почти окончательно забивает на идею дальнейших поисков. Ватными ногами шаркая по дорогому полу туалета лицея выходит и направляется к зеркалу. В отражении натыкается на собственные взъерошенные волосы и какие-то темно-зеленые глаза, совсем не светлые, словно потерянные и почти соскользнувшие с его лица. Усмехается самому себе и проводит рукой по волосам, чувствует, как пряди путаются с кожей, переливаются с настенным светом. Смотрит на ленточку в пальцах другой руки. Сжимает руку в волосах посильнее и разделяет волосы на отдельные фрагменты. Мелодично и спокойно, словно напевая грустную мелодию, впутывает в косу, которую уже перебирают его костяшки, голубую атласную ленту. Смотрит на кусок ткани и вспоминает такое далекое лето, которое все еще напоминает ему о бабочках, что могли существовать внутри него очень давно. Сминает колосок, что змеей плетется на левой части его головы, одним легким движением, чувствуя, что волосы стали еще мягче из-за инородного предмета. Видит, как еще сильнее блестят его пряди из-за атласного отсвета. Почему-то Юра слабо улыбается. И выходит с туалета, заставляя забыть себя о том, зачем он сюда пришел. Захлопывает дверь почти без дикого удара, когда тут же врезается в грудь казаха, который останавливается в ту же минуту, как чертова статуя. - Бля-а, Отабек, - бурчит Юра, отворачиваясь с широким шагом куда-то в сторону. - Нас отпустили домой. - А? - Плисецкий от неожиданности повернулся обратно, вцепился взглядом снова в грудную клетку парня напротив, подумав о том, что, когда твои костяшки где-то там за мышцами раздирают, это больно. Алтын отходит на шаг назад, странно оглядывается и молчит почти целую долгую минуту, пока его взгляд не фокусируется на чем-то сзади блондина. - Говорю, что нас отпустили, - казах возвращает взгляд на Плисецкого, именно тот холодный и пробирающий, - из-за Минами. Раньше с уроков отпускают. Решают там что-то. - А, - многозначительно кивает Юра, чувствуя, как его грудь сдавливается под прессом. Что-то внутри него не хочет искать Юри, потому что тот явно ушел при первой же возможности с Виктором. Юра еще раз кивает, словно напоминая себе, что услышал сообщение казаха. Парень разминает шею, которая затекла из-за пустой траты времени и отсутствия физкультуры за последние пару дней. Говорить ему почему-то тоже не хочется. Отабек Алтын проносится быстрым взглядом по прическе блондина. Застревает где-то на ленточке. Смотрит на кофту, запястья и в то же мгновение убирает свои глаза. Глубоко вздохнув и выдохнув, Плисецкий ступает рыхлыми ногами, которым лень слушаться, куда-то в сторону выхода. И улица кажется такой пустой несмотря на то, что со школы выходят абсолютно все, потому что ни у кого нет желания проситься и оставаться еще на пару уроков. Деревья в школьном саду, несмотря на свою почти зелень, кажутся еще более пустыми, чем зимой, когда Юру кидали в снег и закапывали сверху, потому что он не мог встать. И Юра вспоминает, как он задыхался от снега, как от песка, от опавших снежинок, что таяли у него во рту и заставляли давиться водой. В тот день его рюкзак промок до нитки, и нервы Плисецкого были высосаны шлангом тупой системой образования и нежеланием людей что-либо замечать тоже. В тот день Юра подумал, что ему не нравится то, что происходит, и в тот день Юра запрятал первое лезвие из двадцати. Девятнадцать, поправляет себя Юра. Теперь их девятнадцать. Черные кроссовки контрастируют с окружающим ярким пространством и солнце совсем не отбивается на них, пока Юра идет домой, медленно перебирая конечностями. Плисецкому нравилось замечать солнечные лучи на чем угодно, потому что тогда все на целую маленькую вечность становилось каким-то необычным и почти счастливым. Юра почему-то думал, что если у вещей и есть цвет, то у счастья это золотой - такой искренне сияющий, не угасающий и яркий настолько, что ослепляет. Юра считал, что его жизнь пока что - все оттенки серого. Теперь почему-то в черную полоску. Внезапно, прерывая все его мысли, чья-то тень мигает запредельно близко к тому, и блондин рефлекторно ускоряет свой ход. Перебирает ногами быстрее, насколько может, чтобы не бежать, и видит, что фигура сзади делает так же. Резко оборачивается. Впечатывается в чью-то грудную клетку. - Прости, - звучит нечетко возле уха. - Алтын, какого хуя?! Казах стоит и смотрит на парня с неприкрытой виной во взгляде, и Юра про себя отмечает, что его глаза играют оранжевым и красным огнем, как от лавы, в свете весенней погоды. Красиво, думает Юра. Сталкер, думает Юра. - Аккуратно посмотри за мою спину, - говорит тихо Отабек, и Плисецкий, как обычно никого не слушаясь, резко выскакивает из-за плеча парня, дергая своими прядями, как скакалка пляшет в чьих-то руках на физкультуре. Криспино стоял и курил в паре метров от двух парней. - Он живет не тут, - говорит Отабек, проводя рукой по собственным волосам, - совершенно в другой стороне. Плисецкий внимательно следит за его движением, снова поворачивает голову в сторону Мишеля, и тот подмигивает ему, делая глубокую затяжку и пуская дым в воздух. - И ты решил побыть моим телохранителем, а я типа твоя Уитни Хьюстон или че? - Юра недовольно щурится и смотрит своими темными от недосыпа глазами прямо в темные от природы. - Нет, - жестко бурчит Алтын, кидая такой же недовольный взгляд на блондина, отчего Плисецкий ежится и тихо удивляется, - я его побил. Не ты. Если он решит тебе что-то сделать вне школы, то только из-за этого. И в этом я виноват. - Но ты же защищал меня, еб твою мать, значит, я и виновен в этом замесе. - Я не защищал тебя. Я тебе говорил уже. - А кого ты, бля, защищал?! Мой шкафчик, чтобы он потом меня не кинул в него, или че, бля, Алтын? Отабек смотрит на блондина впереди себя, переводит взгляд куда-то выше и наблюдает за тем, как кончик ленточки гуляет по тихому ветру, почти что сияя на фоне серого асфальта. - Прекрати. - Что прекратить? Быть дохуя правым? - Называть меня по фамилии прекрати. Юра выпрямляется, но не чувствует опасности. Чувствует только желание понять что-то, что ему явно не разрешают разрулить самостоятельно, и просто напряженно вглядывается в темные зрачки, пытаясь выловить там что-то, как рыбак, что никогда на речке не был и не сможет отличить сетку от удочки. - Окей, - проговаривает Юра, сжимает пальцы на кофте, почти что щипая себя, отходит на пару шагов назад, - теперь ты будешь Бекой. Вот и живи с этим. Плисецкий замечает, как сильно почему-то вздрагивают плечи казаха, но молчит по этому поводу, просто наблюдая, как черты напротив медленно разглаживаются. Кидает взгляд за спину парня и видит, что ни один курящий уебок не сдвинулся с места. Матерится где-то внутри себя так сильно и обильно, как только может. Тянет Отабека за рюкзак, зацепляясь ногтем за железную вставку с флагом Казахстана, быстро тащит его за собой. - Ты не боишься, что они тебя сами побьют, Халк-меценат нахуй? - бубнит Юра, перепрыгивая через камень на дороге, отпуская руку с портфеля. - Не знаю, - отвечает Алтын и подходит к Плисецкому, идя с ним теперь вровень, - я просто знаю, что тебя они могут побить. И усмехается. - Да пошел ты нахуй, - бурчит Юра, кидая на того злобный взгляд, и добавляет спустя секунду: - Бека. И идут они в тишине, изредка перекидываясь фразами про непонятные и слишком легкие школьные предметы, пока Алтын объяснял Юре, что языки - это весело и прикольно, и Плисецкий отвечал ему, что только если математика - лучший путь к отличному чувству юмора. Юра иногда прикасался рукой к ленточке и чувствовал себя спокойнее. Еще реже он оборачивался и замечал, как за ними в попытках быть незаметными следуют группка людей быдловатого вида, и Юра думает, что он сам - та еще персона быдло-грата. - Теперь ты знаешь, где я живу, - говорит Плисецкий, останавливаясь возле больших каменных ворот своего дома, поворачиваясь и зацепляя рюкзаком домофон перед воротами, - можешь воровать меня. - Плохая шутка, Юр, - говорит Алтын и по-больному улыбается, самими только кончиками губ. - Знаю, знаю. Казах поднимает руку, растопыривает пальцы и машет самым странным движением, на которое только мог бы быть способен человек: как-то нелепо и по-медвежьи. Юра делает тоже самое в ответ, но с нормальными пальцами. И усмехается. Что за дурдом, думает Юра. И заходит в дом, аккуратно прикрывая двери ворот, забегая куда-то внутрь, широкими прыжками прямо в свою комнату и тут же кидая портфель на большую кровать. Сминает свою кофту, думая о том, что спокойно добираться домой - вполне неплохо и что черные полосы имеют свойство становиться тоньше. Темная комната Плисецкого внезапно светится от мелкого квадрата с громким звуком входящего звонка. Юра кидается к телефону в ожидании того, что дедушка объявит, как скоро он вернется домой. Берет мобильник в руки и цепляется взглядом за яркий экран. "Кацудон". Что-то в груди блондина гулко падает и разбивается, как хрустальная ваза, которую он с Милой разбил, когда был в пятом классе. Потому что Юри никогда не звонит на мобильный телефон. Юри либо приходит, либо сидит дома. - Алло? - шепчет Юра, крепко сжимая в руках темный кусок аппаратуры. - Юр... - голос Кацуки звучит отдаленно, почти неслышно, и Плисецкий садится на пол, опираясь спиной на кровать. - Да? - Юр... - в трубке слышатся непонятные звуки, словно кто-то убирает и возвращает телефон на место. - Мне плохо. Плисецкий чувствует, что ему холодно, и накидывает на себя покрывало, лежащее на спальном месте. Кидается за рюкзаком, ставит его рядом, чувствуя себя почти в безопасности. - Я знаю, - кряхтит блондин, прижимаясь к трубке еще ближе. - Я верю, Кацудон. На том проводе слышится тихий всхлип, и Юра понимает, что у него дрожат коленки и руки. Укрывается еще сильнее. - Почему такое происходит? - дрожащим голосом Кацуки отбивает собственные ритмы в груди Плисецкого. - Я не понимаю, - Юри не дает ответить, - просто не понимаю... Ты видел Минами? Конечно же, ты видел, ты с ним виделся, ты с ним дружишь, господи, все с ним дружат! Он ведь просто... Просто Кендзиро. - Юри, - шепчет Плисецкий, - прекрати говорить так, словно он умер. Он ведь просто... - блондин запинается. - Просто пропал четыре дня назад и никто не может его найти? Так, что ли? - Кацуки улыбается настолько болезненно, что это слышно даже через телефон. - Конечно, ведь такое случается каждый день. Особенно с теми, кто вообще заслуживает только того, чтобы быть с кучей друзей и жить в каком-нибудь зефирном доме. Черт, зефирный дом - это точно про Минами, ха, знаешь... Знаешь? - Знаю, - вторит ему Плисецкий и пальцы с холодной дрожью тянутся к рюкзаку. Достают с заднего кармана пачку с аспирином, отклеивают прицепленное сзади лезвие. Сжимают в руке. Так спокойнее. - Я не понимаю, что это вообще такое, куда его забрали, Юр, - голос Кацуки кидается с шепота на громкий голос так быстро, что его сложно слышать, - если мне плохо, то как плохо этому ребенку? Даже если он просто потерялся, Юра!... Да он ведь не потерялся, ты слышал про эти записки? Чертовы записки! Мы словно в триллере, понимаешь, ха? С записками! Черт! Плисецкий слышит, как японец усмехается с самыми ужасными мыслями в голове и чувствует, как капли с глаз стекают ему по лицу прямо в рот, отчего его становится плохо слышно, и он понимает, что такое - голос за минуту перед тем, когда человек взорвется с тысячей эмоций и истерикой, которую не остановить. - Юри, - говорит он, - пожалуйста, прекрати. Я уверен, его найдут, правда. Все хорошо же будет, ну, прекрати, а. Это же Минами, с ним всегда все будет хорошо, он ведь прелестный человечек, правда? - Да, - слышится всхлип на том конце, и Плисецкий почти успокаивается, ощущая, что слезы не льют через край, - наверное, да. Не знаю. Это сложно, Юра. Школа - это сложно. Люди тоже. Когда люди исчезают - это еще более сложно. Плисецкий вздрагивает. Крепче стискивает лезвие, тут же его отпускает, берет в тонкие пальцы. Поднимает край кофты и смотрит на тонкие розовые полоски. Двигает лезвием где-то между ними, нажимая так сильно, как получается. - Люди - непонятные, Юра, - шепчет Кацуки, - почему они такие? Я не понимаю, почему. Если за ним следили, его родители или кто-то должны были давно еще заметить. И никто не волновался, что у него своровали сумку, Юра! Плисецкий делает долгий разрез, думая о том, что это скоро будет похоже на красный браслет. Переносит кусок железки еще ниже, давит сильнее и видит, как кровь большой каплей капает куда-то на светлый плед. Контролируй все. Ты в порядке. - Как можно не замечать таких явных вещей? - говорит Кацудон, и Юра подмечает, что тот почти успокоился и уже не хнычет. - Он ведь ребенок. За ним всегда надо следить. Черт, как же я надеюсь, что все в порядке, правда. Плисецкий отвечает что-то длинное и поддерживающее и двигает лезвием еще ниже. Давит еще сильнее, чувствуя, как разрезает сам себе свою кожу на две отдельные стенки. - Мне страшно, Юра. Мне тоже. Прямая красная линия становится еще дольше и глубже, потому что Юра чувствует, как пустота внутри него разрастается с каждым сказанным словом или молчанием, как что-то внутри него резко срывается с пропасти. Словно он сам срывается с пропасти. - Его родители бегают туда обратно по школе, и я тоже. И я часто заходил к Виктору, потому что он знал, что сказать. - Это чудесно, Юри, - говорит Плисецкий и сам думает: "Зато я не знаю, что сказать". Двигает пальцами дальше, ощущая, какой кривой получается линия, потому что Юре холодно и его пальцы дрожат, и его пальцы испачканы в крови, плед тоже, и почему-то кровь капает и льется, почти как слезы из глаз, и Юра смотрит, думая, почему, когда кто-то плачет - это слышно, но когда кому-то еще некомфортнее - нет. - Это так ужасно, что никто даже не заметил, что у него что-то своровали. Или что украли его - тоже не сразу заметили, - говорит Юри спокойным голосом. Плисецкий соглашается длинным предложением и не останавливает свои жесткие пальцы, запуская лезвие внутрь себя глубже, чем обычно, чувствуя, что ему почти не больно все это чувствовать. Говорит что-то Кацудону, тот говорит что-то ему. Говорит, что позвонит Виктору и кидает трубку. Рука Плисецкого откидывается куда-то на махровый пол, когда телефон выпадает и падает туда же с глухим звуком. Никто не замечает, что Юра не может остановится, запуская тонкий и острый яд в себя, как тот же наркотик, и он не хочет останавливаться, позволяя себе вести линию дальше, идти по какой-то другой линии и падать. Никто не замечает, как Юра сильно давит на собственное лезвие и боится только о том, что оно сломается, но ему все равно, потому что у него еще восемнадцать, и пальцы блондина останавливаются только тогда, когда весь плед украшен красными пятнами, словно от ядреного вина, и на его черной кофте не видно следов, и парень почему-то очень тупо этому рад. Никто не замечает, что Юра откидывает вторую руку на влажный плед, пачкая себя еще сильнее. Никто не замечает за задернутыми шторами его комнаты, что Юра резал вдоль.