Холодный март

Мы пишем вопросы, мы ищем ответы, Но выходов в дверь меньше, чем в окно, Как осень, как тень уходящего лета, Летим из-под купола на дно.

Юра заворачивает своё тело в одеяло, когда чья-то тяжёлая рука ложится прямо на талию. Юра выдыхает резко и рвано, крепко зажмуривая глаза до фейерверков на обратной стороне века. Дышать получается почти нормально. А ситуация - странная и такая же непонятная, как и вчерашний вечер. Сидели они в кладовке молча, все оставшееся время слушая задувающий ветер в окно и шум гостей за дверью. Кто-то, кажется, плакал. Юра тогда ни о чем не думал, только лежал светлой головой на дрожащем плече, забывая о недавнем столкновении губами, забывая полностью обо всем. Где-то под конец только подумал о том, что его холодные пальцы запутались в горячих и что Отабеку нельзя за руль, особенно за мотоцикл. Даже если выпил немного, то пьяный все равно. Где-то между отсутствием любого источника света в помещении и трепетным дыханием под боком Плисецкий принял решение взять под своё орлиное крыло непутевого казаха. Пропуская между ушей возражения и неловкие попытки уйти самому, Юра попросил Джей-Джея забрать мотоцикл, а сам повёл Алтына к себе, потому что дом - ближе. Юра уверял себя в том, что именно поэтому. И лежит вот сейчас, ловит блондинистыми волосами восходящее солнце через открытую почему-то штору и слушает окружающую тишину. Дедушки - нет, ушёл ещё вчера вечером, когда Юра мято объяснил, что Отабеку плохо и пусть будет у них, а деда, кажется, только обрадовался. Милы тем более нет, ибо та пропадает как только можно чаще. Казах лежит на огромной кровати рядом, свернувшись в непонятный клубок, не как кот даже, а как дворовой потерявшийся пёс. Юра медленно и аккуратно поворачивается всем телом, под одним одеялом, тёплым до одури, но блондину кажется, что греет его горячее незнакомое тело. Алтын не снимал одежды, кроме брюк, уложившись прямо в футболке, без оставленной на мотоцикле кожанки. Сейчас от байкера на лице Отабека - только лёгкая щетина, в остальном - только трепещущие ресницы на закрытых покрасневших со вчера глазах. Алтын лежит, положив ладонь где-то между подушек, вторую беспросветно спрятав, а Юра думает только о том, чтобы пригладить эти дрожащие ресницы. Плисецкий смотрит внимательно, да так, что почти не дышит. И рука сама непонятно по каким причинам двигается, выпрыгивает из-под одеяла. Пальцы спокойные, холодные, как обычно, и Юра как-то меланхолично опускает собственную ладонь на теплую и золотую в свете. Ногтем ведёт от указательного пальца до волос, начинающихся где-то ниже запястья. Медленно и щекотно, наверное, Плисецкий даже испуганно глаза поднимает. Но казах тихо сопит и не двигается. Только ресницы ходуном ходят. Плисецкий одергивает руку так же резко и внезапно, как и положил её до этого. Убирает покрывало, опускает ноги на такой же холодный пол, потому что ковёр и плед его любимый давно канули и потерялись в мусоре, заправленные кровью, как салат соусом. Юра вздрагивает. Думает о том, что лезвий в доме - штук восемнадцать, а люстры с потолка где-то внутри гулко падают в желудок. Вспоминает про сестру. Жансая. Имя красивое. Дотрагивается пальцами до носа, сжимает где-то на переносице. - Юр?... Плисецкий резко убирает собственные пальцы, нечаянно запрыгивая на кровать вместе с ногами. - Да?.. Доброе утро?.. Наверное, уже день, но неважно, похуй вообще, школы нет, нахуй будильники, можно весь день валяться в кровати... - Юр... - ...или как Мила, проебываться - во всех смыслах, при этом, - целые сутки, даже домой не возвращаться, ходить, наверное, не может... - Юра... - ...а вообще, я жрать хочу, сейчас бы целого барана сожрал, Отабек, заколи мне одного и на коне привези, а, а я зажарю... - Прости. Юра резко замолкает, словно и не говорил вовсе. - Че? - За вчерашнее прости, - Отабек поднимается, садится к спинке кровати, его темная футболка задирается куда-то вверх, и Юра смотрит на густую полоску волос внизу живота. Сука, ну, пиздец, - я... Я не хотел тебя грузить, правда, прости. Можешь забыть об этом, все нормально, я... Плисецкий, как кошка, подскакивает куда-то поближе, вскидывает руку и кидает её прямо в казахское лицо. Кладет на губы, сжимает рот, неосознанно думая о том, какие мягкие и приятные на ощупь. И как подминают запредельно приятно. - Закрой ебало, герой Казахстана, - говорит почти чётко в удивленное лицо, держа руку все ещё на том же месте, - ты там, конечно, из сказок, но у всех там помощники были, знаешь, - Юра поворачивает голову и смотрит прямо в тёмные напротив, уже спокойные, - друзья были, Отабек. И убирает руку как-то неловко, кладет на одеяло. - Все нормально. Я, бля, рад, что ты поделился. Алтын смотрит как-то странно, внимательно, словно пытается найти ошибку в программном обеспечении, но Юра смотрит так же прямо, даёт понять, что не шутит и говорит все серьёзно. И Алтын выдыхает. Буквально, блять, выдыхает, словно не дышал все это время. - Спасибо, Юра, - шепчет казах, так тихо и почти неслышно. Плисецкому кажется, что шепчет нежно, но он почти что машет головой, чтобы прогнать эти тупые мысли. Вспоминает отчаянные губы. Говорит самому себе, что вспоминать не хочет. Врёт самому себе, что забывает. Отабек, наверное, занимается тем же, потому что не говорит ничего больше и только встает с кровати, спрашивая, не хочет ли Юра есть. Хочу съесть казахского барана, думает Плисецкий и смотрит на Отабека. - На твоё усмотрение, - говорит вслух, встаёт и не заправляет одеяло, потому что ему, по сути, плевать. Алтын выходит за дверь очень быстро. Ему тоже плевать на порядок. Воздух забирается через открытое окно и гуляет по всей комнате, словно имеет на то свое хозяйское право. Юра встает так же резко и быстро, почти что в эфемерных попытках догнать этот сквозняк. Плисецкий спускается по лестнице, пересчитывая по пальцам каждую ступеньку в попытках сконцентрироваться на чем-то обыденном и не важном, не таком оглушающем, как всякие ментальные близости по кладовкам. Желудок Плисецкого почему-то выворачивает наружу прямо через кожу и поры, и он даже не уверен, что есть - хорошая идея. До тех пор, правда, пока нога в черном носке не дотрагивается до плитки на кухне, и Юра чувствует плывущий запах чего-то вкусного. Рвущийся и кусающийся желудок тут же умолкает, переворачивается обратно и становится на место. Долбоеб, думает Юра. Подходит и усаживается на стул, запрокидывая обе ноги прямо на столешницу, подмечая, что носок и тот только на одной лапе надет. Юра фыркает и убирает ноги вовсе. И слушает, как кричит потрескиванием на сковородке яичница и бекон, танцуя в оливковом масле. И как Алтын стоит, накрывая все это действие крышкой, спиной к нему, пока глаза Юры - не сам Юра, конечно же, - засматриваются на лопатки, которые от движений руками словно плавают под кожей. Юра громко выдыхает. - Все в порядке? Голос у Отабека - утренний, хрипит, и Плисецкий старается не думать, что хриплый он еще и от того, что вчера ломался немыслимое количество раз. Блондин поднимает свои зеленые, куда-то в район узких темных глаз, и сталкивается с ними так внезапно, что в секунде от того, чтобы вызвать эвакуатор для его собственной разбитой душонки. - Да, нормас, как огурчик с утра просто. - Ты выглядишь, как из мультика. Алтын поднимает сковороду буквально в воздух, тут же другой рукой ставит две тарелки на стол, сгребает все вилкой и выкладывает так, что смотрится почти красиво. Юра всегда ест прямо со сковороды, не к чему все эти непонятные прелюдии, но сам молчит и только благодарно кивает. - Какого мультика? Из Спанча*, потому что как выжатая губка? Юра запихивает себе в рот вилкой кусок мяса и яйца, отмечая про себя, что еще секунда - он бы замычал, как довольный ребенок, потому что было весьма неплохо, и сделано не так на скорую руку, как он привык. - Нет. Отабек садится рядом, сбоку, поворачивается всем телом прямо к Юре, беря свою тарелку в золотистую руку, вонзая в завтрак несчастную вилку. - Как Рик*. Блондин с вечным похмельем и перегаром, знаешь. Плисецкий давится едой где-то под конец предложения, сам еще не осознавая, то ли он начинает смеяться, то ли просто пытался достать худой ногой прямо до сидящего тела напротив, чтобы хорошенько ебнуть. - Я, ваще-т, не пил вчера вообще, - Юра поднимает палец вверх, и его вилка тут же выпадает на пол. - Да сука. Блондин сразу поднимает ее, кидает куда-то в раковину позади казаха, решая, насколько сильно ему лень вставать и брать себе новую. - Зачем тебе пить, если и так, словно вечно пьяный Серега-сосед, который любит ремонтировать свою девятку в гараже? Алтын откладывает свою тарелку, ставит ее так аккуратно, поднимается на свои обе, плетущимся сонным шагом подходя к шкафчику со столовыми приборами. Достает вилку, подходит обратно, словно так и надо, и сует ее же в тонкие холодные пальцы. - А, приятного аппетита, кстати, - говорит он, и Юра только сидит, смотрит удивленно, проклиная все, на чем свет стоит, потому что читать мысли - отвратительно, господин Алтын, то вы доклады свои суете слишком вовремя, то вилку даете, когда мне самому лень вставать. Ужасный человек, до безумия просто. Пока каждый из них пережевывает свою еду под самые простые и почти тупые утренние разговоры, Юра параллельно с этим ловит себя на мысли, что ему тепло. Что это почти конец марта, а ему спину греют надоедливые лучи солнца, а еще завтрак горячий. И руки у Отабека такие же теплые и медовые, как и губы. На вкус даже. И Плисецкий краснеет, физически чувствуя, как жар разливается прямо от щек до начала шеи, затрагивая ключицы щекоткой. - Ты в порядке, Юр? - внезапно прерывает свой рассказ про какие-то там летние каникулы прошлого года у бабушки в Алматы Отабек, заглядывая прямо Плисецкому под челку одним только движением своих глаз. - Пойдем на пикник. Плисецкий слышит, как бабочка во дворе, кажется, врезалась в окно, а еще то, что он больше не жует, и сидит, как напудренная статуя из тех, которых можно увидеть на портретах изысканных дам начала девятнадцатого века. Мадам он, блять, краснеющая, как смородина красная, а до нее ведь еще не сезон даже. - Пойдем. Вот так вот просто. Без краснеющих ключиц и попыток выкинуть всю тарелку в мусорный бак, а не поставить в раковину. Отабек Алтын, девиз по жизни: "Коль я упаду с мотоцикла, меня не заберет скорая, потому что у меня будет слишком пугающе спокойное лицо". Юра прикрывает глаза и пытается заткнуть себя внутри своей же головы, благодаря себя только за то, что не говорит все это вслух. - Можем еще позвать Виктора и Юри, кстати. Если ты не против, - говорит Алтын, забирая прям из-под носа уже пустую тарелку, кладет сверху своей, пачкая палец об, кажется, кетчуп, машинально облизывает его самым кончиком языка, и Плисецкий немного припечатывается ко стулу. Пиздец, Юрочка. - Мне кажется, было бы неплохо провести время тебе с Юри. И с Виктором, наверное, - Отабек ставит посуду в мойку, включает воду и капает моющим средством на мочалку. - Дай я помою! - Юра вскакивает, как потерпевший, подпрыгивает прямо к Отабеку. И тот поворачивается, изгибает правую бровь, резко замолкает и смотрит удивленно и пристально. - Ты чего? Сядь. Я же говорил, - с ужасной интонацией проговаривает парень. С ужасной. Такой спокойной, совершенно не злой и каждая буква словно плавает и не колыхается. С ним так дедушка разговаривает, думает Юра. И даже не замечает, как садится прямо на столик возле раковины и Отабека, который возвращается к своему делу и медленно ведет рукой по тарелке. Юра смотрит, как влажные соринки от воды остаются на запястьях и запутываются в коже. - На улице сейчас опасно все равно, так что можем у тебя во дворе просто посидеть. Алтын поворачивает голову и вопросительно наклоняется поближе. Юра не двигается, на секунду - даже не дышит. И корит себя всеми возможными способами за такое глупое поведение, потому что, бля, ну, да, бывает, когда в последнее время засматриваешься на своего недавно обретенного друга, на запутавшийся отблеск воды в его ресницах и на крепкие руки. Бывает, что, когда он говорит, ты пытаешься не смотреть на его шевелящиеся губы, потому что тогда точно потеряешь суть сказанного. Бывает, когда твой друг становится для тебя в своей же голове фигурой немного на другом спектре взаимоотношений между людьми. Бывает, что ты вляпываешься в эмоциональный навоз по самые локти, а ты даже не успел надеть резиновые сапоги. - Э-э. Отличный ответ, молодец, Плисецкий, можешь еще слюнку изо рта пустить для пущего эффекта. Отабек закрывает кран, кладет последнюю вилку в ящик и поворачивается так быстро, что Юра не успел даже глазами проследить. И стоит. Смотрит. - Короче, - Плисецкий спрыгивает с места, где сидел, развесив ноги, до этого, чтобы стать немного поближе и соврать себе, что он встал не для этого, - я не против. Это было бы... неплохо. Спасибо, в общем. Плисецкий действительно думает, что он хочет увидеть черную макушку у себя в квартире и посидеть с ним на своем заднем дворе, послушать с ним отвратные, но почему-то интересные истории Виктора. А еще приготовить что-то вместе на гриле, потому что дедушка купил его еще пару лет назад, но так ничего на нем и не готовили. Времени нет, Юрочка. Прости, родной, я сегодня на работе допоздна, можешь уже спать ложиться. Юрочка, давай в следующий раз. А в следующий раз - уже зима, и на гриле ничего не поделаешь. Юра выключается со своих мыслей как по щелчку, когда поднимает взгляд немного повыше и снова сталкивается глазами, да так, что фары отлетают на другую сторону дороги. - Юр.... За это "Юр" и шепот, вылитый из губ, уже ненавистных, потому что смотреть лучше не надо и зависнуть можно, Плисецкий хочет ударить казаха прямо между глаз, закрыть его в кладовке и не выпускать, пока блондин сам не решит, что ему со всем делать и что вообще происходит. Точнее, он знал, что происходит, догадывался уж точно, особенно после того, как произнес в своих мыслях слово "кладовка". Но говорит только: - А? Общаемся звуками, как в палеолите, моя ты умничка, Юра, от души умеешь налаживать отношения с людьми, бабочка от которых внутри тебя все еще рвет все понемногу. - Насчет вчерашнего... - Отабек смотрит внимательно и даже глаза не отводит, отчего хочется взвыть на луну, будь он каким-нибудь оборотнем, да либо просто так уже. - Что? И Юра молчит, потому что говорить не он начал, и продолжать он, конечно же, не будет. - Если... Да, давай, скажи еще, что все было ошибкой, чтобы я тут точно упал на колени и поплакал где-нибудь внутри себя, но тебе только скажу, что заебись все, бро, классно было, то есть, в смысле, ну, бывает, ошибочка, друзья и не такое вместе делают. К слову, не хочешь попробовать?.. - ...ты захочешь забыть абсолютно обо всем, что было вчера, то я подыграю тебе. Если нет - скажи мне, - Отабек подходит немного ближе, едва уловимым движением, но Плисцекий только то и делает, что сглатывает воздух. - Звучит кошмарно пафосно, - отвечает Юра, почти срываясь на шепот. - Тренировался и смотрел русские любовные драмы. - Если так, то тут я должен сказать, что у меня ребенок от тебя. Отабек прыскает и улыбается. Так улыбается, что у Юры вдребезги разбивается баночка в желудке с еще одной бабочкой, которая блестит, как чертов шиммер на тенях у Милы и цепляет его сосуды своими крыльями. Зверинец. - И что же мне теперь делать с тобой и нашим ребенком? Юра улыбается в ответ. Не скалит даже зубы, как привык обычно, а позволяет себе расслабиться, потому что почему-то становится очень спокойно. - Уйти, хлопнув дверью, пока я буду сидеть, плакать и звонить маме. - А потом? Отабек опускает глаза вниз, и Плисецкий чувствует, как у него по загривку бежит целый полк мурашек, и офицер отдает приказы где-то от его пальцев - к ним сейчас невесомым движением дотронулись чужие, легкие, как чертовы крылья. - А потом ты вернешься с лицом, словно принял какое-то решение. Отабек ведет ногтем от фаланги указательного по запястью и выше, так же не поднимая глаза. И все так же улыбаясь, что хоть в рамку вставляй, вместо солнца - и на улицу. - Какое решение? Поднимает свои отвратительные глаза. Ужасающие. Теплые. Темные и карамельные, выглядят так же сладко, как и смотрят, почти приторно, что хочется закрывать свои же, потому что еще секунда - и слипнутся, как медом политые. - Решение, что ты остаешься со мной навсегда, мы возьмем квартиру в ипотеку и нарожаем еще десяток детей. Голос Юры почти не дрожит и он почти уверен в том, что он говорит, когда взгляды пересекаются по общей прямой, они оба прыскают так синхронно, что становится почти страшно. И казах не убирает руку с предплечья, не сжимая и не кладя даже, а просто на весу держит, словно боится, что Юра тут же возьмет и убежит. Но Плисецкий стоит и смотрит, тонет в сладком, хотя он его даже не любит, и теперь понимает, почему - ничто не может быть таким же обжигающе карамельным и медовым, как эти напротив, с этими ресницами и светом, отбивающимся в зрачках. - Ты уверен? - спрашивает Отабек, и Юра понимает, что он не про ипотеку. - Посмотрим, что получится, - отвечает блондин, дергает рукой так, чтобы чужая сильнее прижалась к его плечу, забравшись чуть выше, - ты сам-то уверен? Алтын усмехается еще больше, поворачивается всем телом к окну и смотрит на задний двор, где, кажется, слишком энергичная белка перепрыгнула с ветки на ветку. - Я родился в казахской семье, а ты спрашиваешь, готов ли я заиметь десять детей. Дурной. Плисецкий запускает пятерню в свои волосы и улыбается во все тридцать два, и думает о том, что надо позвонить Юри и вытащить гриль из самой задницы их сада.