Холодный март

It`s a fascinating story about a man With the look of despair. You were not a soldier, no cliché, So, take good care. So, give yourself a handshake. It feels so good to be adored. It`s a neverending story.

Иногда Отабеку даже почти надоедало сидеть на неудобном стуле в больничной палате, которая, откровенно говоря, больше походила на отделанный в белом цвете номер дорогого отеля. Николай приходил каждое утро и сидел как минимум до обеда, и все это время Алтын, как и все остальные вокруг, не смели даже потревожить спокойный диалог дедушки с его любимым внуком. Что-то было настолько интимное и родное между этими двумя, что казаху было неловко сидеть где-то рядом в это время. Но он почему-то не уходил. Два дня, не считая первого, Отабек приходил после школы, заставал Николая, сидел в тишине примерно пару часов, пока в палате бы не осталось никого, кроме него самого. Либо же его и Юри. В основном, только Алтын, потому что Кацуки то приходил к вечеру, то вовсе не приходил, если, как было единожды, Плисецкий закричал, что просто никого не хочет видеть и хочет побыть один. Японец хотел было остаться, но, заприметив, что казах уже обувается и выходит, решил поступить по-умному: сделать так же. А вообще, было неплохо. Отабек не считал времяпровождение в больнице впустую потраченным временем, даже если иногда приходилось слишком часто считать собственные удары сердца, потому что нервная дрожь охватывала пальцы в собственном удушье. Но с Юрой было весело. Тем более, Кацуки в свое время попросил посидеть с Плисецким, потому что у того были какие-то свои непонятные дела, и Отабек иногда задумывался, что может быть важнее близкого человека в больнице - а, насколько он знал, эти двое были лучшими друзьями или что-то в таком роде. Отабек иногда смотрел на Кацуки слишком осуждающе. И сейчас, во вторник бесконечного марта, Отабек Алтын едет на мотоцикле от своего дома до больничного здания, заворачивая между медленно едущими машинами, искренне стараясь не превышать допустимой скорости. Искренне стараясь не закрывать глаза в полнейшем блаженном спокойствии, когда прохладный воздух обдувал его торс, припечатывая тонкую футболку под расстегнутой кожанкой прямо к коже. Погода - для казаха - была чудесной. Прохладно, почти даже холодно, так, что костяшки пальцев обдувает и ты почти чувствуешь себя живым. Сердце стучало в груди под легким материалом тихо и спокойно. Хороший день, думает Отабек, разворачивая собственную железную махину на парковку возле частного учреждения. Слезает, быстрым движением расстегивает шлем, кидает его куда-то на мотоцикл, застегивая вокруг руля. Поправляет свои темные волосы, думая о том, что это - еще один минус шлема. Но безопасность прежде всего. Так его в семье учили. В семье, думает Отабек, пялится на больницу и тяжело вздыхает. Зажмуривает глаза, ступает шаг на серый асфальт, в ту же секунду открывает уставшие веки. Подавляет где-то в себе желание зевнуть. Задумывается о том, что как-то хреново спит в последнее время. Дорога до палаты каждый день одинаковая: проходишь тяжелые железные двери, говоришь на ресепшене, кто ты такой и к кому направляешься, кидаешь непонятливый взгляд на работника больницы, когда он или она просят оставить все свои вещи прямо в холле, но оставляешь; неуверенным шагом направляешься в палату: пару метров прямо, разворот, впечатываешься в прозрачную дверь. А там блондин с глазами воина, готовый сжечь тебя заживо, если ты скажешь что-то о том, что он находится в больнице. Отметаем этот факт, как иллюзию, представляем, что парень просто отдыхает в номере отеля и почему-то к нему вечно кто-то ходит. Отабек Алтын медленно открывает дверь, заглядывает вовнутрь и обнаруживает, что, кроме сидящего и тут же убивающего внимательным взглядом Плисецкого, никого нет. - Привет, - говорит казах, улыбается уголком рта, подвигает привычный стул ближе к койке и садится. - И вам не хворать, - отвечает Юра, садясь ровнее и удобнее, поправляя свои волосы, как за пару минут до этого сделал Алтын. Почти не морщится и поправляет одеяло. - Что нового в Мытищах? Отабек на секунду задумывается, смотрит в зеленющие глаза напротив, а потом просто напросто широко усмехается. И взгляд не отрывает. - Ты про школу, что ли? Юра закатывает глаза так театрально, что его можно было бы взять на факультет актерского мастерства, но все же улыбается уголком губ, и Отабек это замечает. Блондин перебирает тонкими пальцами собственные пряди, которые выбились из прически. - Как обычно, - отвечает Алтын, откидывается на койку левой рукой, убирается в нее лицом, нечаянно поддев щеку, но ему удобно, и даже плевать, что как хомяк сейчас выглядит, - гопники, отличники, где-то между - нормальные люди. Сегодня вечером, через, - казах на секунду поднял глаза к настенным часам, - полтора часа образовательная лекция по поводу безопасности. Юра кивает, вздыхает и медленно дышит. Поворачивает свою голову и впивается в темные глаза напротив с неожиданной жадностью. - Это ведь из-за Минами, да? Сердце сбивается с намеченного количества ударов, как обычно и происходило в последнее время, и казах нечаянно цокает зубами. Упирается рукой в покрывало, садится ровнее и смотрит прямо на глаза впереди себя так же, как и Юра. - Да, - отвечает Алтын, - я уверен, что да. Плисецкий громко бормочет и откидывается на подушку так же быстро, как и Отабек уравновешивает собственное состояние. Юра пялится куда-то в окно, где видно голое абрикосовое дерево и, кажется, яблоню, и на одной из веток сидит воробей. - Как лекции устраивать - так они, сука, рады, а как нормальный порядок в лицее этом ебанном наводить - так нет, - бурчит блондин. И закрывает глаза, накрыв веки собственными пальцами. Отабек внимательно следит за каждым движением и почему-то замирает на месте. Наверное, потому что Плисецкий - ходячий вулкан, наверное, потому что трогать его, даже если ему плохо - это странно, страшно и непредсказуемо. Отабек почему-то вспоминает открытую дверь школьного туалета и громкие, отчаянные всхлипы, которые забирались ему под школьный пиджак. В тот день было страшно и непонятно. И Отабек дрожащими руками перебинтовывал запястье, сжимал кожу, рыскал в аптечке, которую носил с собой с первой встречи с Юрием в туалете. Кровь тогда разливалась ручьем прямо под ноги, пачкала пальцы и кроссовки, но Алтын яростно, через панику и дико бьющееся сердце, прижимал к себе парня, перематывал ему руку, думая только о том, что он должен это сделать. И прижимал его к себе так крепко, чтобы тот не пытался искать пальцами лезвие. Закутывался носом куда-то в мягкие волосы, впивался пальцами прямо в ребра, чтобы точно никто никуда не ушел в таком состоянии. Потом, правда, Юра отключился. Обмяк в железной хватке, как растение на подоконнике, отпустил свои холодные пальцы и перестал громко, истошно рыдать, словно это первые и последние его слезы. Алтын отнес его на скамейку в самом дальнем углу лицея, принес воды, побрызгал. Потер уши, разговаривал каждую секунду, подавляя в себе нарастающую панику, забывая про свои собственные переживания. Теребил руки, пальцы, уши и волосы Плисецкого, словно пытался вытащить его из проруби в самую ледяную зиму. И вытащил. Встретился взглядом с темными, мутными глазами. Услышал тогда только: - Уйди... Пожалуйста. Хотел остаться, помочь чем-то, чем может малознакомый человек, но вместо этого дотронулся теплыми пальцами к светлым волосам, заправил влажную прядь за ухо. Посчитал собственные удары сердца. Выдохнул, поправил Юре кофту, посмотрел быстро, в порядке ли бинты. Встал и ушел, даже не попрощавшись. А потом дома не мог уснуть всю ночь, потому что закрываешь глаза и сразу видишь, что все вокруг красное, течет и переливается в свете туалетных ламп. И лезвие такое грязное, бордовое, острое, лежит там где-то далеко и одновременно слишком близко к пальцам. Отабеку снилось что-то, что он потом не хотел вспоминать, если вообще снилось. Миражи и иллюзии, когда сердце выскакивало из груди, чертыхаясь, почти матерясь. - Ты в порядке? Голос внезапно выдергивает из воспоминаний, как утопающего из воды. Отабек поднимает глаза, смотрит куда-то сквозь зеленых с влажными ресницами. Наблюдает за эмоциями, которые бьются в зрачках. - Да, все нормально, - отвечает казах, задыхаясь внутри себя, стараясь успокоиться как можно быстрее. - Отабек?.. Юра нагибается немного вперед, дергает капельницу, и Алтын замечает, как плюхается вода в прозрачном пакете. Задыхается, глотает воздух клочьями, словно кошачью шерсть, что застряет в горле. - Отабек! Плисецкий двигается еще ближе, чувствует, как натягивается катетер. Матерится, в секунду двигая за собой капельницу, чтобы та стала поближе. Поворачивает полные непонимания и волнения глаза на казаха. Которому сложно дышать. Который нечаянно перестал считать удары собственного сердца, и они сбились в абсолютное кровавое месиво из эмоционального мяса. - П-прости, - бормочет Алтын, не разбирая собственного голоса. Падает головой прямо куда-то на простынь, затыкая собственные уши руками, легко давит на мочки, пытаясь не упасть в обморок. Сердце стучит так сильно, словно коллекторы пришли забирать что-то из его собственного организма за неуплату кредита за жизнь. - Бека, ты чего? Голос Плисецкого отбивается от черепной коробки, плавает в серой массе, пытаясь найти выход через хоть что-то, но все равно останется где-то глубоко, без возможности обрести материальную форму ответа. Или извинения. Или чего-либо. Отабек мгновенно хватает воздух ртом, чувствуя, как пыль с покрывала попадает туда же, задерживает дыхание. Выдыхает. Голова кружится, и Алтын мысленно материт себя на казахском за такое поведение. Опускает руки от головы, сам не замечая, как впивается в простынь. Большим пальцем правой руки ощущает собственную прическу, и все так же лежит, уткнувшись в материал, сжимая его обеими руками. Пытаясь успокоиться. Давно такого не случалось, думает Отабек, пытаясь дышать ровно и правильно. И молчание вокруг давит на него, как асфальтоукладчик. За закрытым окном поют птицы, но казах слышит только звон в ушах, оглушающий звон, и больше ничего. Зажмуривает глаза так крепко, как только может. И чувствует. Чувствует, как чьи-то тонкие пальцы ложатся ему на голову. Перебирают черные пряди ногтями, дотрагиваясь холодными кончиками пальцев прямо до затылка. Отрезвляющими движениями. Отабек выдыхает куда-то в простынь слишком резко. - Бека, - шепчет Юра. Наклоняется поближе, сжимает пальцы на прическе. Потом отпускает и медленно расчесывает, как маленькому ребенку. Пытаясь сделать ему косичку. Успокоить. Сделать хоть что-то. Отабек Алтын сжимает руки крепче, ощущая, что, кажется, зацепляет ноги - колено, может, - полусидящего парня. Делает вздох, тонкие пальцы гладят его по загривку, делает выдох. Почти нормально дышит, почти не царапает чью-то ногу через одеяло. - Прости, - шепчет он, и голос его рвется, срывается, как каскадер без страховки. - Нет, - говорит Плисецкий. Наклоняется еще сильнее, почти сгибаясь пополам, почти игнорируя боль в ребрах, которая не настолько болит, как ноет. Пригибается к лежащему на его коленях телу ближе. Утыкается лбом и мягкими волосами куда-то между лопаток, гладит и трогает здоровой рукой жесткие черные волосы. Двигает головой, поднимается куда-то выше. Останавливается почти у головы, дышит глубокими вдохами-выдохами куда-то в шею. Чувствует, как казах под ним вздрагивает. Разжимает свои пальцы с простыни и опускает собственные руки. Почти нормально дышит. Юра прижимается сильнее, цепляется пальцами за волосы и всем собственным телом за дрожащие под ним. Время вернуть должок. - Нет, - повторяет Юра, говоря слова шепотом прямо в затылок, - тебе не за что извиняться. И утыкается челкой прямо в лопатки. И не выпускает руку из волос.