Искристый воздух

С детства, наверное, он всегда видел себя где-то далеко, в тихом и спокойном месте, где не будет ни шумных машин, ни людей, от которых зачастую так хочется сбежать. Ни самих этих причин сбегать. Там всё было просто и легко. Сколько себя помнил, Мэтт всегда видел своё счастье в постоянстве и комфорте, в отношениях, когда всё предельно ясно и просто. Когда нет никого кроме друг друга и нечего скрывать. Он всегда всего себя без остатка, стремясь к своей мечте. Но сейчас ему противно от того, в кого он почти превратился. Перед глазами двоится, и Мэттью запинается на ровном месте, чудом избежав встречи с асфальтом. Тихо смеётся, когда его подхватывают под руку, выравнивая, а после изгибает насмешливо бровь, смотря на своего спасителя. — Я не настолько пьян и вполне могу идти сам, — но язык заплетается, Мэтт глотает половину слов, и всё же его прекрасно понимают. Усталый вздох сбоку, хватка на руке становится увереннее, и парня дёргают вперёд, поторапливая. — Да, Мэттью, давай ты расскажешь об этом завтра, — притворно весело отвечает Гарри, но выражение его лица совершенно не нравится Даддарио. — Хотя, это мне скорее придётся тебе рассказывать о сегодняшнем вечере, — не выдерживает и тихо бормочет, сводя брови к переносице. Мэтт слышит. Он не настолько идиот, даже когда выпьет. Он совсем не идиот, даже когда выпьет столько. И он не просил ни помощи, ни тем более этого осуждения в голосе. Его это всё задолбало, ясно? Каждый новый день — противоречие себе. Мэттью больше не вспоминает об Эстер, которая тихая и стабильная. Такая родная гавань в полный штиль. Ему уже не хочется ни комфорта, ни постоянства. Мэтт на всё готов ради того, что получить вряд ли сможет. Готов врать, скрывать, притворяться и изворачиваться. Забывает о родных, забывает о себе. Срывается зачастую с места, только бы увидеть или услышать на пару минут раньше, иногда так и не находя в себе сил выйти из-за угла. Его к месту примораживает страх оттолкнуть. Нездоровая тяга подойти и обнять, поверить на вдох всего, больше не просит, что он так же нужен, что не придумал себе то, чего нет. Не уверен. Так болезненно не уверен в себе и том, что видит. Срывается. Проклинает себя за скрытую горечь в глазах Эстер. Она видит, не может не замечать. Ревнует и боится потерять его. Только вот Мэтт больше к ней не стремится. Жалость и вина — вот всё, что держит. Вот всё, что чувствует, когда видит её, когда она кричит и плачет, хватая его за руку, тянет, но Мэттью даже смотреть в эти минуты не может. А после, словно и не было всего этого. Снова улыбки, снова объятия, от которых тошно и мерзко от самого себя. — Из-за чего хоть? — Шум поудобнее перехватывает его руку, вздыхает от тяжести, потому что парня ноги уже с трудом держат, и бросает косой взгляд. Да, из-за чего? Да из-за тебя, дурачина. Мэтт снова тихо смеётся. Закидывает голову к небу, и всё кружится перед глазами от высоток. От смога и тёмного неба без единой звезды. Лишь слабый отсвет луны, потому что большие города не спят. Неоновые вывески кругом. Люди идут, спешат, сливаются в один сплошной смазанный поток из лиц и фигур, которые не запомнить, не воспроизвести через секунду. Мэтт не хочет становиться одним из этого потока для Гарри. Ему не по себе становится от мысли, что если бы не стечение обстоятельств, то они бы никогда не познакомились. Были бы вечно незнакомцами из толпы. Ещё одним смазанным лицом друг для друга. Но они ведь не никто друг другу, верно? Мэтт останавливается, заставляя Шума тоже остановиться. Азиат смотрит на него, снова хмурясь. — Как ты узнал где я? Зачем... Зачем пришёл? — Сердце спотыкается, а разум мгновенно проясняется. Мэттью смотрит и почти задыхается в ожидании. — Мне написала Эстер, попросила присмотреть, — следует ответ, и его дальше тащат по улице. Даддарио вырывает руку, останавливаясь, когда Гарри по-инерции делает ещё пару шагов. Губы складываются в понимающую улыбку. Сломленную, потому что не может больше. Не узнаёт себя в том человеке, которым стал. Уже без "почти". Не понимает, куда делись все мечты из детства. Куда делся тот, кто стремился к простоте. Он никогда не был святым или правильным до мозга костей, это не про него. Но... не врал. Никогда так отчаянно и эгоистично. Не заметил даже, в какой момент всё изменилось. Но всё вылилось в то, что он упал в пропасть. Запутался в тине и задохнулся в смоге, разгоняемом лишь светом от неоновых вывесок. — Мэтт? — Я не хочу снова становиться лишь лицом из толпы, — голос дрожит, понижаясь до панического шепота. Он закрывает глаза, стараясь найти себя в пространстве, но его качает. Сглатывает, жмурясь. Глаза щипет, его на куски раздирает этот шум ночного города. Свет, от которого слепнешь, забывая и теряя себя. — Ты им никогда не станешь, — твёрдо и упрямо, заставляя кислород прорваться в лёгкие. Резко распахнуть глаза, чтобы увидеть тихую мольбу в глазах напротив. Найти там понимание. Увидеть отражение всё тех же неоновых вывесок. Хриплый смех, от которого хочется рвать на себе волосы. Меняйся — не меняйся. Бывает, что что-то всё же останется с тобой до конца. Мэттью всегда боролся за своё счастье, отдавал всего себя без остатка в этой борьбе. И хоть вечность дай — Мэтт никогда не будет эгоистом. Да и Гарри никогда не был им. Но бывает, что внутри что-то изменилось. Так мягко и естественно, что даже не замечаешь. А эти изменения сильны. Они горят высотками в ночном городе. Пресловутые неоны. Лишь они настолько слепы, что решили не замечать, а теперь вот. Споткнулись об факт, что это давно и прочно внутри засело. — Нам пора, если не хотим выслушивать завтра. — Да, пора. Тихие шаги. Опустевшие неожиданно и как-то быстро улицы. Но всё не прекращающие гореть фонари. Мокрый асфальт после дождя. Свет неоновых вывесок, ловящий нерешительное и неожиданно хрупкое переплетение рук. Сколько Мэттью себя помнил, он всегда боролся за своё счастье. И бывает, что иногда следует забыть себя того, что был в детстве. Заставить отпустить. ...сильнее сжать пальцы в своей ладони, понимая, что это гораздо дольше одного вдоха.