Холодный март

Жил на свете человек впечатлительный - Любым советам следовал неукоснительно. Он от этого и умер, вообще-то, видимо - По совету из ютубовского видео.

Отабек чувствовал себя странно в это утро. Прогноз погоды яростно вещал о том, что на улице еще около недели будет безумно холодно, почти что ненормально для весны, но абсолютно естественно для Москвы. Кто-то голосил про дожди, а большая часть каналов просто советовала теплее укутываться в осенние куртки. У Алтына была кожаная, любимая и поношенная куртка, и ему было в ней отлично. Отабек чувствовал себя не лучше даже ближе к полудню, когда засел в своих темных и удобных джинсах на блестящий мотоцикл и быстро гонял по городу, жалея, что в целях безопасности всегда надо надевать шлем, потому что очень хотелось, чтобы волосы его короткой прически путались с ветром и шумом дороги. Но ничего такого не было: просто соседние дворики с широкими трассами, и где-то в паре километров - лицей, до которого не было желания добираться. И нужды тоже не было. Субботние прогоны собственного железного зверя доставляли Алтыну какое-то внутреннее умиротворение, будто бы только в эти секунды он чувствовал, что, наверное, может жить, наверное, стоит. И когда фары мимо проезжающих машин отбиваются в его темных очках, ему кажется, что это похоже на светлячков в каком-нибудь волшебном саду из сказок. Казах дышит ровно, в уме считая удары собственного сердца, четко распределяя каждый из них. Парень должен контролировать свое спокойствие так же тщательно, как и байк, на котором он едет: ответственно, чтобы не было сбоев. Колеса хрустят новыми шинами, и Алтын улыбается, и заворачивает за угол большого синего дома, вспоминая, кому из дальних соседей он принадлежит. Становится все равно, когда внезапно начинает вибрировать задний карман джинсов. Сначала казах думает, что это барахлит железо, но, додумавшись остановить мотоцикл около обочины, прислушивается и понимает, что это звонит его собственный телефон. Отабек удивленно поднимает бровь самому себе. - Да? - говорит он в трубку после короткого щелчка. - Ох, ура, это твой номер! - голос Юри почти что пищит на проводе. - Ты сможешь подъехать в ту местную больницу, что стоит возле телемаркета? Которая частная? - Чт... - Алтын пытается что-то спросить, но резко замолкает, и почему-то отгоняет от себя возникшие в памяти картины кастета и капель крови. - Кто? - Ах, сам ведь знаешь, - грустно проговаривает Кацуки и кидает трубку, и отчего-то Алтын в глубине души злится на эти скупые три слова. Сжимает в руке серый телефон, прячет его в задний карман джинсов. Запрокидывает ногу на мотоцикл, надевает шлем и выдыхает. Считает удары своего сердца, как математическую задачу, и чувствует, как на секунду его дыхание сбивается. Черт, думает Отабек. Сжимает руль своего железного быка, закрывает глаза и пытается дышать, как его учили. Медленный вдох, медленный выдох, так, чтобы сердце успокоилось от любых переживаний и пришло в абсолютную норму. Тихие удары. Не громкие. Не учащенные. Исключительно как часы. Открывает глаза, понимая, что пока что все в норме. В секунду заводит мотоцикл, который рычит, как зверь в том же волшебном лесу, но на этот раз резко разрезая воздух своим быстрым движением. Едет и думает, что на этот раз. Старается не жалеть громкого блондина даже в своей голове, потому что, если вырвется вслух, сам казах будет лежать на соседней койке. Нагоняет скорость побольше и усмехается. Через силу и почти не искаженно. Частная больница, лучшая в их округе и одна из лучших в городе, величается впереди темных глаз своим массивным и высоким белым камнем. Отабек быстро подъезжает ближе и видит, насколько быстро огромное количество людей входит и выходит из тяжелых дверей. Почти не вспоминает, что такое - больницы, и сколько там вечного шума, будь они частные или нет. Сердце ударяет в уши громким ударом, и казах втягивает воздух через зубы. Отабек зажмуривает крепко глаза, тянется пальцами к рулю и сжимает его как можно крепче. Выдыхает воздух через сухие губы. Окей, думает Алтын, все в порядке. И, оставив мотоцикл на положенном месте, встает, отряхивается от дорожной пыли и небрежным шагом заходит через стеклянную дверь в холл. И тут же оказывается прижат к чьему-то телу, и отнюдь не в объятии, а просто прижат. - Ты быстро, спасибо, правда, - бормочет Юри, неловко обнимая того одной рукой, заводя вторую куда-то за голову, - просто Николай торчит у него в палате со вчерашнего вечера, но ему надо на работу, все это понимают, люди нужны, караулить там, все такое, чтобы Юре не было скучно... Отабек снимает очки медленным движением, смотрит на японца, припечатывая того взглядом к месту. - Что вообще произошло? Кацудон долго всматривается в темные глаза снизу вверх, отворачивается и глубоко вздыхает. Тянет за рукав кожаной куртки куда-то вглубь больницы, кивнув при этом женщине на ресепшене, не отпускает край материала, впиваясь в того чуть ли не ногтями. И почему-то все время молчит. Бродит коридорами порядочные пару минут, прежде чем резко останавливается, открывая какую-то дверь, отчего Отабек в очередной раз врезается в японца. - Юри, можешь сказ... Фраза обрывается примерно в тот же момент, когда темные глаза встречаются с зелеными. Мутными и уставшими, вцепившимися прямо в его собственные, как на удочку. Алтын теперь сам сжимает рукав своей куртки, мимолетно рассматривая Юрия. Ссадины на его правой щеке, которые больше смахивают на глубокие царапины, странного оттенка нос. Руку в повязках и непонятный компресс на ребрах. - А вот еще одна иностранная сиделка, - хрипит Юра, почти самодовольно усмехается, и почти не хмурится из-за щеки. И голос его почти не ломается после каждой согласной. Отабек зачем-то прокашливается, но отвечать все равно не хочет. Считает удары своего сердца и пытается сконцентрироваться на этом. Восемьдесят. Осматривает палату, красиво украшенную, белоснежно-голубую. Натыкается взглядом на приборы, которые стоят вокруг, смотрит на катетер в вене Плисецкого. Девяносто. Давится от ощущения слишком быстрой смены пульса, снимает куртку и кидает ее куда-то на диван, стоящий рядом. Замечает сидящего возле Плисецкого Николая, который трепетно сжимает руку внука и сидит на совершенно неудобном стуле. Отабек видит такой же в углу палаты. Подходит, забирает, садится чуть подальше так, чтобы можно было услышать шепот. Сам не знал, зачем. Может, воды бы попросил. - Что случилось? - осторожно говорит казах, смотря на пожилого человека и принципиально не на Юру, потому что тот бы сразу начал говорить. Ему нельзя. Наверное. - Машина! - громко грохочет голос Юры, и тот в ту же секунду дергает глазом. - Очень неудачно переходил дорогу. Чересчур неудачно. Казах хмурится едва заметным движением, вопросительно наклоняя голову на пару сантиметров вбок. Юра в ответ только слегка вертит головой, часто моргает и выпрямляется. Повадки, как у кошки, думает Отабек. - Ушибы на пальцах и трещины на ребрах, - проговаривает Юри, стоящий в проеме двери, предупреждая все последующие вопросы. Отабек кивает. Девяносто пять. - Деда, - бурчит Плисецкий, поворачивая аккуратно собственную голову, - иди по делам, а. Знаю же, что у тебя там поебо... Работы всякой много. Со мной сидят уже двое. Еще твой любимый русский петух припрется, я уверен в этом. Николай улыбается, наклоняет собственную голову. Дотрагивается пальцами здоровой руки, что лежит на животе внука, смотрит в глаза целую минуту, а потом выдыхает: - К сожалению, ты прав. Я приеду завтра с утра, Юрочка. - Да ты сначала дела доделай, вломили тут сумму вообще непонятно за что! Нам дом придется продавать, чтобы тут лечение оплатить, - говорит блондин, сжимая пожилую руку в ответ, и, когда дедушка встает, тихо договаривает: - Где за такие деньги мои шлюхи и бухло. Алтын слышит и усмехается. Юра кидает на него взгляд, закатывает глаза и дергает уголком губ. Казах думает о том, что вместо шлюх - иностранные сиделки, а вместо бухла - обезболивающее. Вслух не говорит. Николай поднимает с пола свою сумку, кидает непонятный взгляд на Юри. Подходит через секунду к казаху, кладет на его плечо свою тяжелую руку и всматривается в глаза. Кивает какой-то своей мысли и выходит, напоследок напомнив Юре еще раз, когда он вернется, и попросив написать, если надо что-то купить. - Свободу мне купи, я тут только сутки, а уже заебался! - кричит Юра, умышленно шепотом проговаривая последнюю часть предложения. Единственное окно в палате закрыто, и становится как-то душно, и Алтын продолжает считать свои собственные удары, как молитву. Сто. Голова почему-то немного кружится. - Гм, - прочищает горло казах, - кто? Плисецкий с невидимым трудом поворачивает свою голову полностью в сторону говорящего, и Алтын подсаживается ближе, чтобы блондину было удобнее. Парень на больничной койке открывает рот и морщит брови, но Отабек перебивает: - Громаков или Криспино? Юра резко захлопывает дверцу саркастического полива и прикрывает глаза, на мгновение тяжело глотая воздух. А потом снова полностью направляя взгляд на темный взор. И молчит. - Или оба? Блондин хмурится, наверное, еще и зубы крепко сжимает, думает Отабек, как тот еще пассивно-агрессивный кот, который что на людей, что на зверей кидается. Вскидывает голову, чистые пряди падают на нос, где-то в них все еще болтается голубая, немного изодранная ленточка. - Только не говори, что ты пойдешь их дубасить снова, - говорит Юра, сжимает и разжимает здоровую руку, - мне это не надо и тебе тоже. Пускай друг друга сами ебут. В жопу. Битами. Алтын через силу улыбается. Прямо во все зубы, как обычно в субботу на мотоцикле, потому что отчего-то ему так сильно хочется это сделать. Юра замирает на секунду, всматриваясь в ряд белых зубов и на вечную минуту сияющие глаза, а потом резко накидывает на себя пряди еще больше. Сердце Отабека пропускает сто пять ударов в минуту, когда он замечает красные уши Юрия Плисецкого. Про себя же он думает, что бить этих уродов - самое тупое. Нападут все равно не на него, а на Юру, который, к сожалению, отбиться не сумеет, как бы не хвастался своими умениями садиться на шпагат. Или тем, что ноги тонкие. Или изящной осанкой. Отабек хмурится. Короче говоря, бить всегда будут Юру, что бы не случилось, и это определенно не вариант. Казах на секунду оборачивается, замечая, что Юри ушел, отмечая, что, видимо, недавно, потому что до некоторых пор он отчетливо чувствовал чье-то присутствие и испепеляющие взгляды в спину. Поворачивает голову обратно. - А что насчет..? Казах медленно проводит пальцем по собственному запястью. Юра ежится. - Я сказал, что кошка, кинул ей пару купюр в карман, они все забинтовали, и всем похуй. Как обычно, всем похуй, думает Отабек. По хмурым глазам отмечает, что не один он так думает. Юра внезапно закрывает глаза, откидывается на кушетку полусидя, сжимает одеяло левой рукой где-то в районе ребер. Выдыхает. - Спасибо, - говорит тихо. Глаза не открывает. - За что? Голос Отабека почему-то такой же тихий, и это напоминает те ситуации, когда ты шепчешь кому-то в телефон, и собеседник рефлекторно начинает делать так же. Казах все еще считает, и перебирает пальцами нитки на собственной кофте, думая о том, что переманил эту глупую нервную привычку у блондина. - За все. По-нормальному спасибо. Юра сжимает рукой одеяло еще больше, как-то громко сопит и расслабляется на кровати, и Отабеку кажется, что тот сейчас уснет, что логично, потому что в него, наверное, запихали в первый день немало лекарств. Алтын внимательно вглядывается в бледную кожу, на которой контрастом цветут красные следы. Вспоминает белый туалетный кафель и стекающую жидкость. Смотрит на умиротворенные глаза и подрагивающие ресницы. Почему-то казаху кажется, что глаза блондина покраснели и увлажнились сильнее, чем обычно бывает, но из-за закрытых век все равно не видно, да и, может, это лекарства. Через десять минут слышит, как Юра начинает сопеть тише и размеренно дышать. Пряди слегка подрагивают от дыхания, и Отабек, порываясь непонятному желанию, встает. Подходит, заводит руку, стараясь не разбудить парня. Своими теплыми пальцами совсем незаметно дотрагивается до волос, кожи и почти ресниц, заводя светлый локон куда-то за ухо. Касается скулы, чувствуя, как собственная рука начинает подрагивать. Закрывает глаза, считает свое сердце и вычитывает его тут же, открывает. Ощущает, что без потока свежего воздуха ему все еще безумно некомфортно. Отводит взгляд от бледного лица, потому что засматриваться так долго на золотые колоски ресниц и блестящие волосы уже кажется просто некультурным. Темные глаза водят по больничной койке и резко останавливаются на левой руке. На руке, что еще сильно сжимает одеяло, словно пытаясь вылепить из этого скульптуру или поделку из глины. Отабек хмурится. Подводит руку, дотрагивается до чужих пальцев, почти отпрянув, потому что пальцы Плисецкого - сплошная зима, и жгутся так сильно, как по ощущениям холодный ожог. Особенно в теплых руках казаха. Но все же Алтын аккуратно убирает по одному пальцу с покрывала, замечая, как резко расслабляется рука блондина. Дергается указательный палец, зацепившись за безымянный казаха, застряв где-то между другим одним, падает прямо в ладонь. Алтын задерживает дыхание на целую минуту. Потому что чертовски холодные пальцы. Медленно убирает свою ладонь и только слышит, как размеренно дышит парень, лежащий на кушетке. Садится на свое место, отводит взгляд куда-то вбок. Тут же замечает Кацуки, стоящего в дверном проеме. Кацуки, который как-то странно улыбается.