Inside out

      Лежа на койке в больничном крыле и буравя мрачным взглядом кисть правой руки, Рон думал о том, что за всю жизнь ни разу не чувствовал себя так скверно. Год назад, когда он переел на юбилее тетушки Мюриэль, и его два дня подряд рвало почти без остановки, он искренне считал — это самое худшее, что с ним может случиться. Это было хуже того здоровенного паука, которого Фред и Джордж нашли на чердаке и подсунули ему в кровать, после чего сообщили — это паучиха, которая успела отложить яйца под его матрасом и теперь Рону вряд ли светит перспектива спать в одиночестве.       Он думал, что впредь скорее умрет, чем будет столько есть.       Хотя, если подумать, паук был гораздо страшнее. А торт… торт был вкусным. Мама Рона прекрасно готовила, но дома наесться до отвала можно было только в мечтах, даже после отъезда Билла и Чарли. А Мюриэль на свое столетие расщедрилась так, как они даже на Рождество не могли себе позволить. Как тут было устоять.       Произошедшее вчера вечером ни в какое сравнение не шло ни с рвотой, ни с пауками. Хотя бы потому, что теперь Рону приходилось терпеть не только невыносимую боль в раздувшейся и позеленевшей от укуса Норберта кисти, но и ощущение, будто его мозг распухает с той же интенсивностью и под его напором глаза вот-вот вылезут из орбит, а черепная коробка пойдет трещинами.       А еще он знал — нельзя говорить, кто его укусил. Иначе он подставит Хагрида. Хоть после вчерашнего Рон и был зол на него как…       — Собака? — с сомнением переспросила мадам Помфри, осматривая его больную руку. — Впервые вижу такую реакцию на собачью слюну. Уж не хотите ли вы сказать, что проникли в запретный коридор?       — Да, — выпалил Рон, хватаясь за вовремя подвернувшуюся спасительную нить, глядя, как из раны вытекает гной и морщась от боли и отвращения. — Да, все верно! Я… ходил смотреть цербера! Никогда в жизни не видел, даже в книжках, и… а-ай!       Мадам Помфри округлила глаза, но, секунду спустя ее взгляд стал одновременно взволнованным и сердитым.       — Агнесс! — крикнула она, подзывая помощницу. — Стандартную дозу противоядия и дренаж, быстрее.       Более жуткого зверя, чем дракон — за исключением цербера — Рон в жизни не видел. И это только детеныш. Да и Пушок, в отличие от Норберта, сидел на цепи. Паук в сравнении с этим монстром — просто котенок. Как только дракон тяпнул его за руку, Рону показалось, что тварь откусила всю его кисть целиком.       «Что, Ронни, инициатива имеет инициатора? И как ощущение?»       «Чтоб я еще раз вызвался, — думал он, чувствуя, как в голове будто заколачивают сваи. — Да я лучше Тревора поцелую!»       «У-у-у, Дред, ты слышал? Он хочет поцеловать жабу Невилла».       «Думает, в принца превратится».       «Вы только Невиллу не говорите про ваши страсти-мордасти, а то мало ли, приревнует еще».       «О, да, ты ведь сам видел, что бывает с теми, кто злит мистера Хэллботтома».       «Заткнитесь», — мысленно прошипел Рон, думая о том, что отдохнуть от близнецов ему даже на том свете не удастся. Эти черти наверняка умрут раньше него только затем, чтобы и там не давать ему ни минуты покоя. Иногда ему казалось, что он ненавидит Фреда с Джорджем так сильно, как только можно ненавидеть братьев. Хоть папа и говорил ему — это не ненависть, а всего-навсего злость, обида, которая утихнет и пройдет со временем. Ведь дядя Роджер с дядей Билиусом в детстве частенько подшучивали над папой.       Папе легко говорить, думал Рон. Над ним подшучивали, а то, что делали Фред с Джорджем нельзя было назвать иначе, чем «измывательство».       Злость проходила, ненадолго сменяясь затишьем и упоительным чувством спокойствия оттого, что его никто не трогает. С обидой все было сложнее. Фред с Джорджем еще до Хогвартса пакостили сутками напролет, и хотя Рон родился позже них на два года, он был уверен — шкодить эта парочка начала сразу, как только появилась на свет. Всем подряд, от мамы до упыря.       Рону от них доставалось больше всех, ведь над Джинни родители тряслись сильнее, чем тетушка Мюриэль над своей тощей левреткой. Глядя на сестру, Рон иногда жалел, что не родился девочкой. Случись так, родители любили бы его не просто больше, а больше, чем всех остальных. Ну, а Джинни… скорее всего, ее бы просто не было.       Перси хоть и был смешон в своем желании казаться взрослым, все же был старшим, и пару раз Фреду с Джорджем от него прилетало. Перси их выходок не боялся, поскольку не видел дальше своего очкастого носа. Рону же деваться от них было некуда, как ни крути. И некому было на них пожаловаться, ведь всем было наплевать.       Кроме одного. Единственного из братьев, кто по-настоящему хорошо к нему относился, единственного, кому было не все равно, что происходит дома с его младшим братом, даже если в тот момент сам он находился в Хогвартсе. Гнева Чарли и Билла близнецы опасались едва ли не больше, чем родительского, поэтому вели себя относительно смирно, когда те находились дома. Для Рона такие дни были настоящим праздником. Конечно, Биллу особо не пожалуешься, вечно он был занят своими делами и витал где-то в облаках. Рон даже не помнил, когда Билл в последний раз играл с ним и Джинни. Чарли же нянчился с Роном, как и с близнецами, с самого их рождения, кормил из ложки, укладывал спать, катал на спине и на плечах, читал сказки и всегда отвечал на письма.       В каждом письме Рон находил постскриптум: «Передай этим двоим, что я приеду и покажу им, где химеры зимуют». Вне себя от радости, Рон врывался в их комнату, размахивая письмом и крича: «Вот! Читайте! Он приедет! Он вам покажет!».       Рон знал, что они боялись, видел их лица, когда они переглядывались. Ведь они, как и Рон, знали — если Чарли что-то пообещал, он это исполнит. В лепешку расшибется, но сделает. Однако сдаваться раньше времени Фред с Джорджем не торопились.       — А самому что, слабо? — говорил один из них, пока другой проскальзывал за спину Рона и захлопывал дверь в комнату. — А, Ронкинс? Слабо нам показать?       На звук захлопнувшейся двери Рон испуганно оборачивался и видел зеркальное отражение той физиономии, что была перед ним секунду назад.       — А если Чарли не приедет, что ты будешь делать?       — Он приедет! — кричал Рон. — Он приедет через неделю!       — А если не приедет? — продолжал издеваться тот, кто сидел перед ним на кровати, скрестив ноги, как турецкий султан. — Вдруг он решит остаться на Рождество в Хогвартсе?       — В последний момент возьмет и решит, — добавлял другой, наблюдая, как его маленький брат исступленно мотает огненно-рыжей головой, — ведь в Хогвартсе на Рождество тихо, спокойно…       — Там ему точно дадут поспать, — ухмылялся первый, когда Рон, уже чувствуя, как кружится голова, переставал трясти ею из стороны в сторону и запускал пальцы в растрепанные волосы, такие же лохматые и рыжие, как у старших братьев. — А тут — не знаю, не знаю… не обещаем.       — Он все равно приедет! — визжал Рон, надрывая голос, едва ли не со слезами на глазах, топая ногами и подпрыгивая на месте, потому как глубоко в душе опасался, что прогнозы Фреда и Джорджа могут сбыться. — Он всегда приезжает! И всегда надирает вам задницы!       Он так старался заглушить криком собственные мысли, что не успевал заметить, как близнец, сидевший на кровати, мигом оказывался перед его носом и нависал над ним.       — А однажды он возьмет и не приедет, — говорил он, хватая Рона за уши и разворачивая лицом к себе. — Твой любимый Чарли к тебе не явится. Знаешь, почему?       Рон всхлипывал, жмурился, чтобы не смотреть, не видеть, задерживал дыхание, чтобы не чувствовать запах изо рта, но Фред — Рон догадывался, что это он, Фред всегда был заводилой, — пальцами хватал его за лицо и раскрывал глаза насильно, а затем улыбался.       — Потому что ты его уже достал. Своим вечным нытьем, бедный маленький Ронни, которого никто не любит.       — Никто не понимает, — добавлял притворно-жалостливый голос Джорджа у него за спиной. — Никто не замечает.       — А мы что же? — притворно удивлялся Фред, вновь разворачивая заплаканное конопатое лицо Рона к своему, такому же конопатому, если не больше. — Мы что же для тебя, не люди? Фордж, а Фордж? Тебе не кажется, что наш маленький братец неблагодарный?       — Еще какой, — отвечал тот из-за спины Рона, который снова чувствовал себя виноватым. А вдруг Чарли и вправду устал от его писем и отвечает из вежливости? — Мы тут играем с ним, развлекаем его. Подарки ему делаем, чтобы не скучал. А ему лишь бы ныть и сопли пускать.       — Точно, как это ты вовремя напомнил, — усмешка Фреда обыкновенно не предвещала ничего хорошего. Когда он полез в карман, Рон сглотнул слюну, а когда вытащил руку, невольно вскрикнул и отпрянул, угодив прямо в руки Джорджа.       — Смотри, какая прелесть, — говорил Фред, разглядывая мертвого докси, которого держал пальцами за ножку. Докси был необычайно крупный, размером с небольшую крысу. У него был вспорот живот, повреждены крылья и откусаны передние лапы. Его распахнутые красноватые глазки остекленели, язык, длинный, узкий и фиолетовый, свисал изо рта, прилипнув к морде. — Мы тут старину упыря навестили. Он передавал тебе привет и очень просил нас вручить этого красавца тебе.       — Он его специально оставил, не стал доедать.       — Услышал, как ты ноешь на весь дом, захотел тебя утешить.       Фред выбросил руку вперед, так, что обглоданная волосатая тушка едва не ткнулась Рону в лицо. От одного вида этой мерзости к его горлу подкатила тошнота, а когда мордочка докси с вываленным наружу языком и распахнутыми глазами оказалась на расстоянии в пару дюймов от его лица, из глаз Рона хлынули слезы.       — Что такое? Подарок не нравится?       — Дред, ты что, забыл? Наш Ронни любит только все самое вкусное, — голос Джорджа он слышал отчетливо, хоть и собственные всхлипы заглушали все возможные звуки.       — Забудешь тут, как же, — усмехнулся Фред, раскачивая тушу докси, как маятник, перед Роном, который норовил отвернуться. — Ждет не дождется, пока Билл и Чарли привезут сладости из «Сладкого королевства», чтобы побольше их слопать.       — Я бедный, несчастный, меня здесь обижают! — изображал причитания Джордж, старательно подавляя отчаянные попытки младшего брата вывернуться и освободиться от хватки. — Как помогать нам кормить свиней и избавлять сад от гномов, так он не хочет, а сладости поедать быстрее гоночной метлы прилетит!       — Что, не вкусно? Не будешь? На, сунь ему за шиворот.       — Нет! Не надо! ОТВАЛИТЕ! — рыдал он, извиваясь сильнее, закрывая шею руками и пытаясь вывернуться, но не тут-то было. Братья крепко держали его вдвоем, расцепляли руки, хватали за волосы, за ворот кофты и тянули голову вниз, а кофту — на себя, еще больше растягивая и без того висящую на нем ткань.       — Что тут опять происходит?! — раздавался спасительный голос, и Рон, чувствуя, как хватка мигом ослабевает, старательно приплясывал на месте, всхлипывая и завывая, до тех пор, пока мертвый докси не вывалится из его одежды и не шлепнется на пол. — Вы двое, отпустите Рона! Мама уже десять минут как обед приготовила. Идите на кухню!       — Так точно, сэр! — хором отчеканивали близнецы, мигом забыв о своей жертве и, отдав честь замершему в дверях Перси, шли мимо него, топая ногами как солдаты магической армии и держа правые ладони вверх, воображая, что зажимают в них палочки. Один раз Джордж исхитрился подобрать свой трофей — в тот день это был не докси, а летучая мышь — и, поравнявшись с Перси, резко ткнул им в лицо старшего брата. Перси отпрянул и в следующую секунду бросился им вдогонку, однако было поздно — две одинаковые пары ног уже неслись по коридору и, секунду спустя, стучали по лестнице. Перси не стал догонять их, а вместо этого наклонился к подошедшему сзади Рону.       — Все в порядке, малыш? — спрашивал он и Рон, шмыгнув носом, отталкивал его руку.       — Не надо меня так называть! Ты не папа!       — Ладно, не буду, — говорил Перси, оглядывая его с ног до головы и добавлял: — Заправь кофту и причешись. Давай, я помогу.       — Не трогай меня! — Рон отталкивал его и тут же приглаживал взъерошенную челку, после чего торопливо заправлял свисающую чуть ли не до колен кофту в штаны. Перси пожимал плечами.       — Чарли ты разрешаешь, — говорил он просто как факт, Рон не ощущал в его голосе обиды. Перси, как и Биллу, было все равно, лишь бы его самого не трогали.       — Ты не Чарли, — отвечал Рон и, обойдя его, бегом устремлялся к лестнице. Перси шел за ним следом.       До возвращения старших братьев он считал дни, а вечером, накануне их приезда, — часы. Фред и Джордж имели обыкновение устраивать пакость напоследок, пробираясь ночью к нему в комнату. Если Рон запирал дверь на засов, они влезали на чердак и через отверстие в старых досках делали лужу на его полу или спускали к нему в комнату привязанных к веревке крыс, червей, пауков, докси или летучих мышей. Иногда живых. Иногда много. Как получалось.       Чуть только рассветало, Рон просыпался и слышал, как уходит на работу папа, закрывая за собой дверь. Значит, думал он, скоро должна проснуться и мама, чтобы трансгрессировать на вокзал за старшими сыновьями, а затем, вместе с ними, обратно во двор. Фред с Джорджем, он знал, дрыхли до последнего, пока их кто-нибудь не разбудит, да и Джинни любила поспать подольше и после поваляться в постели. Как, собственно, и он сам. Но не в этот день. В этот день он наскоро одевался, собирал в мешок всю гадость, которую ночью подсунули близнецы, тихо, на цыпочках, спускался в кухню, стараясь, чтобы от его шагов как можно тише скрипели половицы, и, избавившись от мусора, затаивался в кухне и ждал, чувствуя, как от предвкушения появления братьев захватывает дух.       Одно было плохо — с приездом Билла и Чарли ему приходилось делить комнату с сестрой. Не с близнецами, слава Мерлину, но и Джинни была хороша. Это не трогай, то не бери, сюда не садись, здесь не дыши. Чистокровная леди выискалась. Вот только грязь из-под ногтей не вычищала и грызла ногти на ногах. Рон сам видел, как она это делает. Когда мама в очередной раз прицепилась к его ковырянию в носу, он возмутился и рассказал про привычку Джинни, так в результате ему же и досталось. От Фреда с Джорджем. За то, что он «ябеда». Джинни в тот раз хихикала прямо как пикси. Чем больше Рон за нею наблюдал, тем больше приходил к выводу, что она с близнецами заодно. Он не раз ловил себя на мысли: а что если на самом деле Джинни притворяется девочкой, чтобы ее больше любили? Однажды Рон захотел это проверить, но получил от пятилетней сестры затрещину, от которой два дня ныла челюсть. Джинни, в свою очередь, нажаловалась близнецам, что Рон пытался залезть ей под юбку.       Просиживая на кухне долгие часы, он в конце концов засыпал, убаюканный хрюканьем и визгом стоящих в хлеву поросят и кудахтаньем кур, нарушавшим утреннюю тишину, а просыпался от трансгрессионного хлопка во дворе. Услышав негромкие веселые голоса, он срывался с места и, открыв входную дверь, застывал в проеме, глядя на три приближающиеся фигуры, следом за которыми плыли по воздуху чемоданы. Взгляд Рона едва успевал отыскать улыбающееся широкое лицо Чарли, заметить, как утренний ветер тревожит ему и Биллу волосы, как мама на ходу поправляет свою вязаную шапку, как его отталкивали в сторону и перед глазами мелькала длинная растрепанная копна девчачьих волос.       — Чарли-и-и!       — Иди сюда! — последний тут же раскидывал руки, видя, как Джинни несется к нему в одной пижаме и наскоро напяленных резиновых сапогах. Рона же, чуть он успевал сорваться с порога следом за сестрой, за пару секунд сметали в сторону, и он сам не замечал, как оказывался лежащим в грязи лицом вниз.       Он слышал визг Джинни, голоса близнецов, сердитые окрики матери, а, подняв голову, успевал заметить, как Фред с Джорджем вслед за сестрой налетают на Чарли, облепляя его с двух сторон, и лезут ему в лицо, виснут на шее, радостно улюлюкают, не обращая внимания на попытки их оттащить. Рон замечал, как Билл принимает в объятия Джинни, поднимает ее на руки. Чувствовал, как грязь липнет к телу, просачивается внутрь, превращая одежду в холодное липкое тряпье. Он сам не замечал, как к горлу подкатывал ком, глаза застилали слезы, и за их пеленой становилось ничего не видно, да и слышно с трудом.       Он вскакивал на ноги, поскальзывался, падал, снова вставал, а затем, слыша, как кто-то из братьев окликает его, находил дверь и влетал в дом. По пути он скидывал обувь, снимал через голову грязную одежду, оставлял ее валяться на полу, захлебываясь слезами, после чего, взлетев по лестнице на последний этаж, запирался в комнате Билла и Чарли на засов. И только после этого, разворошив заправленную постель, Рон нырял под одеяло, укрывался им с головой и давал волю рвущимся наружу слезам.       Уже минуту спустя он чувствовал, что задыхается, но не высовывал голову наружу, думал, что так он сможет задохнуться и его бессмысленная жизнь подойдет к концу. Вряд ли кто-то, кроме Чарли и, может быть, еще папы, будет о нем переживать. В этот самый момент, словно сквозь вакуум, он слышал стук в дверь.       — Ронкинс, открывай! — раздавался знакомый голос, который заставлял сердце биться чаще.       В тот момент Рон чувствовал, что разрывается между желанием не отвечать Чарли никогда и порывом выскочить на порог и, бросившись ему на шею, стиснуть его так, что у последнего глаза на лоб полезут. Даже несмотря на то, дома было холодно и на нем самом не было ничего, кроме трусов. Чарли был теплым даже без связанного мамой свитера.       — Рон! Нам с Биллом надо поставить чемоданы.       — Ладно, но пускай все уйдут! — отвечал Рон, приоткрыв щелочку между простыней и одеялом. — Все, кроме тебя.       — Хорошо! — раздавалось в ответ, и спустя пару мгновений Рон выбирался из своего укрытия, кутался в одеяло и плелся к двери, чувствуя каждый удар сердца.       — Ты точно один? — говорил он, останавливаясь возле замочной скважины.       — Нет, не один, — голос Чарли слышался совсем близко, через дверь. — Со мной два чемодана.       — А Билл?       — Ушел на кухню завтракать. Открывай скорее, нас тоже ждут.       Затаив дыхание, Рон отпирал засов и, толкнув дверь, наблюдал, как она отползает в сторону, открывая ему высокую в сравнении с ним самим, коренастую фигуру брата — уже не мальчика, юноши — в обеих ногах которого стояло по чемодану. Рон, глядя на него снизу вверх, думал о том, что готов вечно вот так стоять и смотреть в его улыбающееся лицо — не такое смазливое, как у Билла, зато доброе, несмотря на некоторую, напоминающую о Фреде с Джорджем, плутоватость.       — Можно войти? — говорил Чарли, стоя на пороге и наклоняя голову с шапкой встрепанных ветром волос в сторону. — А, мистер Флоббер-червь?       — Сам ты флоббер-червь, — усмехался Рон и, сделав шаг назад, позволял Чарли войти в комнату и втащить в нее чемоданы. От Чарли веяло холодом и еще чем-то, чем от него веяло всегда. Тем особенным, что было только его, Чарли, и ничье больше.       — Вот, держи, — говорил он, протягивая Рону чистый комплект одежды. — Мама передала. Надевай и пошли, а то я от запаха еды с ума уже схожу.       — А если я не хочу идти? — проговорил Рон, сбросив на пол одеяло и оглядев темно-коричневый джемпер, раньше принадлежавший кому-то из его братьев.       — Ну, тогда, — Чарли вздохнул и, заправив постель, залез на кровать с ногами, — придется нам с тобой обойтись тем, что я привез с собой.       — А что это?       — Все, что купил в поезде. Лакричные палочки, если мы с Тонкс и Фергусом их все не стрескали, конечно. И упаковка леденцов Берти Боттс еще с прошлой поездки.       — Фу, не хочу, — наморщил нос Рон, натягивая штаны. — Мне достанется с соплями.       — С чего ты взял?       — Мне всегда достается какая-то гадость.       Чарли усмехнулся добродушно, как всегда это делал, и, заметив, что Рон уже оделся, спрыгнул с постели. Они вдвоем спустились к завтраку, когда все остальные уже почти расправились со своими порциями.       В такие дни ему доставалось от мамы за выходку с грязной одеждой, а Фреду с Джорджем доставалось от Чарли. В один из таких дней — Рон помнил, хоть и довольно смутно — они все вместе ходили в деревню за продуктами, а затем пришел папа, поздно вечером, и принес маггловскую новогоднюю штуку с огоньками, которую надо было куда-то вставлять, чтобы она загорелась. Зажечь гирлянду удалось заклинанием. Причем зажечь в прямом смысле слова, а затем потушить с грехом пополам. Провод занялся мгновенно и прогорел до основания, источая при этом отвратный запах паленой резины.       А затем, когда все легли спать, Рон до полуночи провалялся в постели, безуспешно пытаясь заснуть, после чего вылез из-под одеяла, выскользнул из комнаты и, пробравшись на третий этаж, туда, где спал сам еще прошлой ночью, толкнул дверь. Она поддалась. Рон знал, что кровать Чарли — та, что возле стены, он сам на ней всегда спал. Да и Чарли нетрудно было найти — сопел он так, что было слышно в коридоре у лестницы. Пройдя к его кровати на цыпочках, Рон нащупал плечо брата и, легонько толкнув его, скорее почувствовал, чем увидел, как Чарли открыл глаза.       — Рон, я сплю, — пробормотал он, двигаясь, однако, к стене, и в следующую пару секунд его шестилетний брат юркнул под одеяло.       — Я ненадолго, — прошептал он, с упоением зарываясь в одеяло и чувствуя тепло чужого тела.       — Ты взрослый парень, — слышал он над ухом сонный шепот. — Почти такой же, как я. Двум взрослым парням нехорошо спать вместе. Тебе кошмар приснился?       Однако Рон рядом с Чарли чувствовал себя маленьким, и его это нисколько не смущало. Напротив. Да и, судя по тону, Чарли не выгонял его… наверное, не выгонял.       — Фред и Джордж сказали, что я тебя достал.       — Не понял.       — Они сказали, однажды ты не приедешь домой, потому что я тебя достал.       — Так, так, — шепотом усмехнулся Чарли и зевнул. — Ты, во-первых, нашел, кого слушать. Во-вторых, если даже я уеду, то уж точно не из-за тебя.       — А из-за кого? — Рон повернулся на спину и, скосив глаза, увидел, что лежащий рядом брат приподнялся на локте.       — Просто мы с Биллом после школы уедем на заработки. Так многие делают.       — А дома что, нельзя зарабатывать? Обязательно надо уезжать?       — Можно и дома, — уклончиво ответил Чарли. — Только в Британии много не заработаешь. Билл уже все решил, а я пока думаю.       — Ты крутой ловец, — шептал Рон, пытаясь разглядеть выражение лица брата в темноте. — Тебя могут взять в «Палящие Пушки». Ну, или, если не хочешь туда, в «Татсхилл Торнадос».       — Рон…       — Ну, или там в «Паддлмир Юнайтед», неважно…       — Я не настолько крутой ловец.       — Папа сказал, что очень крутой!       — Это для папы я очень крутой, — усмехнулся Чарли. — А для «Татсхилл Торнадос», наверное, так себе.       — Наверное?       — Не знаю. Я у них не спрашивал.       Рон вздохнул.       — Но у тебя капитанская повязка…       — Это еще ничего не гарантирует.       Рону казалось, что в его шепоте сквозила грусть. Чарли снова широко зевнул и сонно тряхнул головой.       Рон выдохнул ртом и приподнялся, но Чарли схватил его руку.       — Эй, ты куда подорвался?       — Я тебе спать мешаю. И… Билл может проснуться.       — Он уже проснулся, — просто сказал Чарли и усмехнулся. — Билли у нас тактичный, вот и подслушивает молча. Тактичность — его второе имя.       — Третье, — донеслось с соседней кровати. — Второе — Артур.       Чарли усмехнулся, а Рон, опустив голову на подушку, вздохнул.       — Что я им сделал? — спросил он, зная, что уточнять, кто такие «они», не нужно.       — Ничего.       — Тогда почему они цепляются?       — Просто они такие. Не в тебе дело. Это характер.       — Папа говорит, у них это пройдет с возрастом.       — Вряд ли, — усмехнулся Чарли. — Хуже, думаю, не станет, но… им некуда девать энергию пока что. Когда начнется Хогвартс, она пойдет на учебу и другие вещи.       — Мама говорит, Фреда с Джорджем исключат за пакости и они будут вечно сидеть на их с папой шее.       — Не думаю, — встрял мистер Тактичность. — Чтобы тебя исключили из Хогвартса, надо очень сильно постараться. Ну, или быть конченным идиотом. Не волнуйся, Рон, Фред с Джорджем — не идиоты.       — Но она так сказала.       — Она этого боится, — кровать Билла скрипнула. Он перевернулся на другой бок, к ним спиной. — Это не значит, что так будет.       Рон выдохнул. Слова Билла всколыхнули в нем надежду, что все будет хорошо. В конце концов, Билл — староста школы, гордость семьи, папа говорит, что из него получится суперволшебник. Билл не мог ошибаться.       И он не ошибся. По крайней мере, за два с половиной года пребывания в школе Фреда с Джорджем никто не исключил, хотя писем с жалобами на них приходило больше, чем на всех остальных студентов вместе взятых. И то, что они не идиоты, тоже было правдой, ведь и их прогноз частично сбылся. Спустя два года Чарли действительно уехал, и Рон даже не успел спросить, куда именно. Вернее, успел, но уже в ответном письме. Решение Чарли было слишком внезапным, слишком невероятным, он к нему никого не подготовил. Его прощание вышло таким скомканным, что ни Рон, ни Джинни, ни близнецы толком не поняли, что произошло. Помнили только, как ругалась мама, как она плакала, говоря, что Чарли погибнет. Почему и как он должен погибнуть, она не объяснила, слишком была расстроена. В тот момент Рон впервые за всю жизнь переглядывался с Фредом и Джорджем, с Джинни, с Перси, чувствуя себя с ними наравне. Папа объяснил им, что произошло, а спустя две недели сова Чарли принесла два письма — одно было адресовано родителям, другое — Рону и остальным, но читал он это письмо вслух в комнате Джинни, и впервые за все время Фред с Джорджем просто сидели рядом и слушали. Всех одинаково встревожили мамины слова. Но Чарли писал, что все хорошо и волноваться им точно не стоит, он просто уехал в Румынию изучать драконов — не убивать их, не охотиться, ничего такого. Работа опасная, но несчастных случаев было не так много.       Рон не понимал — почему драконы? Чарли ведь не видел их никогда. В школе драконов, вроде бы, не проходят. Хоть письмо и успокоило его, но было в этом что-то, чего Рон даже спустя два года после его отъезда не мог понять. До этого случая он думал, что знает Чарли лучше, чем все остальные. В конце письма он написал два слова: «Простите меня». Рон смирился с его выбором, смирился с тем, что ему не нужны ни «Палящие Пушки», ни «Татсхилл Торнадос». С тем, что Чарли уже два года не был в Англии и не будет, возможно, еще год или два. Но до сих пор не понимал одного — если все хорошо и дело не в нем, не в них, за что Чарли извинялся?       И вот теперь, когда нужно было срочно избавиться от дракона, Рон мысленно корил себя за то, что мысль о Чарли — такая простая, что даже делалось смешно — пришла в голову Гарри, а не ему.       Его руку несколько минут назад перебинтовали, промыв болезненную рану, которая еще вчера вечером выглядела вполне сносно и могла сойти за укус любого животного, а затем мадам Помфри заставила Рона выпить Универсальное противоядие от магических ядов и запретила покидать крыло, пока ему не станет лучше.       Рон повернул голову и заметил, что молодая помощница мадам Помфри идет в его сторону. Она даже не стала спрашивать его о самочувствии, а только окинула взглядом и поджала губы. Он отвернулся, не рассмотрев толком ее лица. Голова болела так, что впору было начинать выть что твой оборотень на полную луну. Но отчего-то он думал, что все идет так, как нужно.       — Мистер Уизли, к вам пришла девочка с вашего курса. Сказала, очень за вас переживает и хочет убедиться, что с вами все в порядке. Вы сейчас сможете с ней говорить?       Рон сглотнул слюну. Что значит «сможете»? И почему Гермиона решила прийти одна, без Гарри? Они ведь сказали, что придут вместе вечером!       — Да, могу, а…       — Вы еще неважно выглядите, — покачала головой целительница, и Рону показалось, что она чего-то недоговаривает. — Мне точно ее позвать?       Он только кивнул и откинулся на подушку, а помощница мадам Помфри, молча выпрямившись, направилась к выходу. Странно все это, думал Рон. Гермиона так за него волнуется, что отпросилась с урока, чтобы лишний раз убедиться, что с ним все в порядке? Вообще-то это было на нее похоже. Ведь Гермиона притащила его сюда волоком. Правда, выбора у него не было, потому что кисть руки позеленела. Интересно, что она скажет, увидев, что от противоядия ему лучше не становится? Или, все же, становится? Как универсальное противоядие может не работать?       Входная дверь открылась. Рон закрыл глаза, предчувствуя взволнованное дыхание, попытки заглянуть в лицо и кучу вопросов. Стоило Гермионе приблизиться, он произнес:       — Просто сядь и помолчи немного, хорошо? У меня сейчас голова треснет.       — Оно и видно, — произнес холодный девичий голос, высокий и тягучий, заставивший Рона оторопеть. Он сам не понял, как повернул голову и уставился снизу вверх на обладательницу голоса, который не мог принадлежать Гермионе. Как ни в чем не бывало, нежданная гостья присаживалась на табурет возле его изголовья.       — Ты? Ты что здесь забыла?       — Скажем так, — ответила Касси Малфой и, опустив руки на колени, сцепила пальцы в замок. Бесцветный взгляд скользнул по лицу Рона. Спустившись вниз, задержался на его больной руке, которая за время действия противоядия не уменьшилась ни на дюйм. — Грейнджер словом обмолвилась, что тебе… как она сказала? Нездоровится? Тебя одного не было сегодня на Зельях. Я сразу поняла, в чем дело. Точнее, в ком.       Холодные серые глаза сузились, глядя в ярко-голубые.       — Не знаю, о чем ты, — буркнул Рон, отворачиваясь и проклиная все на свете, включая Малфой, себя, Хагрида и его обожаемого дракошу. — Уходи, у меня голова болит.       — Верю, — отозвалась Малфой, отводя взгляд, и вздохнула якобы с сочувствием. — И все-таки. Я пока не сообщила отцу о нахождении… кое-кого на территории школы, но то, что с тобой случилось, меняет дело. Выбирай: или ты обо всем рассказываешь целителям, или я.       — Ты пришла сюда меня шантажировать? — с раздражением осведомился он, прикладывая здоровую руку ко лбу. Лоб был горячим.       — Предупредить, — презрительно ответила Малфой. — Я бы предпочла быть сейчас где угодно, только не здесь, и иметь дело с кем угодно, кроме тебя. За исключением Грейнджер и этого остолопа Хагрида.       Рон хотел ей ответить, но голова болела так, что он не мог придумать ничего стоящего. Вместо этого он только поморщился.       — Я обещала, что не буду ничего предпринимать, — продолжала Малфой, — но теперь я вижу, что зря это сделала.       — Кому ты обещала? — спросил Рон, поворачиваясь на постели.       — Это неважно, — уклончиво бросила Малфой. — Важно то, что целители не знают правды. Они не знают, что за яд внутри тебя.       Он оглядел Малфой с ног до головы. Ни дать ни взять фарфоровая кукла. И воображает эта кукла о себе больше, чем есть на самом деле. Без папочкиных денег и связей она — пустое место. И все же сейчас, как ни крути, она была ненужным свидетелем и представляла немалую опасность. От нее надо было срочно избавиться, и чем скорее он это сделает, тем лучше.       — Конечно, они же не такие умные, как ты. Ни за что не догадаются, отчего рука может распухнуть!       Худенькие плечики Малфой плавно поднялись вверх.       — Все зависит от того, насколько сильно то, что ты им наговорил, отличается от правды.       — Это им решать, — ответил Рон и, отвернувшись на бок, замолчал.       — Я вижу, твоя голова совсем ничего не соображает, — вздохнула Малфой, видимо, догадавшись, что в разговоре с ней была поставлена точка. — Что ж, это твое дело. Мой папа все равно узнает об этом сегодня же.       — Что здесь происходит? — послышался голос мадам Помфри. Рон так удобно лег, что подниматься хотелось меньше всего на свете. А больше всего Рону хотелось уснуть, чтобы ни о чем больше не думать. Он только покачал головой, моля Мерлина и всех святых, чтобы Малфой отсюда как можно скорее выпроводили. — А вы что здесь делаете? Кто вас пустил в палату?       Судя по звуку, Малфой поднялась с места.       — Я пришла навестить его, мадам. Мне нужно забрать кое-что. Эту книгу. Уизли брал ее у меня почитать и обещал вернуть сегодня.       — Забирайте свою книгу и уходите, — сказала мадам Помфри, прикладывая к его лбу ладонь. — Святой Мунго, да у вас температура поднялась! Показывайте руку, немедленно!       Рону все же пришлось приподняться на постели. Пока мадам Помфри осматривала злосчастную руку, Рон, борясь с нешуточной головной болью, провожал взглядом спину Малфой. Слизеринка уносила с собой библиотечный экземпляр «Квиддича сквозь века», который дала ему с собой Гермиона, и в котором…       «Проклятье! Чтоб я сдох!»       Рон вспомнил и от отчаяния был готов разбить голову о стену, но было поздно. Малфой успела исчезнуть за дверью вместе с книгой, в которой лежало письмо от Чарли.       — Мэм, я... мне надо выйти, пожалуйста, это... срочно!       — Что? Куда вы собрались?! — мадам Помфри преградила ему путь, потому как он попытался резко вскочить с постели. По ее голосу Рон понял, что она взволнована не только его поведением. — Вы в своем уме? Лягте. Лежите. Дороти, еще противоядие! Две дозы!       — Все плохо? — спросил Рон, чувствуя, как стучит сердце.       — Я сказала, лягте! — отрезала мадам Помфри и силой уложила его на кровать. — Что же это такое… Дороти!!!       Не только по ее взволнованному голосу, но и по тому, как силы покидают его, Рон понимал — дело плохо. Противоядие было выпито давно, но ему становилось все хуже. Перед глазами еще долго маячили целительницы в форменных коричневых мантиях, все они столпились возле него, и с каждой секундой Рон чувствовал, как пульс отчего-то редеет, в горле распухает ком, и его оставляет сознание.       Драконы. От них одна боль...