Mea culpa

Утро красит нежным светом стены Славиной спальни. Мирон еще несколько секунд рассеяно рассматривает потолок, ощущая, как в ногах возится сонная Коха. Нехотя поднимается, потягивается – изящно естественное движение, а потом принимается вылизываться. Пару раз косит на него любопытным желтым глазом, но и только. Рядом Слава вздыхает, на другой бок переворачивается лицом к нему, одеяло под себя подгребая. Если протянуть руку, то можно ощутить горячую со сна гладкость щек, коснуться чуть трепещущих (фаза быстрого сна) век, огладить приоткрытые губы самыми кончиками пальцев... Нельзя. Мирон выныривает из тяжелого, густого, будто кисель, наваждения. Трогать Славу лишний раз – нельзя. Бог знает, чем это может закончиться, и не стоит даже... искушение так велико, так несоразмерно его самообладанию, которое с каждым днем наедине будет таять все быстрее. Но отказаться невозможно. Непредставимо. Да и как от Славы откажешься, если любой мимолетный взгляд, случайное касание порождает спонтанные самовозгорания в душе? Слава хмурится, выдыхает и на другой бок снова переворачивается. Рассматривать его спину, казалось бы, должно быть легче, но куда там (и не введи меня в искушение). Украшенная россыпью родинок и прыщей, со слегка выпирающим шейным позвонком – самая притягательная в целом свете. Осознание – всего лишь краткий миг перед шагом в пропасть. Мирон едва ощутимо прижимается сухими губами к чужой шее. Хочется скользнуть чуть ниже, вдоль линии плеча, дурея от острого чувства вседозволенности, хочется… Но нельзя. Слава недовольно шевелится, Мирон едва успевает откатиться в сторону, когда чужая ладонь расфокусировано-сонно трет шею. – Кому-то подстричься пора. Слава в ответ неопределенно хмыкает. На спину поворачивается, потягиваясь (почти как Коха). Выгибается над кроватью почти порнушно – еще немного, одеяло на бедра сползает, обнажая бледное длинное тело. Смазанно пальцами живот чешет и садится. – В отличие от тебя мне не надо бриться налысо, чтобы в Правом секторе за своего сойти. – Рил ток, – с преувеличенно серьезным лицом кивает Мирон, а сам одним резким движением, берет чужую шею в захват, чтобы тут же кулаком разлохматить волосы отчаянно отбрыкивающегося Славы. У того почти получается вырваться (здоровый лось вымахал), но чего он явно не ожидает, так это новой атаки. Теперь Мирон целит в ребра. Щекотка – лучший силовой способ давления на оппонента, особенно, если вы с ним родственники. – Миро-о-он, – длинный смеющийся всхлип Славы отдается внизу живота слабой вспышкой возбуждения. Его тело извивается под Мироном в тщетном стремлении освободиться, и если закрыть глаза, то можно представить себе... да незачем представлять. Прямо здесь и сейчас до Мирона доносится чужое сорванное дыхание, оттеняющее слабые попытки взбрыкнуть и вырваться, распаляя все больше. Это становится почти неудобным. Пальцы сами собой замирают, Мирон хмурится, вглядываясь в покрасневшее лицо Славы под ним. И когда только успел оседлать чужие бедра? – Мироша, ты крэйзи, – Слава губы облизывает, дыхание переводит, глазами стреляя. И откуда в нем все это? Все эти блядские ужимки, все это непотребство (тут дьявол на двух плечах). – Потому что за базар надо отвечать, бро, – Мирон сползает на кровать рядом. Руку протягивает: – Мир? – Уж лучше секс, наркотики и рок-н-ролл, – ни минуты без подъебки. С таким девизом по жизни по ебалу Слава будет отхватывать регулярно. Хорошо хоть роста в нем почти гребанных два метра: может, хоть немного убережет от чрезмерных пиздюлей (время покажет). На кровать Коха запрыгивает, прерывая сцену примирения громким голодным мяуканьем. К Славе пробирается, ластится, знает, чертовка, кто тут едой заведует. Но оно и не удивительно: Слава ее по капле из пипетки самолично выкормил. Прошлая осень выдалась по-настоящему холодной: снег в самом начале октября выпал, но это не помешало кому-то оставить коробку с тремя новорожденными котятами возле парадной. Как и не помешало Славе, и так безнадежно опаздывавшему в школу, вернуться обратно домой с этой коробкой. Тут уж не до школы стало всем: от Светланы, старательно вызванивающей ветеринара, до Мирона, на которого была возложена миссия по кипячению молока. Спасительная операция прошла успешно: все трех котят удалось выходить, а также пристроить двух из них в руки друзей. Третья – серая, небольшая, вечно сонная Коха как-то незаметно заняла место еще одного члена семьи, расставаться с которым не спешил даже вечно хмурый глава семейства Федоровых-Карелиных. – Ну, чего подруженька, завтракать пойдем? Но сначала в туалет, а то я сча обоссусь, – смотреть на то, как Слава мягко зарывается пальцами в полосатую шерстку, можно вечно. Но добежать первым до туалета и занять его, как в старые-добрые времена, дело чести. – Кто последний, тот экзистенциально фрустрирован несовершенством окружающего мира. – Сам такой! – вслед Мирону летит подушка с кровати, но ему уже похуй (нас не догонят). – Бля, и это человек с высшим образованием, полученным в Оксфорде! – С той стороны двери доносится обиженный голос Славы. – Слава, не матерись и научись наконец-то принимать поражения с достоинством, – перекрикивать шум льющейся воды – тупо, но удержаться невозможно. Особенно зная, как картинно и зло Слава сейчас глаза закатывает. – Мальчики, хватит спорить, лучше поторопитесь, я блинчики испекла. Слава обиженно его плечом задевает, проскальзывая мимо, в туалет. Мирон лишь головой качает: чем бы дитя ни тешилось… – Слава вчера проболтался, что вы с отцом хотите, чтобы он со мной пожил, – чай приятно горячий, согревает, заглушая сосущее чувство голода. Светлана перед ним тарелку с яичницей опускает, и внутри теплеет совершенно по-иному. – Спасибо. – Не за что. И это было условие Славы, – она опускается напротив, делает глоток из собственной чашки, чуть губы поджимает, выражая очевидное недовольство. – Сказал, что если мы не пойдем ему навстречу, то он бросит школу и подастся в свободное творческое плавание, что бы это ни означало. Глаза рукой трет – усталая и поникшая. Мирону хочется обнять ее, пообещать, что все будет хорошо. Но тут никогда нельзя быть уверенным. На Славу бесполезно давить, можно только предлагать варианты компромиссов и ждать. Ждать и трястись каждый гребанный раз, когда к этому придурку в школу вызывают (сеанс воспитательного спиритизма). – Если вы не против, то мой диван всегда свободен для него, – а что тут еще скажешь? Как ей такой отказать? Затолкать все возражения в глотки собственных демонов удается одним махом – он всего лишь хочет помочь Славе спокойно окончить триместр. Не более того. И пусть внутренности опаляет острым предчувствием пиздеца, Мирон не может отказаться. – Ну что, решили все, а? Мне бы поесть теперь, – Слава присаживается за стол рядом и переводит взгляд со Светланы на Мирона. Вглядываясь в серо-голубую глубину глаз, тот ощущает лишь щемящую тревогу.