Inside out

      Поместье «Черный тюльпан» и прилегающий к нему парк ютились в небольшом относительно северном французском городке Витре в Бретани. Из окон южного крыла замка открывался вид на лесные массивы, оголенные зимой. Парк создавал впечатление лабиринта мощеных мрамором тропинок, по бокам которых устроились резные скамьи и островки пожухлой зелени. Тропинки сходились к высокому фонтану в виде статуи колдуньи, держащей на руках кролика*. Со стороны во всей этой чинности ощущалась все же некая доля игривости и истинно французского очарования.       Мадам Блэк приобрела «Черный тюльпан», овдовев и вернувшись на родину. Однако в свое время этот сравнительно небольшой замок из бледно-розового кирпича знавал едва ли меньше раутов, чем Малфой Мэнор с первого дня существования. После пятидневного пребывания здесь вместе с дочерью Нарцисса поняла — замок, служивший в свое время одной из резиденций французского Министра магии, не произвел на Касси сильного впечатления. Это вызвало ощущение досады, ведь Касси являлась прямой наследницей этого поместья, и вместе с тем радовало, поскольку навсегда отрывать дочь от сердца, от родной Англии, Нарцисса даже в мыслях отказывалась.       Новость об изменениях в завещании повергла ее в недоумение. По новым условиям мадам Блэк Касси получала в наследство только половину поместья. Кому должна была достаться другая половина, хозяйка умалчивала, ссылаясь на то, что провожать ее на тот свет еще очень рано. Такая оценка собственных сил была более чем верной, ведь мадам Блэк, как и ее поместье, кипела жизнью. Высокую корону ее волос, когда-то черных, как жидкая смола, осеребрила седина, взгляд темно-карих глаз был все еще ясным и строгим, а сеть мелких морщин ничуть не уродовала тонкое ухоженное лицо, а лишь придавала ему возрастной шарм.       Нарцисса наблюдала за матерью на рождественском приеме, и по ее поведению догадалась, с кем Касси, судя по всему, должна была в будущем делить поместье. Танцевать, прислушиваясь к негромким беседам соседних пар, было не слишком легко, хоть французскую речь Нарцисса понимала немногим хуже английской. Но не заметить, что сын одного из местных блюстителей родословной ведет себя в обществе хозяйки поместья уж слишком подобострастно, она не могла. Как не могла и осудить мать, зная, как сильно та бывает подвластна своим прихотям. Даже грубоватый южный акцент Лефевров, который она часто высмеивала в письмах к дочери, называя крестьянским, по всей видимости, перестал быть препятствием к тесному общению с ними. Нарцисса пришла едва ли не в бешенство, когда узнала, что именно задумала ее мать.       — Вам с Люциусом не стоит волноваться, — махнула рукой мадам Блэк, беседуя с дочерью наедине. Ее картавый английский, как и эхо неторопливых шагов, звучал спешно и отстраненно. Косая тень скользила вслед за ней по западной стене одного из залов, которую лучи закатного солнца окрашивали в персиковый цвет. — Жениха для Кассиопеи искать не придется, пройдет лет пять и в Англии за ней выстроится очередь. Но я советую уже сейчас обратить кое на кого внимание.       — Вы кое-о-чем забыли, маман, — произнесла Нарцисса, идя рядом с нею и едва сдерживая злость. — Вы забыли посоветоваться со мной, прежде чем обещать руку моей дочери этим проходимцам.       — Проходимцам? Guillaume est un vrai trésor*, — Нарцисса только моргнула, уловив в тоне матери характерную жесткую ноту, напомнившую ей о Беллатрикс. — Я уже говорила о том, что его недавно назначили заместителем главы Департамента Магического образования, а ему только двадцать восемь! Проходимцы... у Лефевров чистая родословная. Гийом так радеет за свое дело, среди нынешней молодежи это большая редкость, у них все больше… как это… ветер в головах. Но он не единственный сын в семье. Дамьен подходит Кассиопее по возрасту, ему исполнится пятнадцать в феврале.       — До момента получения Академического Аттестата Касси рано думать о замужестве.       Мадам Блэк усмехнулась, делая произвольный жест рукой.       — Ты рассуждаешь как твой отец, Цисса, но я остаюсь при своем мнении. Чем скорее Кассиопея переведется в Бобатон, тем выше ее шанс получить по-настоящему хорошее образование и поближе узнать будущего мужа. Не нужно так смотреть, я ведь не предлагаю тебе Дурмстранг. Бобатон был бы лучшим вариантом. Dès le départ*, — добавила она подчеркнуто, но Нарцисса только покачала головой.       — В Хогвартсе квалифицированные учителя, и у Касси прекрасный декан и наставник. Я рассказывала тебе в письмах о Северусе Снейпе.       — Ах, этот… l’amateur*, — небрежно бросила мадам Блэк, входя в просторную залу, посередине которой стоял богатый стол на двадцать персон, сервированный, однако, лишь для троих.       — У него нет диплома Магистра Высшей школы Зелий, — голос миссис Малфой заметно дрогнул, — но он постоянно проводит научные исследования, притом весьма успешные. Он часто бывает за границей и не перестает пополнять свой опыт. Дамблдор...       При упоминании имени Дамблдора мадам Блэк надменно фыркнула и скривила лицо. Морщины в углах ее рта заметно углубились.       — Не говори мне ничего об Альбусе Дамблдоре. Le pitre! * Школа должна быть школой, а не экспериментальной лабораторией для самоучек. Лулу! — крикнула она и, дождавшись аппарационного хлопка, добавила: — Dites-le reste de let sert le déjeuner*.       — Oui, m’dame*, — произнес скрипучий голос откуда-то из-под стола, и Нарциссе ничего не оставалось, как молча проглотить обиду. Сама она, как и старшие сестры, учились в Хогвартсе по настоянию отца, который в свое время пресек любые споры касательно образования в магических школах. В такие дни, как этот, Нарцисса особенно жалела о его преждевременном уходе из жизни. Никто, кроме него, не мог обуздать капризный нрав Друэллы Розье Блэк. Глядя на мать, Нарцисса в очередной раз подумала о Беллатрикс, затем — об Андромеде, и ей очень резко, одномоментно захотелось вернуться в Уилтшир.

***

      — Цисси, — на лице Люциуса Малфоя появилась характерная ухмылка — выражение безмятежности с примесью легкого презрения к проблемам, решаемым с помощью содержимого фамильной ячейки в Гринготтс. — Если Касси по душе ее будущее поместье, я могу договориться с этим Лефевром и выкупить его долю.       — Не в этом дело, — устало промолвила Нарцисса, в очередной раз кидая взгляд на дверь, ведущую в коридор западного крыла матушкиного поместья. — Планы маман на нашу дочь расходятся с нашим представлением о ее счастье.       — Вот как?       — Она обещала руку Касси младшему сыну Лефевров. Вместе с половиной своего поместья. Она сделала это без нашего ведома, Люциус!       Люциус задумчиво хмыкнул.       — Не удивлен, — голос звучал негромко, но Нарциссе упрямо казалось, будто, приятный и вкрадчивый, он жидкой патокой просачивается сквозь дверной засов и разносится по коридору, смущая умы нежелательных слушателей. — Зная твою мать, можно было ожидать подобного. С другой стороны, — отражение Люциуса в зеркале задумчиво наклонило голову и скосило взгляд в сторону. — По-моему, Лефевры — неплохой вариант. Да, у них есть недостатки, но их родословная безупречна, что во Франции сейчас можно встретить еще реже, чем у нас. Больше таких, как Делакур — сумасбродов, любителей вейл, вампиров и прочих нелюдей. Я уже не говорю о магглах.       Нарцисса подалась вперед, наклоняясь ближе к сквозному зеркалу.       — Звучит так, будто вы сговорились за моей спиной.       — Это не так, Цисси, — спокойно, но жестко продолжил Люциус, — но если подумать, твоя мать нашла для нас отличный выход из положения. Ей известно о том, что ситуация с наследником до сих пор открыта. Нет, не перебивай! В этом нет твоей вины, и моей вины тоже нет. Если это проклятье, то оно все еще лежит на нас. Мы не можем снять его, но вполне можем обойти. Если это сделала одна из твоих сестер...       — Прекрати.       Нарцисса выпрямила спину, сидя за туалетным столиком, и откинула назад распущенные по плечам медовые локоны. В глазах предательски щипало. Одна ее старшая сестра сбежала с магглорожденным, другая десять лет служит пищей тюремной нежити. Обе они все еще живы, как и она сама. Вычеркнуть их из жизни было легко, но забыть тех, с кем приходилось делить не только кров, но и внимание родителей, получалось скверно. Забыть тех, кто позволял мерить свои туфли и платья, кто обучал этикету, смотрел свысока, кидался подушками, веселил фейерверками и пением, таким ужасным, что, казалось, все волки в окрестных лесах вот-вот примутся подвывать.       Легко ли забыть тех, чьи лица всплывают в памяти каждый раз, как только Касси взбредет в голову очередная блажь?       — Я боюсь за Касси, — выдохнула Нарцисса, думая о том, насколько сильно ее гордость нуждается в отдыхе от бесконечной борьбы со слабостями и обстоятельствами. — Чем больше я думаю о ее взрослении, тем больше мне хочется, чтобы она оставалась рядом с нами. Я постоянно вижу в ней то Беллу, то Андромеду и ничего не могу с собой поделать! И не только я их вижу! Северус говорил об этом, помнишь?       — Помню, — ответил Люциус и лицо его помрачнело. — И все понимаю. Но если наследнику не суждено появиться на свет, нам придется пойти на эту жертву. У Лефевров, насколько мне известно, четверо сыновей, а их наследство довольно скудно, его на всех не хватит. Думаешь, твоя мать не понимает, каковы их цели? При всей своей ветрености она слишком умна, чтобы не замечать очевидных вещей.       — И ты думаешь, Лефевры согласятся… продать нам своего сына? — голос Нарциссы дрогнул. — Они оба всего лишь дети, Люциус. Они знают друг о друге чуть больше, чем ничего. У них обоих не будет выбора.       Лицо Люциуса сделалось каменным. Он провел ладонью по гладкому острому подбородку и глухо произнес:       — Если мы хотим, чтобы у Касси была возможность выйти за того, кого она захочет назвать мужем, мы должны иметь наследника. Иначе этим наследником станет Лефевр. Подходящую кандидатуру в нашей стране в этом случае мы едва ли найдем. Род Малфоев не должен пресечься, и он не пресечется. Ты знаешь, я поклялся в этом отцу.       В ответ Нарцисса молча прикрыла веки, моля Мерлина и Моргану о том, чтобы ее лицо не выглядело обреченным.

***

      — Бабушка... а долго еще? — осторожно задал вопрос Невилл, чувствуя, что от непрерывного рисования окружности на пергаменте в течение сорока минут кисть его правой руки вот-вот отвалится. Сама рука, приподнятая в локте, затекла так, что, казалось, двигать ею без боли и ломоты в мышцах будет невозможно в ближайшие несколько дней. Эта тренировка была третьей по счету.       — Долго, — сварливо повторила мадам Лонгботтом, сидя возле обвитого стеблями настурций окна и теребя в руках табачный кисет из саламандровой шкуры. — Кое-кто недавно изъявил желание уметь защищаться. А теперь он недоволен необходимостью прикладывать усилия. И сутулится, — она взмахнула палочкой, и Невилл, охнув, резко выпрямил спину. — Другое дело. Еще десять минут и потом, так уж и быть, попробуешь сотворить щит.       — Спасибо, — отозвался Невилл почти шепотом и, вздохнув, с несчастным видом принялся очерчивать круг. Грифель простого карандаша, подаренного Дином, будто уже и не оставлял за собой следа. Этот след скрывал густо-серый контур круга.       — Ни у меня, ни у твоего деда, не было маггловских приспособлений, облегчающих тренировки. Мы обходились пером и чернилами, представь себе, — продолжала мадам Лонгботтом, разглядывая желтые и темно-бордовые цветки, густыми пятнами усыпающие ветвистые стебли. Стена ливня, барабанящего в окна, выглядела сплошной, непроглядно серой, словно над Кенсингтоном кто-то специально выжимал огромную тряпку. Зима в этой части Лондона была самой что ни на есть обыкновенной. — Твой отец, будучи на пятом курсе мог создать превосходный щит, даже если его разбудить посреди ночи. Я сама в этом однажды убедилась.       Невилл промолчал, морщась от усталости, но затем, поколебавшись, все же спросил:       — Тебе... не приходило одно письмо?       — Мне приходит много писем, — ответила мадам Лонгботтом. — Какое из них тебя интересует?       Невилл сглотнул слюну и произнес:       — Письмо от профессора Макгонагалл... насчет меня.       — Нет, не приходило, — ответила мадам Лонгботтом, глядя на внука с недоумением, и плотнее закуталась в накидку. Невилл почувствовал укол досады. Видимо, профессор Флитвик заработался и попросту забыл о своем обещании. А возможно, что и не он, а профессор Макгонагалл забыла о письме. В конце концов, быть деканом — это двойная ответственность, а профессор Макгонагалл еще и заместитель директора. Как тут все упомнить?       — Раз уж начал, юноша, будь добр, объясни мне, что ты натворил.       Невилл бросил взгляд на колдо-снимок, одетый в толстую витиеватую рамку. Со снимка на него смотрели улыбающиеся лица: вытянутое мужское, кареглазое, с высокими скулами и волевым подбородком, и женское — круглое, нежное, излучающее неподдельное, бесконечное счастье. Третье лицо было крохотным и разглядеть его за пеленками не удавалось. Но и без того было понятно, кому оно принадлежит. На этом снимке Невиллу было три дня от роду.       — Ничего. Это... насчет палочки. Моей. Ну, то есть, папиной.       — С ней что-то случилось? — в голосе бабушки мелькнуло нешуточное беспокойство, и Невилл поспешил с ответом.       — Ничего не случилось, просто… профессор Флитвик сказал, мне нужна новая. Папина не подходит, — добавил он уже тише, прежде, чем пожалел о том, что завел этот разговор.       — Не подходит для чего? Для занятий по Чарам?       — Нет, он сказал…       — Не отвлекайся, — отрезала мадам Лонгботтом, потому как Невилл незаметно для себя самого прекратил чертить круг. — И не говори ерунды. Профессор Флитвик сказал. С ним я поговорю в начале семестра на собрании попечителей. Спрошу, чем ему не угодила палочка, которая много лет исправно служила одному из лучших представителей Аврората.       — Да нет же, она… — выписывая карандашом окаянный круг, Невилл осекся и с досадой выдохнул. Он чувствовал — бабушка хоть и возмущена до глубины души, и все же готова его выслушать. Но едва ли в этом был хоть какой-то прок. — Профессор Флитвик сказал, что эта палочка… она меня не слушается, потому что ее хозяин — не я. Ну, ты понимаешь…       — Не понимаю, — глухо ответила мадам Лонгботтом. — Единственное, что я понимаю — мой внук пытается найти оправдание собственному малодушию. Списать неудачи на то, что ему, видите ли, палочка не подходит. Да будет тебе известно, работники Аврората порой меняют палочки несколько раз просто потому, что лишаются их в бою. Иногда им приходится подбирать чужие палочки, в том числе оружие противников, и сражаться с их помощью. Если бы в пылу битвы они думали о том, подходит им палочка врага или не подходит, то гибли бы пачками просто потому, что не смогли бы как следует защищаться.       Невилл вздохнул, чувствуя, как его надежда медленно раскалывается на части, как бабушкина любимая ваза из венецианского фарфора, которую он однажды случайно разбил.       — Подумать только! Плохая палочка. Если бы Фрэнсис был… если… — она осеклась, и в комнате повисла тяжелая пауза. Дождь неистово таранил оконные стекла. Чтобы унять сердцебиение, Невилл с силой черкнул карандашом по пергаменту и, вздрогнув, замер. Затупившийся грифель прорвал бумагу. Он зажмурился, поскольку в этот момент мадам Лонгботтом шумно выдохнула ртом.       — Встань, — произнесла она севшим голосом и добавила: — Поднимайся, черт возьми!       Невилл вскочил с места, не смея поворачиваться к бабушке лицом.       «Что сейчас будет…», — думал он, ожидая, что бабушка прогонит его вон из комнаты, но она сказала:       — Возьми палочку.       Невилл моргнул.       — Ты что, глухой?       Сорвавшись с места, Невилл быстро подошел к двери, ведущей в коридор, но вспомнил, что отцовская палочка лежит в правом кармане его брюк. Рука, казалось, плохо его слушалась. Невилл облизал губы, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.       Голос бабушки прозвучал вдруг устало, словно она только что победила в себе порыв разнести эту комнату в пух и прах и аппарировать наверх, оставив внука стоять посреди обломков и пыли.       — Подойди сюда, Невилл.       Он развернулся и, осторожно пройдя несколько шагов ей навстречу, вынул из кармана руку, сжимающую палочку. Подняв голову, он встретил взгляд усталых глаз на сухом старческом лице. Это был взгляд человека, который не хочет, чтобы его эмоции были на виду даже у близких людей, и потому словно глядит на собеседника сквозь матовое стекло.       — Выпрями спину. Плечи… вот так. Теперь сотвори мне заклятие.       Невилл, выдохнув, направил палочку на оконное стекло.       — Протего…       — Не так, — мадам Лонгботтом устало покачала головой, оборвав действия внука ровно тогда, когда он собирался очертить в воздухе круг. — Заклятие произносится одновременно с движением палочки.       Невилл кивнул, чувствуя себя так, словно находится на экзамене по предмету, который никогда толком не изучал. Усталой рукой он повторил движение и произнес заклятие.       Ничего.       — Теперь возьми эту, — мадам Лонгботтом сделала шаг вперед, протягивая внуку собственную палочку. Клен и драконий коготь, десять с половиной дюймов. Невилл взял ее в руку, и ему показалось, будто чужое оружие по-другому легло в его ладонь. Сделало оно это столь же неохотно, как и палочка отца, не желая признавать того, кто не был ее хозяином. Глубоко вздохнув, Невилл собрал волю в кулак и повторил с помощью этой палочки то же самое, что делал минутой раньше.       — Ну? — произнесла мадам Лонгботтом, выдержав паузу в пару секунд, пока ее внук с надеждой увидеть призрачную пелену щита буравил взглядом пустое пространство комнаты.       Невилл тихо выдохнул и в отчаянии опустил плечи.       — Разница очевидна, не так ли?       Слова эти, этот тон вынесли смертный приговор всем его тайным надеждам на оправдание самого себя. Невилл чувствовал, как по телу разливается горечь. Та, которая зародила в сердце осознания правды и которой в нем стало тесно. Невилл не винил Флитвика. Профессор всего-навсего предположил, в чем может крыться причина его неудач на поприще магии, и ошибся.       — Я… — произнес Невилл и, выдохнув, добавил: — Я буду стараться. Правда. Я обещаю.       Мадам Лонгботтом не ответила, наблюдая за ним и замечая внезапно мелькнувшее в бледно-зеленых глазах до боли знакомое, чужое выражение твердой уверенности в своем намерении. Он будет стараться.       Уверенность быстро исчезла, уступив место мальчишеской рассеянности и кротости, боязни очередной неудачи. Но и мимолетного призрака было достаточно, чтобы мадам Лонгботтом ощутила внезапное желание подойти к внуку и заключить его в объятия. Он всегда напоминал ей Элис, и как бы она ни старалась отыскать в нем того Фрэнка, которого знала и любила мальчишкой, ее поиски раз за разом оставались тщетными. Невилл был копией матери, за исключением разве что цвета волос и того, что обещало в скором времени выдать в нем мужчину. Возможно, именно поэтому бедный Эдвард МакМиллан так любил этого мальчика. Любил до самой смерти от такого внезапного и такого маггловского недуга как сердечный приступ.       Впервые за одиннадцать лет мадам Лонгботтом почудилось, что в облике ее внука проснулось нечто иное. Нечто, напоминающее юного Фрэнка, который любил воображать, как возглавляет отряд авроров, идущих на смертельную схватку.       — Пока достаточно, — произнесла она, и Невилл поднял глаза. Взгляд его был растерянным. — Мы продолжим вечером, а сейчас… — она повернула голову и взглянула на дверь, — я пойду, свяжусь через камин с Гортензией. Совсем забыла, у них с Альбертом сегодня изумрудная свадьба. Надо их поздравить, иначе она обидится и пришлет громовещатель, как в тот раз, когда я забыла про их рубиновую свадьбу.       — Хорошо, — тихо произнес Невилл, встряхивая натруженной кистью и мысленно вздыхая с облегчением.       Мадам Лонгботтом остановилась возле двери.       — У тебя есть время до ужина, займись теорией Зелий. Проверочная работа будет после каникул, если ты не забыл.       — Я помню, — кивнул Невилл и внезапно добавил: — Спасибо, ба.       Она обернулась, и ее взгляд, на мгновение показавшийся Невиллу теплее, чем обычно, вновь словно остекленел.       — Как сказал однажды один… один человек… лучшая благодарность — это отличный результат, — ее старческий подбородок дрогнул, когда она проглотила слюну. — Честное слово, я скоро с ума сойду.       Она удалилась так быстро, что Невилл не успел открыть рот, чтобы ей ответить. Твердой походкой пересекая сравнительно небольшую кухню, мадам Лонгботтом думала о том, что люди, подобные тому, что давно произнес эти слова, — если, конечно, на свете еще живут другие люди, подобные ему, — всегда оставляют после себя след, тягучий, как мед, но кровавый, с запахом трупного яда, не подвластный ни магии, ни времени.