анонимные ниффлеры объявили неделю шуток за триста

Всю нежность Ньют дарит животным, и поэтому я нежен с ним за нас обоих. Всю свою нежность я отдаю ему. Когда это началось? Не помню, если честно. Кажется, так было всегда. Он почти каждый вечер оказывался в моей постели — тычась холодными ногами, болтая о новом прикорме для маминых конептиц. Теперь даже и не вспомню, по сколько нам было, когда для меня это зашло слишком далеко. Зато я очень хорошо помню, когда он довольно чётко обозначил, что я принадлежу только ему. — Нью-ут! К тому моменту я уже смирился с тем, что люблю своего брата немного не так, как принято любить братьев. К его образу под веками, когда гоняю шкурку, к ощущению его головы у меня на плече, которое я воспроизводил в памяти, чтобы быстрее заснуть между дежурствами. — Отойди с площадки, Скамандер. Сгоришь. Брат был сам как язычок пламени над мощным загривком. Сталебрюх приземлился, Ньют взбежал ему на голову, потрепал по брови, съехал по носу, когда дракон вытянул шею, утыкаясь мордой в землю. — Убьётся, Софии отчёт писать. На восточном фронте было не спокойнее, но по-другому. Слаще вино, пышнее девочки. — Пошла вон! Девицу будто ступефаем вынесло. — Совсем безголовый? Живых мало? Хорошо хоть, она сытая. Он занял место упырицы, принялся жаловаться на начальство, сворачивающее проект. — Через три дня — домой. Поцелуй был неожиданным. Заглушку поставили уже в процессе. Брат целовался — будто сожрать хотел, кусался, тёрся, размазывая между нами смешавшееся семя. — Перед отъездом повторю — на неделю должно хватить. Пока ты мой, ни одна тварь тебя не тронет. Так до сих пор и повторяет. Оставляет на мне метки, берёт как женщину или сам насаживается, заходясь стонами. Шепчет, что я — только его, а он — только мой. Это не любовь, это сильнее, яростнее, глубже. Мы друг у друга в костях, в крови, в сердцах и в мыслях. Сплавились душами. Срослись.