Счастливая родинка

Достаточно громкий звук. Будто кто-то чихнул. Не понимаю до конца, что происходит и только спустя минуту осознаю, я всё-таки это сделал. Преодолел своё чувство страха и остался совершенно один в деревне, где бывал только в детстве. Так что это был за звук? Мне казалось, в доме я нахожусь совершенно один. Видимо, придётся проверить мою догадку. Уснул я с наушниками в ушах. Тихонько сползаю с печки, надеваю вчерашние тёмно-зелёные брюки, белую толстовку, хватаю тапки. Если наверху правда кто-то есть, он явно тут незваный гость. В руках нелёгкая лопата. Поднимаюсь по лестнице на чердак. Утреннее солнце пробивается сквозь щели и окна, и тёмный чердак становится приятным для восприятия. Мне очень хотелось узнать, почему этот незнакомый мне мальчик лежал на чердаке дома моей бабушки. Прям на немного пыльном полу он лежал на матрасе с подушкой под головой на левом боку, а правая его рука накрывала шерстяное одеяло с белым пододеяльником. Вот уж дела, — подумал я и наклонился ещё ниже, садясь на пол. Кто этот человек? Интересовало меня. Когда он проснётся, нам предстоит долгий разговор. Засматриваюсь на него. Остаюсь на чердаке. Может притвориться привидением и напугать его? На вид он не из тех, кого легко напугать. Патлатый кудрявый блондин, немного загорелый. Лоб трапеция. Брови слегка широкие, густоватые. Нос красивой формы. Ярко выражены скулы. Лицо вытянутое, какое-то богатырское. Сразу видно, что он сильный. Невооружённым взглядом. Широкая шея, крепкие плечи. И родинка у волос на середине лба. Замечаю я такие детали. Мальчик лежал в тёмно-серой футболке с иллюстрацией чашки, на которой надпись «Magic coffee». Судьба привела меня в этот дом, на этот чердак, и, когда незнакомец проснётся, мы познакомимся, и я смогу узнать его имя. Или это не судьба? Почему-то задумался об этом я. Да, мысли о судьбе как нельзя кстати. Судьба способна очень быстро перевернуть нам жить, а потом ставит в неловкое положение, в каком сейчас и я. А если и сам виноват, то на судьбу не жалуйся… Красота этого тёмного чердака элементарна. Тут очень много интересных старинных вещей. Вот глобус. Покрути его и окажешься в любой точке Земли. В мыслях, в воображении. В этом есть своя прелесть — перенестись из настоящего момента времени в неизвестное и неизведанное место. Тут валялись старые свёрнутые карты Мира. У окна по обе стены стояли стеллажи с книгами. Все книги протёрты от пыли. Что нам предлагают прочесть? Ринат Валиуллин. «Пятое время года». Открываю на случайной странице. В глаза бросается диалог: — Почему мы не познакомились раньше? — Раньше никак, я проснулась только в поддень. Очень подходит под ситуацию. Надо будет спросить у этого светленького нахаленыша, когда он проснётся. Вот же он удивится. Почему он выбрал для проживания именно этот дом? Решил, раз тут никто не живёт — это теперь его берлога? Что же он выбрал конкретно чердак, а не первый этаж? Вопросы так и лезли в голову. Я раздумывал над тем, как поприветствую его, как отвешу пару оплеух и дерзких ругательств, а после со спокойной душой позову на спокойную беседу за чашкой чая. Взглянув на время, понял, что сейчас только десять утра. Будить Карлсона не хотелось. Несправедливо это. Задушить может. Хотя я ничего не знал ни о нём, ни о его характере. Почему Карлсон? Да тот, что живёт на крыше. Почти тот же случай. Ещё полчаса я просидел тут среди хлама, книг и прочего. Нашёл старые письма моей бабушки, коробку с фотографиями. Чёрно-белые, не цветные фотографии также отмыты. Он их трогал. Вот кто ему разрешал? Раньше у меня не было столько свободы. Наконец могу вздохнуть чистого воздуха, ну, или немного пыльного. Иногда так хорошо сидеть в одиночестве, наблюдать за пролетающими пылинками в комнате и думать, и не думать — зависит от настроения. Некто, кого я прежде не знал и никогда не видел, зашевелился. И поскольку я сидел таким образом, что я его взору не представился, мальчик даже не знал о моём присутствии. Разумеется, человек встал, заправил одеяло и потянулся, прошёл к центральному окну и слегка вздрогнул. — Мать твою. Ты призрак? — Да. Буу! Многие бы стали более эмоционально реагировать. Чудик лишь отодвинул мои ноги и открыл балкон. Из открытого окна полился прохладный чистый воздух, вкус и аромат которого отличался от городского. Это всё очень мне напоминает анекдот. Передо мной — человек, совершенно не беспокоившийся за свою сохранность. Его не волновало, кто я и что тут делаю. Словно он всё знал наперёд. — Ты мне ничего объяснять не собираешься? Зачем ты забрался в мой дом? — В твой дом? Не верится, что та бабушка на фотографиях, которые ты тут разбросал — это ты. — Я её внук, нахал, а ты тут лишний. Почему ты выбрал именно этот дом, этот чердак? Это взлом с проникновением, между прочим. — Ну и как зовут твою бабушку, внученька? Хочу пить. Нахал поспешил спустился вниз, не обращая внимания на меня. Я за ним. Тоже хотелось пить. И я с ним ещё не закончил! Гад! — Не верю я тебе. По-моему, ты такой же, как и я. — Что ты этим хочешь сказать? Белобрысый поставил чайник на газовую плиту, открыл газ и зажёг спичку. Научился. Гад. — Странник. — Нет, я не странник. В этом доме проживала моя бабушка Наталья Фёдоровна Жучкова. Я её внук, Звягин Вадим Гавриилович. А как тебя зовут, самозванец? Может цесаревич Алексей? — Нет. Я не притворяюсь никем и сразу назвался странником. Если ты хочешь, я могу уйти. Но каким ты человеком будешь после того, как выгонишь меня холодной зимой на улицу? — Не так уж там и холодно. А откуда у тебя деньги? На мыло, на масло, хлеб. — Работку тут нашёл в деревне. Дом я выбрал этот, потому что никто в нём не жил. Очень прошу прощения за неудобства, которые, возможно, предоставил тебе. Войди в моё положение. Брат живёт в городе самостоятельно. Глаза маленькие, тёмные, нижнее веко припухшее. Извинился. Уже что-то. — Ты-то почему в декабре месяце уехал сюда? Совершенно один. Послезавтра Рождество. А ты не с семьёй. Что-то случилось? — Не совсем. Я… — как тебе-то об этом сказать? — отношения с братом подпортились. Он меня не хочет видеть или что-то вроде этого. Всё стало так сложно, и я ничего лучше не придумал… — Как уехать сюда, — откусил хлеба с маслом странник, — Я тебя понимаю. У меня был брат. Тоже. Вячеслав Варфоломеевич. Я засмеялся с набитым хлебом ртом. Странник смирил меня хмурым взглядом. Наверное, он думает, я спятил. Нашёл над чем смеяться. — А как тебя зовут? — Теперь не скажу. Смеяться будешь. — Да ладно тебе. Чем ты тут занимаешься днями? — Катаюсь на санках. — Неужели? А можно и мне с тобой? — Мне казалось, раз это твой дом, а я живу у тебя, то ты не должен задавать вопросов. Досуг совместный по умолчанию. — Я просто не хочу надоесть тебе. — Не бойся. Ты кажешься славным. Следующие пару часов мы ели, обсуждали наши семьи. Оказалось, брату его двадцать четыре, и он живёт в городе, работает резчиком по дереву. Родителей уже давно нет. И странник действительно странствует, узнаёт новое, путешествует и ищет временное жильё. В доме моей бабушки он живёт с августа. Самому страннику девятнадцать лет скоро исполнится, и он отказывается называть своё имя. Рассказал я ему про некоторые детали своей жизни. Как в городе бывает весело. Особенно по праздникам и на фестивалях. На зимних фестивалях. Как мне нравится ходить в кино, сидеть дома и искать в интернете музыку. Этого он не понял, и я показал ему свой телефон и плеер. — Бери наушник, вставляй в левое ухо. А я вставлю себе в правое. Заиграет музыка. Не пугайся. Этими кнопками можно переключать песни. Не сомневаюсь, что для тебя эти ощущения непривычны. Да и музыку я слушаю разную. Поставил я старенькую песню Adam Lambert «Whataya want from me». Первые несколько секунд приветствовало нас гитарное соло на электро-гитаре. Мой новый знакомый вздрогнул, а я по приколу закусил губу. Деревенский какой. В следующие секунды певец запел, а я смотрел на этого парня и его реакцию. Он сузил глазки и не отводил свой взгляд от меня, сосредотачиваясь на мне и на музыке. Мы сидели в тишине, слышна была только музыка. Мыслей нет, время застыло. И всё так странно. Только вчера я плакал по человеку, который меня больше не полюбит никогда, а сегодня я делю наушники с кем-то, чьё имя я даже не знаю. Хорошо, что он не знает, что делят наушники только с кем-то значимым. Надеюсь, он это не почувствовал. На припеве парень всё же отвёл взгляд, поморгал и зашевелил тёмными губами. — Мне понравилось. Можно ещё что-нибудь послушать? Я никогда ничего подобного не делал. — Можно. Только после этого мы пойдём кататься на санках. — Договорились. Я включил следующую песню. HIM feat. Rasmus «Bittersweet». В начале мелодия очень нежная, трепетная. И сочетание их голосов. Мой знакомый прикрыл глаза и что-то представлял. Мелодия правда уносит куда-то далеко, проникает в душу, под кожу, в самое сердце. А перед моими глазами возникло знакомое лицо брата. Такой родной. Со своей счастливой родинкой. Мне не хватало его сейчас, когда я был далеко. У меня нет возможности взглянуть в его надменные глаза, дотронуться до его колючей кожи. Дотронуться до его кудрей. И я не мог понять под конец песни, счастлив ли я или мне чего-то не хватает. Во мне, возможно, идёт борьба. Или я поддался настроению песни. В любом случае, путник вырвал меня из моего мира, встал из-за стола и протянул мне руку. Тепло одевшись, мы вышли на улицу. Двадцать третье декабря. Пятница. Совсем скоро Рождество. — Да думаю, избу не надо закрывать. Путник смерил меня укоризненным взглядом. — Думаешь, раз я влез к тебе, никто больше не сможет? — Я тебя умоляю. У нас нет никаких фамильных ценностей. — А как же винтажные снимки, старинные вазы, книги, в конце концов? А ты видел ту деревянную расписную табуретку? Грабители приметят всё. — Параноик. А вот и санки. По дороге вспомнил, надо бы зайти к Сан Семёнычу. Я обещал ему. Интересно, путник знаком с его внучкой? На улице холодновато, и я забыл свои рукавицы взять. — Прям так холодно? Возьми мою шапку. — Не нужно. Тебе самому холодно. — Перестань. Бери. Видишь, сколько у меня кудряшек? — Ты на мои посмотри. К сожалению, мне нечем было расчёсывать свои кудри, и они растрепались. Парень нацепил на меня ушанку, ничего не сказав. Правда не стоило. Надеюсь, ему не холодно. Неловко, я его раздеваю теоретически. — Может ты всё-таки назовёшь своё имя? Это глупо. Как мне тебя называть? Путник? Странник? Может таинственный незнакомец? Или появившийся из ниоткуда? — Почему сразу из ниоткуда? Я родился под Питером с братом. — Куда мы идём, петербуржец? — Нетерпеливый, скоро придём. По дороге замечаю, какой он высокий. На полторы головы выше меня. Явно сильнее. Может проверить? Дохлый номер. Отстаю от его шага, беру в руки немного снега, леплю комок. Петербуржец продолжает идти, не оглядывается, не оборачивается и ничего не подозревает. А я хитренько улыбаюсь. Подбегаю к нему, оббегаю спереди, и белоснежный комок искрящегося снега летит моему сожителю прямо в лицо, а я уже валяюсь в снегу от смеха, и мой смех разлетается по всей округе. Однако никого, кроме нас, нет. И если незнакомец меня убьёт, никто об этом не узнает. — Ты бы видел своё лицо сейчас! — продолжаю хохотать. — Придурок, — грозно буркнул он со снегом на волосах, — Я тебе свою шапку отдал не для этого. И он продолжил идти как ни в чём ни бывало. Захотелось мне его разозлить почему-то, поиграть с ним немного. Леплю второй комок, более большой. Снег липкий, по заказу. Зачем испытывать судьбу? Жопа хочет приключений. — Эй! Парень поворачивается очень зря, и второй снежок снова устремляется ему в лицо. Ничему его жизнь не учит. На его месте я бы разозлился и слепил ответный бросок. Ничего. Никакой реакции. Взбесить не получилось. В моей голове возник новый план. Слепив третий снежок, я подбегаю и слышу: — Если ты попытаешься сделать это снова, тебе не поздоровится. — Поздно предупреждаешь. Жопой чувствую — у меня будут неприятности. Не могу не удержаться закинуть снежок другу за шиворот. И у меня получилось. А я снова заливаюсь непередаваемым издевательским смехом и радостью. Странник останавливается, глаз его дёргается, и он срывается с места, бежит за мной. Что-то выкрикнув ему, стараюсь убежать. Вот-вот и нагонет! Кричу ему: — Не догонишь! Провоцирую сам не знаю зачем. Зато бегун всё же нагоняет, и мы летим прямо в снег. Его кудряшки попадают мне на лицо, он приподнимается, хватает снег руками и сыплет мне прям на лицо. Я снова смеюсь, переворачиваю патлатого на спину и делаю тоже самое ему плюс бонус — снег за шиворот. — Вот ты сука, Вадим! — Хуже того. Он меня скидывает, и я ещё пару секунд наслаждаюсь холодом и детской беззаботной радостью. Как давно я не валялся в снегу, не играл в снежки и просто не дурачился. — Мы почти пришли. Что, так и будем лежать? — Да, — нужно отдышаться. — Зачем ты это сделал? — Что? — Пытался разозлить меня. — Да я дурачился. — Весело тебе. В следующий раз будешь этот снег есть. Хихикаю. Угрозы пошли. Как мило. Никак не удаётся мне вернуться в ту старую оболочку, когда я был с Пашей. Непокорный и безрассудный — таким я и должен быть, потому что мне это нравится. И это мои врождённые качества. В самом себе у меня сейчас порядок, всё расставлено по полочкам, мебель на местах, лампочки горят, и, кажется, что мне всё по плечу. Плохие времена прошли. У меня появился друг. На горку пришли мы не одни. Были дети, подростки и взрослые. Мелкие смеялись, улыбались и снова бежали занимать место в очереди. Маленькие ребятки такие смешные и беззаботные. Невольно улыбаюсь, чтобы друг не заметил. — Садись вперёд, — произнёс странник. — Эм, ладно. На санках мы уместились вдвоём. И как я был счастлив скатиться с этой горки, закричав от радости и позже проехаться по гладкому льду, перевернуться и успеть отклониться в сторону. — Ну, как тебе? Повторим? — А можно я буду сзади? — беру его за руку и встаю, — Не хочу биться головой. — Нет, нельзя. Какой ты ребёнок, — в первый раз за день увидел его улыбку. Мы скатывались ещё, ещё и ещё. Не знаю, сколько времени прошло, это было просто неважно. На время я вернулся в детство. Жопа в санки пока влезает. — Ещё разок? — Я отдохну. — Слабак, — кидаю. И после скатывания ложусь рядом с ним в снег, не боясь холода. — Совсем забыл, что хотел узнать у Сан Семёныча про работу. — Зачем ребёнку работать? — Я не ребёнок, — улыбаюсь и смотрю на него, как его взор устремлён наверх — в небо, — Хочу угадать твоё имя. — Говорю же — ребёнок. — Может Алексей? — Нет. Спрашивал уже. — Александр? — Нет. — Анатолий? — Нет. — Андрей? — Нет. — Антон? — Нет. — А ты честно отвечаешь? — Да. — Ну скажи, пожалуйста. Интересно же. — А потом ты пойдёшь в полицию, да? — Нет. Мне просто интересно, честно. — Поржать тебе хочется, вот твой честный ответ. — Мне всё равно надо к Сан Семёнычу. — Зачем? — Да так… Он меня познакомить хотел со своей внучкой. — Ладно, пошли. Раз оно тебе надо. По дороге запустил я в него ещё один комочек снега. Реакции не последовало. Огорчился я. Спутник мой похож на камень. Такой же холодный, твёрдый и без эмоций. Или просто это его панцирь. Тут Сан Семёныч и живёт. Обычная, на первый взгляд, изба. Деревянная некрашеная. — Ты запомнил дорогу? Домой сможешь дойти один? — Думаю, да. Постояли ещё, подышали морозным воздухом, я его поблагодарил и постучал в избу. Мне открыли сразу, попросили проходить, разуваться. А на столе стоял самовар блестящий, баранки, масло, конфеты и шоколад. — Дедушка, кто навестил нас? Вышла девушка в длинном белом платье с синими узорами. — Ой, здравствуйте. — Это моя внучка, Авдотья, — у них у всех тут такие имена старые? — Вадим, приятно познакомиться. — Вадим, у меня есть для тебя работа. Будешь писать по три стиха в день красивым почерком на бумаге. Нынче народу нравятся стихи. — Благодарствую. — Вы тут сидите, а я буду наверху прясть. Когда будешь уходить, не молчи. — Благодарствую. Старик улыбнулся и потопал наверх. — Вадим? У девочки был высокий голосок, и я подумал, наверное, хорошо поёт, о чём незамедлительно спросил. — Могу спеть и для тебя. Авдотья запела тоненьким голоском русскую песенку. Она, конечно, хорошая. Девочка эта. И глазки такие искренние, добрые, чистые-лучистые. Румянец на лице. Как она прекрасна и замечательна. Налили чаю, поели конфет и приступили думать о стихах. Признался ей, что не писал прежде, а она спрашивала всё обо мне: откуда я, из какой семьи, чем люблю заниматься да прибавила коль могу писать о чувствах, о природе и о ней. — Пока что не знаю о тебе ничего. — А что мне рассказывать? Сан Семёныч мой дедушка, мама с папой живут в городе и работают там, приедут на это Рождество сюда. Мы будем пить чай, петь и играть на дудочке иль балалайке. Папа мой нынче музыкант, а мама историк. — Я как раз хочу научиться играть на балалайке. — Мой дедушка может тебя научить, и я знаю пару песенок. Неси балалайку сюда. Видел я, как смотрит Авдотья на меня. Как глазки её горели. Никогда не видел прежде я девушек таких. В городе не такие. Не назову их избалованными. Просто ведут себя по-другому, приоритеты другие. Попал я будто в старый русский фильм. Авдотья научила меня этим двум песням, мы не заметили, как быстро стемнело. — Спасибо тебе за твою доброту. Обещаю тебя никогда не забыть. — Так приходи ещё. — Сан Семёныч, я ухожу, занесу стихи вам завтра. Спасибо вам за гостеприимство. — Приходи ещё, Вадимка. Приятные люди, сразу видно. Таких, как Авдотья не видовал я. Уж темно. Ловлю себя на мысли, что в речи перенимаю привычки своих знакомых — говорить немного по-другому. Вместо «или» иль. И другое. Пади от городского меня не останется и следа. Уж темно. Ветер почти не дует, а я смотрю на небо и плетусь потихоньку к дому своему. Хоть бы мой новый знакомый не обворовал и не убежал посреди ночи. Производил он хорошее впечатление, но его напускной холод отталкивал. То-то ли Авдотья. Какая заводная. Улыбается, всегда рада помочь и как хорошо помогает научиться играть на балалайке. С такой девушкой не соскучишься. Она сказала, что завтра тоже может прийти кататься на санках, чтобы было ещё веселее. И я согласился на завтрашнее свидание. Синее небо накрыло деревню. Серебряные точки звёзды мерцали, переливались, а я чувствовал в груди восторг. Не перепутаешь ни с чем. Наслаждение чувствовать природу своим сердцем. Шёл я себе, шёл да пришёл неизвестно куда. Заблудился пади. Света нет ни в одном из ближайших домов. Плетусь дальше в надежде хоть кого-то увидеть. Никого. Как назло. Как назло становилось всё холоднее и морознее. И никак не отправить весточек незнакомцу моему. А если бы и мог — не знаю имени. Вот я дурак. И он тоже. Вижу магазин. Свет ещё горит. Захожу и спрашиваю, может знают дом Натальи Фёдоровны. Не знают. Девушка-то молодая. Пади приезжая. Бреду по ночным улицам. Диво. Снежинки спускаются с небес, падают на куртку, на язык. Как дурак ловлю снежинки. — Вадим? Хорошо, что странник не уехал, не убежал от меня. Ночью пади не отличу чужой дом от своего, а деревня большая, уже убедился. Он же не видел, как я ловил языком снежинки? Вышло бы неловко, я бы подтвердил его слова: я — ребёнок. Рад своему другу в столь поздний час. Сколько времени? — Почему ты не сказал, что дорогу не запомнил? Забыл обо всём, думая про Авдотью? — Ты её знаешь? — Знаю. Я почти всех тут знаю. Живу я тут. На санках катаюсь, работаю. Вот всю округу обошёл в поисках тебя, а ты не в ту сторону пошёл. — Извини, я потерял счёт времени. — Ничего, я отведу нас домой. Шли молча. Выпавший снег хрустел под ботинками. Всё чаще смотрю в небо, на звёзды. Север — это красиво. Север закаляет характер и мысли. На Севере лучше думается и ходится. На природе намного лучше, чем в городе, на улицах которых пропахло бензином. В деревне уютнее, люди приветливее и смешнее. Не могу выкинуть из головы Авдотью. Так всю жизнь она и проживёт — с дедушкой в деревне, вырастет, выйдет замуж и будет счастлива, у неё родятся пухленькие дети, и она будет баюкать их в зимние и летние ночи. Будет топить печь, ставить на огонь самовар, а муж и дети будут любить её искреннюю улыбку и заботливые руки. Познакомившись с ней, я всё понял сразу. У неё большое сердце. Я буду рад ещё раз провести с ней вечер в деревне, где я снова обрёл себя после того, как мою личность растоптал мой брат Паша. Мне было жаль этого незнакомца, ведь он бездомный, обездоленный и забытый. Возможно я понимал, почему он закрылся в панцире. И теперь понимал, почему закрылся Паша. Он закрыл своё сердце на замок, позабыв, как сильно оно умеет биться рядом со мной. Мой брат трус. Грустно мне о нём думать. Однако он моя семья. Новый сожитель зажёг свечку и забросил древесину в печь. У меня было время заглянуть в окошко, посмотреть на небо, на звёзды. Во мне всегда, возможно, жил романтик. Когда я смотрю на звёзды, для меня всё, что когда-либо что-то значило, перестаёт коим-то образом волновать. Хочется думать о вечности. Чтобы было, если бы меня никогда не было? Так хочется озвучить этот вопрос. И в какой-то момент из глаз вырывается стая слёз, разбивающаяся о скалы, о мои щёки. Этот восторг вперемешку с мыслями о семье, которую идеализировал в своих думах, становились радостными и одновременно разбивали моё юное сердце. За последний месяц я потерял себя, перестал что-либо чувствовать. Всё благодаря Паше. Значит так нужно? Это испытание для меня многого стоило. Справился. Пережил. Всё прошло. Можно поверить, время лечит. А мне кажется, лечит Север. Лечат звёзды в ночном небе и вечность, которая за ними скрывается. — Вадим? Ты пока не хочешь спать? — Не хочу. Мне надо о многом подумать. — Что ж, не буду шуметь и тебе мешать. Если что, я рядом. — Останься. Давай послушаем музыку. Сожитель садится за стол, напротив меня. Не рядом. Замечаю. Распутываю наушники. Передаю товарищу. За окном ночь, а в ушах музыка, напротив меня человек, которого я знаю первый день. Меня всё устраивает. И который меня устраивает. Memory of a Melody «Skin Deep». — Музыка у тебя грустная. — Передаёт мое настроение сейчас. — Так чем ты опечален? Тем, что с братом всё так вышло? — Ты не понимаешь. Мы дружили и были близки. У нас всё было не так, как у других. И всё так сложно, как никогда прежде. Мальчик внимательно на меня поглядел и сказал следующее: — Когда-нибудь он поймёт, что ты его семья, а это самое ценное в нашей жизни. И чтобы ни случилось, семья всегда будет рядом. Может не физически рядом, но всегда в ваших сердцах. — Да, может быть ты прав. — Думаю, я прав. — А как ты смотришь на то, чтобы как-нибудь смотаться в город? — Зачем? — Я много чего тебе покажу. — Я подумаю. Наверное, я пойду спать. Наверх. Так что до завтра. — Можно я буду называть тебя Игорь? — Можно. — То есть я угадал с именем? — Спокойной ночи, Вадим. — Твоё имя Игорь? — Не скажу. — Не отстану, пока не скажешь. — Рано или поздно тебе надоест у меня это спрашивать. Поднимаюсь к нему на чердак и с наиболее серьёзным выражением лица произношу: — Сегодня мы будем спать вместе. — Да пожалуйста. Забрав подушку и одеяло, несусь к другу. На его лице ничего не прочитать. Ему в шпионы идти. — Игорь? — Че? — Тебе не страшно спать со мной? Я же ненормальный. — Пхахах, — рассмеялся он, — А тебе не страшно, если я окажусь извращенцем? — повернулся он ко мне, — Мы всего день знакомы, а ты уже спать со мной собрался. — Я всего лишь буду не давать тебе спать. Снова никаких эмоций. Хоть бы подумал, какая эта фраза двусмысленная. Ни-че-го. Ни ухмылки, ни огонька в глазах. Просто смотрит на меня и молчит. Напрягает он меня больше, чем я сам себя. Не привык я спать в одежде. И под одеялом стал расстёгивать ремень, положил его с громким звуком на пол, а потом и джинсы. Наблюдает за моими действиями. — Ты можешь потише? Спать пытаюсь. — Не могу. — Может тебе помочь? — Не нужно, — внутри себя я засмеялся на его фразу. Не настолько я ребёнок, чтобы раздевать меня. Извращенец. Разделся до трусов, отвернулся от сожителя и уставился в стену. На ней висела картина. Натюрморт. Зима на Севере. Прислушиваясь к тишине, я смог услышать, как мой сожитель придвинулся ближе ко мне. Про себя я улыбнулся. А ведь до этого я и не думал, что мы будем так близко спать, в одной комнате. Интересно, думает ли он сейчас обо мне. Почему мне так хочется сейчас человеческого тепла? Хочу объятий. Раз уж мы спим вместе, почему бы мне не сделать это? Разворачиваюсь и сталкиваюсь с его открытыми глазами. — Ты что, спишь с открытыми глазами? Ты летучая мышь? Так вот почему ты выбрал для проживания чердак. — Очень остроумно. Просто тут темно, и я люблю мрак. Раз ты не можешь уснуть, может ты всё-таки пойдёшь к себе на печку? — Ты скажи своё настоящее имя, и я уйду, раз ты так хочешь. — А ты что, не хочешь? Не скажу я тебе своё имя. А если и скажу — не поверишь. — У тебя что, документов с собой нет? — Есть паспорт. — Где? — Не скажу? — Он в твоей одежде? — Возможно. Хорошо, что я снял штаны, а то ты полез бы ко мне. — Нет. Резко выскакиваю, хватаю его штаны и пропускаю руку в карманы. — Нашёл. Листаю пару страниц и нахожу его фотографию. — Милашка. А тебя и правда зовут Игорь. — Я же говорил. А теперь отдай. Тебе-то самому сколько лет? — В марте будет 18. — Какого числа? — Девятого. А у тебя когда день рождения? — Десятого января. — Совсем скоро. — И мне будет девятнадцать. — Отпразднуем в городе, поедем ко мне. — Если ещё будем общаться. — Общаться… — А что ты хочешь? — Ничего. — Врёшь? В отличие от меня, ты не умеешь врать и скрывать эмоции. Ты уже раз двадцать посмотрел на мои губы. Думаешь, я совсем ничего не вижу и тут настолько темно? — Не смотрел я на твои губы. Неправда. Смотрел и ещё как. Необычное замечание — когда я был у Авдотьи, я не смотрел на её губы и мне не хотелось её поцеловать. Это может значить только одно. Я — самый настоящий голубой гей, которого привлекают исключительно парни. — Что, хочешь мои губы? — Не хочу, — вру. — Какой ты лгун, — он пододвинулся ближе, — Я ещё почувствовал что-то, когда мы делили наушники, — я мог чувствовать его дыхание на своих губах. Сейчас я взорвусь, если не поцелую его. Или он меня. Вместо этого собираюсь развернуться. — Стоять. Куда собрался? Игорь придерживает одной рукой меня за талию и приближается максимально близко. Его губы касаются моих. Мне становится незамедлительно жарко. Он закрыл глаза, а я придвинулся к нему ближе, чтобы чувствовать его. Вот уж правда. Знакомы всего один день, а я ему всё это позволяю. Его кудряшки незаметно легли на моё лицо. Его губы страстно сминали мои в горячем поцелуе, и я таял. Внутри меня всё перевернулось, и я мог ощутить подкрадывающееся незаметно возбуждение. Чёрт возьми. Какой Игорь горячий, его руки касались моей кожи, после чего накрыли мой пах, и я простонал ему в рот. Не отрываясь друг от друга, Игорь оказался сверху и коленом водил у меня между ног. Мне хотелось большего. Чёрт возьми. Что этот парень себе позволяет? Не могу ему сопротивляться, это лучшее, что случилось со мной за этот месяц. Его рука проникла в мои трусы, оттянула их и накрыла мой вставший колом половой орган. Я протянул руку к его шортам и коснулся Игоря. Мне нравилось держать его член у себя в руке. — Я не могу удержаться. Тебе лучше уйти, если ты этого не хочешь. — Разрешаю. Беспощадные поцелуи, царапины до крови, его руки накрывают мои и прижимают к полу. Игорь успокаивающе меня целует, входит почти полностью. Мои солёные слёзы от боли и крики на весь дом будоражат. Хорошо, что мы совершенно одни. Когда он вошёл в меня полностью и дотронулся до простаты, я готов был выть от удовольствия. Обхватив Игоря ногами, я приказал ему продолжать и не останавливаться. И он исполнил моё поручение. Его губы всё это время целовали мои губы, рукой он держал мои запястья над моей головой. Игорь и я провели ночь вместе. А потом я проснулся и понял, что ничего не было. Даже тот поцелуй рисовало мне лишь моё воображение. Не было тех царапин, и я не слизывал с его плеча каплю крови. Не было объятий ногами. Не было его вставшего члена. Или? Почти уверенный в его крепком сне приподнимаю одеяло. И вижу его стояк. — Что ты делаешь? — бурчит сонный приятель и затуманенными глазами смотрит на то, как я смотрю на его член. Комично. У него встал член, а я не могу оторвать глаз. Игорь с приподнятыми бровями смотрит на меня. Никогда я не был в таком неловком положении и не знал, что сказать. — Я хотел тебя разбудить холодом. — Тогда почему ты смотришь на меня? Я голый, ты не должен на меня смотреть. — Не должен. Ну, я тогда пойду. — Стоять, — Игорь отбрасывает одеяло с меня и тоже оглядывает моё тело, — Какой послушный. Твою мать. Что тут происходит? Это всё слишком странно. Неловкое молчание. — Теперь мы квиты. Вставай, будем завтракать. Он уходит, а я ещё прихожу в себя после не самого удачного разговора. Чувствую, сегодняшний день будет наполнен неловкими моментами и непонятыми взглядами.