Холодный март

мой мир - темно-синее небо над головой, как перед грозой и диким ливнем; чувствую любимый запах ванили, а где-то вдали - морской прибой. затем ночь все укутает своим покрывалом и вокруг навалом рассыпет звезды; мой друг говорит, что хорошего в жизни мало, и уходит, роняя слезы.

- Юрочка! Голос Виктора слышится даже так, через трубку и пару метров, которые разделяют Отабека и Юру, и последний просто сидит на стуле, шатается, как погремушка, прижимая телефон двумя руками прямо к лицу, да так, что следы останутся. - Юри будет? - спрашивает почему-то тихо, и казах только видит, как указательный правой сжимает чехол с изображением белой кошки чуточку сильнее. А потом Юра свободно выдыхает, и Алтын понимает, что все хорошо. Юри будет. Серебряноголовый тоже. Солнце на улице все так же приветствует их теплом, жидкостью расходящейся по всему телу казаха, который ощущает, как его горячая кожа нагревается ещё больше. Юра улыбается, и фотография со стены тут же оживает, блестит красками, как дорогая косметика, и Отабек наблюдает за этим и тихо про себя давит улыбку. Плисецкому, на самом деле, многого для счастья и не надо, думает Алтын и подходит ближе. Почти не специально прикасается пальцем голой кожи предплечья. Юра только голову поднимает и беззлобно хмурится, почти как от солнца. - Вытащи гриль ебанный, пока я овощи принесу с холодильника, а? - ухмыляется одним уголком губ, словно только что подкатил в баре и выпивку предложил, а не гриль с пыльного чулана достать. - Тряпку мокрую ещё возьми. - Зачем нам тряпка, если к нам и так приходит Виктор, - бурчит в полголоса, поправляет светлые пряди и на двух тонких уходит прочь. Отабек на очень долгую секунду задерживает взгляд на зелёной, почти выжигающей сетчатку траве и замечает про себя, что не считает удары собственного сердца. И улыбается, поправляет причёску без укладки и подходит к чулану - как Плисецкий немногословно его наименовал, хотя больше это сооружение было похоже на сарай в самом углу сада, возле куста с каким-то жёлтым цветами - с целью взять и вытащить на свет героя сегодняшней эпопеи в виде собрания нескольких людей. Гриль - совершенно новый и блестящий, действительно такой, словно его никогда и в руки не брали, а словно запихнули куда подальше, прям как волшебников под лестницы. - Где овощи? - Алтын ставит орудие по приготовлению мяса туда, где ему недавно Плисецкий тыкнул пальчиком - "почти возле забора, чтобы видно не было, но там калитка открывается и красиво видно будет, главное, чтобы не ебанных соседей". - Один уже здесь. Юра подходит быстро, поднимает руку и с другой кидает одноразовую посуду прямо на траву. Отабек усмехается. - Прямо без покрывала? - Газон чистый. Поливаем же, хули. Казах отворачивается, не переставая улыбаться, и только запутывает свои пальцы в тёмных нерасчесанных волосах. Внезапно, как рывком воздуха, ощущает чужие руки на своих ребрах. И чувствует чей-то выдох себе в затылок. И выдыхает сам. - Погода хорошая, - шепчет Плисецкий прямо в шею, кладет подбородок на плечо и дышит ровно, спокойно. А Алтын пропускает пару ударов внутри грудины от неожиданности и от чужих рук. Кладет свои сверху и чувствует, как Юра сзади вздрагивает. И прижимается ближе, как кот, ищущий ласки, щекочет волосами и дыханием. Отабек разворачивается внезапно и быстро, даже, кажется, не дышит, и обеими золотыми руками впечатывает в себя бледное тело. И опускает голову так, чтобы зарыться в волосы. - Не только погода хорошая, - говорит тихо и прямо в ухо, сам ощущает, как мурашки бегут по хребту. Плисецкий стоит секунду, пока казах даже не пытается открыть глаза, и только потом вспоминает, кажется, где они стоят и что делать позволено, и скрещивает руки прямо на лопатках Алтына, так крепко, словно упасть боится. Или уронить. Кладет светлую голову на чужое плечо, прикасаясь губами к коже возле ключницы. Отабек думает, что на улице очень душно и жарко, а ещё что у него волосы в ужасном состоянии. А ещё, что он разучился считать. Юра прижимается ещё сильнее, опуская кольцо своих рук в расслабленном полете куда-то вниз по чужому телу. И прикусывает кожу прямо возле кромки футболки. И отскакивает, как домашнее животное от грома, куда-то в угол. - Бля, сорян, я не специально, как-то само вышло, бля... - Да все нормально. Алтын усмехается во все свои зубы и смотрит карими в зелёные, ловит каждую эмоцию и каждое слово. Подходит ближе, ноги почти в порядке и почти не хочется присесть, становится прямо напротив, наблюдая, как Плисецкий проглатывает воздух. Не без удовольствия наблюдая. И наклоняется, целится губами прямо куда-то под ухо. Юра резко вдыхает в тот же момент, когда и зубы казаха слегка соприкасаются с бледным цветом. Алтын почти не дотрагивается, но ощутимо прикусывает. Отстраняется совсем немного, чтобы обдуть почти незаметный след горячим дыханием и по импульсивному порыву широко провести по месту языком. - Иди нахуй. Юра скрипит, как расстроенная гитара, а Отабек возвращает свою ухмылку на место. - Просто теперь мы квиты. Звонок, прерывающий обеденную тишину тихого сада, бьёт по ушам обоих, и Юра нехотя поворачивает голову. - Юри. И Виктор. - И мясо. Блондин поворачивается и недоверчиво сводит брови. - У нас ведь не ролевуха Ганнибала? - Ну, у нас десять детей и ипотека, все возможно. - Бля, - Юра улыбается, светится опять, как пару минут назад, и кидает самый странный в жизни Отабека взгляд, - ты ужасный. - Поэтому ты и со мной. Улыбка улетает бабочкой прямо во внутренности Алтына, потому что Юра смотрит с целую вечную секунду, а потом краснеет до своих ключиц. - Готовишь со мной, в смысле. Это я имел ввиду, - Отабек ведет плечом, обыденно отворачиваясь. - Я пожалуюсь на тебя свекрухе, - шипит сквозь зубы. Смотрит внимательно одно мгновение, а потом бежит на ещё один громкий звонок в дверь. Отабек улыбается, как долбоеб конченный, а ещё думает, не развешены ли тут везде колонки, потому что все звенит очень громко. - Мой любимый ученик с серьёзно-грустным лицом пенсионера из России - Отабек! Алтын клянется, что этот громкий голос узнает везде, а ещё эти блестящие серебряные волосы. И сияют они не так, как у Юры, а как-то глаза жгут, словно зубной пасты в них вкинул. Но ещё Отабек видит голубые глаза, а ещё быстрее замечает огромные следы от ночей без малейшего намека на сон. А улыбка, сука, такая же, словно и не чувствует себя зажаренным на вэлл-дан. Юри заходит следом, улыбается тоже, почти даже радостно. Отабек кивает ему со слабой улыбкой, и тот что-то кричит ему. И держит Юру за ладонь, будто бы это жизненно необходимо. - Мясо! - Виктор достаёт словно из-за спины контейнер и кидается взглядом со стороны в сторону. - А где гриль и овощи? - Овощ уже ту... - Гриль там, - Алтын перебивает Юру так быстро, как может, подмигивает так неумело, как только может, и улыбается ещё больше, наблюдая за тем, как блондин драматично закатывает глаза. Юри смеётся. Или это птицы чирикают, и казаху кажется. Кацуки выглядит как дорогой помятый костюм. Вроде, отлично все, почти аккуратно, но при этом словно в стиральной машине без воды потрепало живьём. Отабек старается не замечать. А ещё почти не смотрит на трясующиеся руки Юры, браслеты на его запястьях. На синяки Виктора и свое ебанное сердце. - Овощи на столе, сейчас принесу, - говорит, выдыхает и уходит. Лук, сладкий перец, даже помидоры и зачем-то кусок салата. Отличный выбор, думает Отабек. Во дворе становится прохладнее, пока Виктор разбирается с мясом, переворачивая постоянно стейки так, словно он не учитель, а опытный повар. Казах думает все время, есть ли что-то, в чем серебряная голова была бы до ужаса плоха. Алтын сидит на покрывале, которое принёс Юри, за что Отабек был ему безумно благодарен, и смотрит за тем, как Плисецкий обыгрывает Кацуки в карты. - Ха! - Юра кидает карты в воздух, как волшебник, поднимает голову вслед за ними и лыбится во все десны. Но Юри почему-то поднимает свою ладонь и ведёт куда-то к светлым волосам. - Что ты... - Кто тебя укусил? Отабек прыскает, тут же закрывая рукой почти все свое лицо и только косится своими хитрыми глазами. А Кацуки улыбается, даже не поворачивая голову. - Никто меня не кусал, - Юра поправляет волосы, закрывая собственное ухо и складывает руки, поворачивается в полоборота и смотрит вызывающе. И Юри смотрит с усмешкой во внимательном взгляде. Поворачивает голову, медленно, по слогам проговаривает и смотрит прямо в глазища Алтына: - Никто, подай мне, пожалуйста, салфетку. Юра, кажется, давится воздухом от возмущения, но Отабек, для значимости даже убрав улыбку со своего лица, тянется рукой к полотенцам. Медленно отрывает салфетку. И ведёт рукой прямо к Кацуки. - Всегда пожалуйста. - Ой, да пошли вы оба нахуй! Юри смеётся так заразительно, что даже Плисецкий не выдерживает и улыбается, и его стеклянная маска негодования падает и рассыпается прямо на мягкое покрывало. Ещё Отабек видит, как резко голова Виктора поворачивается на смех Кацуки. Как он на секунду замирает, а потом, кажется, следы бессонницы на его лице на мгновение становятся меньше. Алтын думает, что даже у серебряных мусорных баков есть свои слабые места. У казахских суровых парней эти слабые места сейчас агрессивно собирают упавшие на плед карты трясущимися руками. - Тебе холодно? Отабек смотрит внимательно, будто бы, если Юре холодно, тот тут же покроется инеем, превратившись в Снежную Королеву – и спасибо Джей-Джею, что этот образ теперь прыгает по сознанию, как надоевшая попсовая песня. Увидеть бы Юру в полупрозрачном блестящем платье и белой шубе, и охуеть знатно, так, чтобы и коньки сразу отбросить. Так и умереть не жалко, на самом-то деле. - Мне обычно. Плисецкий дергает плечом, словно там сидит жужжащая пчела, но на самом деле – только дуновение ветра щекочет кожу наступающим вечером. Алтын смотрит, как светлые волосы развиваются, и как руку запутать в них хочется. Виктор на фоне, кажется, шутит какие-то анекдоты, потому что Юри иногда тихо, как мышка, прыскает, и серебряные волосы тут же вздымаются вверх, как парус корабля – отлично все, плаванье удачное. Отабек смотрит, как солнце медленно плывет куда-то под веко, отбивается теплым светом и прохладным воздухом прямо на бледные пальцы Плисецкого, и почему-то это кажется запредельно красивым и личным, все эти оттенки розового, сиреневого и душистый запах жаренного мяса. - Детки, к столу! Виктор, искусно прихватив в две руки пару огромных тарелок со стейками, славировал прямо куда-то между Юрой и Кацуки, словно бы нечаянно усевшись своей голенью прямо поперек ног японца, который только усмехнулся, и то кончиком губ. - Если вы скажете, что это невкусно, я влеплю вам тройбаны в году! - Это очень вкусно, ясен хуй. - Юра, ты еще даже не попробовал же. - В том и суть, Витек, в том и суть. Плисецкий подмигивает, и за челкой этого почти не видно, отчего тот еще и фыркает, чтобы точно было слышно и, конечно, понятно. Отабек улыбается. Сам не знает, кому или чему именно, но как-то физически просто захотелось потратить свои силы на то, чтобы улыбнуться. И Юра краем глаза замечает это, и почему-то сам двигает губами, почти непроизвольно. И прячется за челкой. - Приятного аппетита, дети мои, - Виктор откидывает челку назад, отчего на его коже совсем слегка блестит пот, который сдувается вечерней прохладой, и Кацуки на мгновение замирает. - Прекрати говорить, как извращенец в порнухе, - Юра накладывает в тарелку мясо и овощи и внезапно подвигает ее к Отабеку. Тот поднимает голову, но парень все еще говорит с Никифоровым, как ни в чем не бывало кладет еду себе, на полном автоматизме и не задумываясь. Отабек думает, что ему сейчас разорвет щеки и морщины в уголках глаз появятся в восемнадцать. - Может, я и есть извращенец в порнухе. - Юри лучше знать. Кацуки давится то ли воздухом, то ли куском мяса, но краснеет так, что от очков отбивает. И губами только неразборчиво шепчет: «один-один». Плисецкий снова подмигивает, в этот раз предварительно отодвинув собственную челку. А на улице – совсем вечер, съеденный временем, как вся еда на покрывале компанией из нескольких человек. Мясо расходится быстрее, чем оливье на русском праздновании, отчего создается ощущение, что это все – сериал или роман. Так быстро, несуразно и непонятно, что Отабеку на секунду хочется надумать еще пару абзацев продолжения этой истории. И тут же думает, что, в принципе, это возможно. Ведет пальцем по пледу медленно и уверенно, пока Юри спорит о чем-то с Виктором – кажется, о приготовлении какого-то блюда, - пока ноготь не касается указательного и бледного рядом. Юра быстро поворачивает голову и впивается прямо в раскосые и темные напротив. В напряженные и тихие, как озеро какое-то, и чувствует, что желудок проваливается куда-то в самые голени и прыгает обратно до лопаток. Отабек только аккуратно проводит рукой, переплетает их пальцы. Садится ближе и чувствует, насколько холодные пальцы. Юри, кажется, сейчас побьет Виктора, пока тот только улыбается и смотрит с такой нежностью, что блевануть хочется. Кацуки, похоже, этого не замечает, пока пытается доказать, сколько времени надо жарить телятину. Виктор выглядит так, словно собирается жарить не телятину. - Тебе холодно, - Алтын пододвигается ближе, всем телом приглашая к себе. - Мне нормально. Юра прокашливается, почти что как перед речью, но пальцы не убирает, только сжимает крепче и переплетает еще больше, как провода наушников. Отабек ощущает холод под своими костяшками, мотает головой со стороны в сторону и молча садится еще ближе. Левой рукой медленно ведет от бедра к лопаткам, отчего Юра съеживается на целую долгую секунду, и Отабек даже хочет провести пальцем по обратному маршруту, но только поднимается выше, касается шеи, прически, ведет обратно, зацепляя ногтем край футболки. И шепчет: - Сядь ко мне. Так шепчет, что у Юры выбора не остается, потому что он, вроде, сидит, а коленки почему-то на секунду все равно подкосились. Плисецкий выдыхает, косится на Виктора и Юри, но, кажется, тем все еще интереснее обсуждать что-то там про «удобную форму для тренировок», хотя никто из них ничем таким не занимается, чем участвовать в групповом разговоре. Юра повинуется, следуя за рукой и растекаясь от каждого пальца, от каждого теплого касания к его коже через ткань. Блондин поднимается на руках, отцепляя переплетенную не без сожаления, но тут же садится спиной к груди Отабека, прямо между его ног, прижимаясь всем телом так, что саднящее тепло проходится от носа до ногтей на пальцах. И прижимается еще больше. Отабек только обвивает своими руками тело, прижимает к себе еще сильнее, хотя, казалось, куда еще больше, и кладет свой подбородок на светло-русые волосы. Закрывает глаза, чувствуя, как хорошо и свежо на улице. Ощущая, как Юра цепляется своими пальцами за его же руки, почти что кутаясь в Алтына. Сердце пропускает пару ударов, когда Юра проводит пальцами, гладит, почти не прикасаясь, и Плисецкий только усмехается. Сидит, вжавшись всеми лопатками в грудину, ощущая каждый учащенный стук сердца о ребра. Пидорас. - Я не понимаю, о чем ты, ты не понимаешь, о чем я – мы спорим, как два долбоеба! – Юри кривится, складывает руки в защитной позиции и только смотрит в упор. - Бля, Виктор, - Юра резко дергается, ногой пытаясь достать Никифорова, чтобы стукнуть того пяткой по щеке, - какого хуя Юри матерится? С хуя ты испортил бедного парня? - Это не я, - мужчина проводит пятерней по волосам, пока косится на японца, который все еще сидит и сердится так, что ему только пририсованных полосок, как в аниме, не хватает, - он сам их выучил. - Нахуя? - Нечаянно. Сам посуди, с кем он ходит вечно. Ты же сам – просто словарь, по тебе хоть научку пиши. Отабек, возьми на будущее, - и подмигивает. И делает, сука, вид, что не замечает, как они сидят, и Алтын только выдыхает в блондинистые волосы какой-то неразборчивый ответ. - Мы так и не закончили, - Кацуки резко вскакивает с места, поворачивается всем телом по направлению к дому и идет, призывая каждым своим обиженным шагом идти за ним. - Извините, ребята, тут нужен детский психолог, видимо. Виктор пожимает плечами, будто бы точно привык к такому поведению, и только потом Алтын вспоминает, что, да, привык – преподавать в школе занятие не из лучших. С Юри как-то справится. Думает только, что по какой-то уж больно тупой причине они поссорились. - Что за дураки, а, - Юра усмехается, проводит пальцами по коже руки, только ерзает на месте, как ненормальный. - Тебе неудобно? - Удобно, а че? - Тогда не ерзай, пожалуйста. Плисецкий резко останавливается. Сидит смирно, как солдат, а потом начинает заливисто смеяться, складывается почти пополам, затягивая за собой руки Отабека. - Бля, сорян, сука, - Юра вытирает уже теплым пальцем падающую слезу, выкидывая из себя очередную порцию смеха. - Давай я тоже об тебя потрусь, посмотрим, как ты посмеешься, - Отабек улыбается, так по-доброму улыбается, что это даже не сочетается с правдоподобной угрозой в его предложении. Юра выбирается с объятий, садится задницей на плед, лицом к Алтыну, и смотрит внимательно, все еще улыбается. И ресницы влажные от слез из-за смеха, и глаза такие красивые, зелено-мутные, потому что на улице почти сумерки. Отабек сидит, смотрит, понимает, что тонет, и выплести не может, потому что, кажется, так воды нахлебался, что уже и не очень-то хочется. - Ты такой красивый. Отабек отчетливо видит, как слова доходят до парня напротив, потому что его глаза очень и очень медленно расширяются, и пряди будто бы не специально опадают на лицо. Юра не отрывает взгляда, как обычно делал. Юра смотрит. Юра привстает, вытягивает руки вперед и касается пальцами шеи. - Отъебись. Юра подвигается ближе, смотрит в глаза так прямо, что Отабек путается в водорослях его взгляда, его тянет прямо ко дну, куда-то к русалкам с блестящей чешуей. Блондина ведет и тянет, как тесто, как жвачку и как жидкость одновременно – он водит пальцами по затылку, ногтями прямо по шее. - Юр… А Юра, кажется, плохо слышит, потому что Юра рывком садится прямо на Отабека, лицом к лицу, грудью прижавшись к чужой, прямо слышит, как сердце оттуда вырывается, и как свое же хочет станцевать с ним какой-нибудь танец в отвратительном клубе под медляк. Юра, кажется, плохо слышит, потому что Юра прижимается всем телом, руками водит по затылку, впивается всем своим существом прямо в казаха под собой, в его прямую спину, прыгая от лопаток до ключиц, гладит все своими пальцами. - Я смотрю, ты согрелся, - взгляд у Алтына стоит всех люстр в доме, сделанных из золота и серебра, такой красивый и черный, закрытый вуалью зеленых глаз напротив. - Согрелся. Юра ощущает, как крепкие руки внезапно оказываются на его пояснице. Гладят так же нежно и аккуратно, как и пытаются не скомкать парня в сжатых пальцах. Плисецкий ощущает всем телом, как Отабек пытается не замять его под себя, и только улыбается себе под нос. И смотрит в глаза напротив, сидит на расстоянии соприкасающихся носов. Ведет головой вбок, ведет носом по щеке. Дергается бедрами так резко и внезапно, что и у самого воздух выбивает. - Юра, блять, - Отабек удерживает его на себе в ту же секунду сильными руками, фиксирует и смотрит, смотрит и поглощает, - прекрати. - Почему? – Блондин знает, почему, догадывается и мозгами понимает, но его ведет от этих властных рук на спине, от ощущения стояка под своей задницей, от того, как Отабек на него смотрит. И еще больше его ведет, когда парень понимает, сколько сил Алтын вкладывает в то, чтобы держать того на месте. Упрямый придурок. - Не здесь, не сейчас. Не так быстро. Юра. Отабек выдыхает так тяжело, что Плисецкому хочется словить этот выдох своими губами. - Прости, - шепчет прямо в подбородок, так близко сидит. Но не двигается. Понимает, что не надо и было к лишнему, - гормоны. - Нашел где, Юр, - Алтын дышит так горячо, что хочется забыть про свое извинение тут же, - мы только недавно узнали, что у нас ипотека и дети, а ты… - А я одиннадцатого хочу. - А ты спешишь, Юр. Плисецкий опускает глаза куда-то вниз и улыбается такой нежной и спокойной улыбкой, что у Алтына предохранители отключаются в ту же секунду. Так хорошо и спокойно, когда на улице уже не холодно, потому что напряжение еще витает между вздохами, но казах смотрит на блондина впереди и думает, что цветы в саду Юры такие некрасивые. Что солнце, отбивающееся во всем ранним утром, некрасивое. Что бабочки, засевшие у него в глотке, совершенно некрасивы. Юра поднимает свою голову вместе со взглядом. И хочется сорваться, сесть на мотоцикл и увезти его отсюда навсегда и надолго, зарыться ему в волосы всем своим сознанием, зарыться ему в сердцем каждым воспоминанием и не уходить оттуда. Отабек чувствует себя, как в дешевом любовном романе, пока смотрит на эти русые ресницы. Плисецкий целует его первым. Аккуратно и медленно, так чувственно, что Алтын снова хочет посадить его на себя, зафиксировать – или уже не очень. Юра берет в руки его лицо, ведет большим пальцем по скуле, рисует там что-то, пока мнет губами чужие, выдыхает в них же почти что через каждую секунду. Вкусно, мягко и безумно тихо. Так, как надо. Юра чувствует себя в тупой сказке, где не хватает только светлячков, которые сейчас будут летать где-то вокруг. Отрывается тоже первым, ощущая, как Алтын цепляется за его губу зубами, словно пытаясь удержать еще подольше. - Ты тоже. Плисецкий проводит костяшками по лицу, дотрагивается до губ, и Отабек тут же дотрагивается до него губами – легко, невесомо, - целует, словно блондин может сломаться от напора. Юра думает, что ненавидит этого казаха всей душой и телом. - Ты о чем? Отабек смотрит внимательно, все так же держит свои ладони где-то на талии, медленно массирует, даже не замечая этого. Спокойный вечер медленно топит недавнее напряжение, и чувствуется, как вокруг витает запах мяса, каких-то полевых цветов и где-то вдалеке, кажется, кричит сова. - Ты тоже красивый. Алтын держит взгляд с секунду, а потом так резко тянет лыбу, что Юра не может не повторить ее на своем же лице. И Отабек падает прямо куда-то Плисецкому в ключицы, по-доброму смеется куда-то в шею, и руки блондина аккуратно лентами обвивают теплое тело. Водит пальцами по позвоночнику и думает, что его жизнь похожа на неудачную новеллу, где этот день – момент, вечер, этот человек – как комедийная вставка для несчастного главного героя. Словно ее скоро заберут и не вернут никогда. Плисецкий хмурится. Жмется крепче. И ощущает знакомое дыхание все еще на своей шее. Пока что никто никуда не девается. ... - С тебя полтос, - Виктор протягивает руку прямо к очкам сбоку, - я говорил, что долго они не протянут. - Да я уже сегодня понял, что они потерянные, ладно, - Юри усмехается, поправляя пальцем очки, - но у меня сейчас с собой нет денег. - Натурой отдашь. - Я и так потратил на тебя всю свою натуру, пока пытался придумать повод для ссоры. - Фантазия у тебя хорошая, знаешь. Виктор улыбается, и это отбивается на Кацуки тоже. Кажется, солнце окончательно ушло куда-то за горизонт, когда чьи-то холодные пальцы переплелись с безумно теплыми во второй раз за этот вечер.