Развод Артура и Имса

Шаина       — Нам пора, — объявила Шаина, часа через два сверив время по наручным часикам. (Их ей подарили родители на окончание младшей школы, и в те годы модель казалась Шаине слишком взрослой и вычурной, но теперь она обожала эти часы и была без них как без рук.)       — Думаешь, они уже всё? — хихикнул Патрик. — Ещё года два назад они могли несколько часов того самого…       — Прекрати говорить гадости о родителях, — велела Шаина.       — Вообще-то, это был комплимент, — попытался возражать Патрик, но тут Шаина не выдержала и всё-таки отвесила брату подзатыльник, который он заслужил уже давно.       Они всё время провели в торговом центре, хотя Шаина с бо́льшим удовольствием бы погуляла, пользуясь столь редкой для апреля в этих краях хорошей погодой. Однако Патрик начал бегать по магазинам, и Шаина безысходно плелась за ним, понимая, что лучше уж она его проконтролирует, чем вечером домой позвонят из администрации центра и сообщат, что мальчик бродил по пустым коридорам после закрытия. (Патрик вполне мог нечто подобное учудить — он вообще любил влезать куда не следует, и тем более его влекли места привычные, которые в нестандартных ситуациях становились совсем другими. Однажды он спрятался в школе, чтобы погулять по ней ночью, и чуть не описался от страха, убеждённый, что за ним увязались привидения.)       — Всё, идём, — заключила Шаина и уже безо всякой нежности сцапала Патрика за руку и потащила за собой, несмотря на сопротивление и нытьё. — Нам ещё уроки делать.       Она и так уже шла у него на поводу весь день. Патрик обожал покупки, как девчонка, и не знал меры, едва дорывался до магазинов. Он выклянчил у Шаины несколько новых тетрадок с любимыми супергероями, большой набор фломастеров и здоровенный мешок сладостей, а также в процессе умял мороженное и пару пончиков. Шаина вообще не понимала, куда всё это девается: Патрик мог есть день напролёт, и притом сплошь жирную пищу и сладости, и ничего ему не делалось — метаболизм был убийственный. Возможно, он сослужит ему хорошую службу в будущем, стремительно переваривая спиртное, которым — Шаина была уверена — Патрик начнёт обильно заливаться, едва его нога переступит порог коллежского общежития.       А ещё она была недовольна, что ей пришлось потратить на брата почти все карманные деньги. Ему их тоже выдавали, но в меньших количествах — только на школьные нужды и немного на баловство, и каждый раз Патрик всё просаживал в первый же день — Шаина просто не понимала, куда можно девать столько денег.       Она не была жадной — напротив, она с охотой давала в долг и делала подарки, но еврейское происхождение всё-таки сделало её бережливой и самую малость прижимистой. Например, долги она не забывала, сама старалась в них не влезать, а если приходилось, возвращала всю сумму буквально на следующий день, а то и к вечеру того же, а ещё она не терпела тратить личные деньги на других. Для подобных расходов была отдельная копилка, а то, что ей давали на себя, она на себя и рассчитывала потратить, а тут наглый братец своими запросами лишил её летнего платья, на которое Шаина так давно нацелилась. Что ж, придётся выбрать вариант побюджетней: Шаина ни за что не позволила бы себе просить у родителей больше, чем они привыкли давать, или клянчить подарки.       Весной вечера долгие. Был шестой час, когда они вышли из торгового центра и поплелись вдоль дороги, обгоняемые возвращающимися из мегаполиса машинами, блестящими в лучах заходящего солнца, и вдыхая ядовитые выхлопы. Шаина не переносила запаха бензина, поэтому зажимала нос и старалась дышать ртом. Патрик шёл вприпрыжку, слегка её обгоняя и помахивая пакетами с покупками, и казался таким беззаботным, словно его подменили и он понятия не имел, что ждёт его дома.       А дома — чутьё подсказывало Шаине — их ждала гнетущая атмосфера ссоры и, возможно, раздрай после родительской драки. Идти туда, на самом деле, не хотелось, но Шаина не врала, говоря о необходимости делать уроки. Не имея друзей и остро ощущая непокой в семье, она с головой ушла в учёбу и едва выходила на воздух, отдавая всё время домашней работе. Однако это усердие никак не сказывалось на её результатах: она всегда была где-то посередине, не хватая звёзд с неба, даже если наваливалась всем весом на гранит науки, но и не улетая в конец рейтинга, дав себе поблажку и несколько раз схалтурив. Видимо, такова её судьба — быть где-то в тени, ничем не выделяться и только быть объектом симпатии старших по званию за покладистость и услужливость. Неплохие перспективы для карьеры в будущей профессии, даром что Шаина всё ещё понятия не имела, чем бы хотела заниматься после школы.       На родной улице было тихо, чисто и свежо. Почему-то она всегда выглядела какой-то неживой и даже прозрачной. Соседи маниакально стригли лужайки (зимой расчищали снег), мыли машины и дома, избавлялись от мусора. Словом, район словно сошёл с рекламной фотографии.       Хорошо хоть не было такого, чтобы все друг друга знали: Шаина не перенесла бы, если бы с ней начали здороваться все здешние тётушки. Шаина осознавала свою принадлежность к женскому полу и ничего против этого не имела, однако от души недолюбливала своих сестёр всех возрастов и относилась к ним с подозрением. Она почему-то была уверена, что других дел, кроме подглядывания, подслушивания, сплетничества и стукачества у женщин старше возраста полового созревания не было. (До него они ещё были адекватные: активные, искренние, беспринципные, — не то что претенциозные одноклассницы и напыщенные дамочки.)       Подходя к дому, Шаина прислушалась. Было тихо. Даже слишком тихо — как после битвы или, наоборот, перед грозой. Однако показывать своей тревоги Патрику Шаина не хотела, поэтому без замешательства поднялась на порог и миновала дверь. Тут же ей что-то показалось странным, но что именно, она не поняла до тех самых пор, пока не учуяла запах табака и не завертела головой, пытаясь понять, из которой комнаты он исходит. Именно в этот момент она поняла, что у самых дверей стоят два чемодана. А ещё через секунду она осознала, что с улицы видела открытый гараж, в котором стояла только одна машина — папина. Сердце забилось чаще и в горле встал ком.       — Папа! — громко позвала Шаина, заталкивая Патрика вглубь гостиной и закрывая за собой дверь.       На втором этаже что-то скрипнуло — было похоже на оттолкнутый стол, а потом раздались торопливые тяжеловатые шаги. Шаина крепко держала Патрика за плечи, чтобы тот не рванул раньше времени и не нарушил мизансцену. На самом деле — она бы ни за что себе не призналась — Шаина просто так нервничала, что боялась, что, если она не будет за что-нибудь держаться, то попросту упадёт или вовсе улетит в другое измерение. Ей слишком не нравилась собственная догадка на предмет происходящего.       На верхней лестничной площадке появился папа. И не нужно было быть гением, чтобы по его походке и тому, как он шатнулся от стены к стене, в последний момент перед падением с лестницы схватившись за перила, не понять, что он только что начал напиваться. Глаза были одновременно остекленевшими от спиртного и красноватыми и опухшими, будто он плакал. Шаина почувствовала одновременно жалость и злость: это так взрослый, рассудительный мужик решает проблемы?       — Шай! Рикки! — выкрикнул папа с тем самобытным акцентом, который появляется у всех пьяных в мире в независимости от их родного языка, и, ещё раз пошатнувшись, стал неуклюже, цепляясь за перила, спускаться вниз. — Я как раз собирался вам звонить. Я удивился, что вас не было дома, когда… Но это хорошо. А где вы были?       — Пап, мы были дома, — честно призналась Шаина, наконец выпуская Патрика, и тот уселся на диван, предварительно небрежно бросив на него рюкзак, а потом выудил из пакета с покупками сладости и стал самозабвенно их поглощать, упиваясь тем, что теперь на диване можно есть, да к тому же врубил на полную громкость телек и стал «прыгать» по каналам.       — Патрик пришёл, как раз когда вы начали ссориться, и я его увела, — договорила Шаина. — Что у вас произошло? Что в чемоданах?       — Шай… — подавленно произнёс папа, останавливаясь на нижней ступеньке и пошатываясь, устало прикрыв глаза. — Подойди сюда, детка.       Шаина, опасливо поглядывая на папу, медленно подошла, и тот нежно взял её за руку, не глядя в глаза, будто стыдясь, и вдруг резко уселся на ступеньки, утягивая Шаину за собой. Ей совершенно сейчас не хотелось находиться рядом с ним: она в принципе терпеть не могла, когда папа выпивал, а тут ещё и ситуация складывалась абсурдная и нелицеприятная, к тому же спиртным и табаком разило изрядно — было даже интересно, сколько папаша успел выпить. Но всё же она села, отодвинувшись, насколько это было возможно, не вырывая руки из руки папы.       — У нас с твоим отцом давно уже всё было… — произнёс он достаточно тихо, чтобы не слышал Патрик на диване, и запнулся, не в силах подобрать слова.       — Кончено? — в некотором нетерпении подсказала Шаина, и папа как-то странно поморщился.       — Нет, просто как-то неправильно. Натянуто, что ли, вымучено. Терпели друг друга по инерции, ну и думали, что так для вас лучше, если мы сохраним хотя бы видимость семьи. Но сегодня отец кое-что сделал, одну нехорошую вещь, из-за чего мы окончательно разругались. И вот теперь уже всё кончено.       — Что он сделал? — сдавленно спросила Шаина, чувствуя, как комок в горле растёт, а уголки глаз защипало от подступающих слёз.       — Это касается нашего бизнеса, — нехотя объяснил папа. — Вникать в подробности тебе пока рано, но скажу лишь, что он поставил под угрозу всё предприятие. В этой связи, кстати, совет на будущее: когда работаешь с кем-то в команде, если только эти люди не полные кретины, которым бесполезно что-либо поручать и доверять, никогда ничего не предпринимай, не обсудив это с остальными.       — Не уходи от темы, пожалуйста, — почти взмолилась Шаина и всё-таки всхлипнула. — Что будет дальше с нами, с тобой и с отцом? Ведь ничего же страшного не случилось? Ты как всегда всё исправишь, вы как всегда остынете после пары недель раздельной жизни, и всё вернётся…       Папа ещё крепче сжал её руку, заставляя замолчать, и помотал головой.       — Всё кончено, — повторил он, — мы разводимся. Отец улетает сегодня из Штатов, потом он напишет, куда прислать его вещи. Документы подпишем поврозь. Имущество делить нам не престало, а насчёт вас с Патриком мы сразу сошлись во мнении: вы остаётесь со мной, чтобы не портить вам жизнь переездом и сменой школы, а на лето будете ездить к отцу. Понимаю, детка, ты в шоке, это ужасно тяжело и несправедливо по отношению к вам, но представь, если бы мы продолжали жить вместе — с этими молчанками и скандалами. Разве так вам было бы лучше?       — Было бы лучше, если бы ты не дал ему уйти, а отпустив, взял бы себя в руки и начал думать, как всё исправить, а не побежал заливаться алкоголем, как какой-то слабохарактерный нытик, — воскликнула Шаина, всё-таки вырывая из хватки папы свою руку и вскакивая на ноги. — Даже мои одноклассники-кретины расстаются спокойнее и рассудительнее, чем вы, взрослые, опытные люди с целой жизнью за плечами. Как дети, ей богу!       — Шай… — вяло позвал папа, видимо, пытаясь призвать её к спокойствию, но Шаина уже завелась и буквально рыдала.       — Ты не представляешь, каково это, — продолжала она, — когда весь идеальный мир, созданный вокруг тебя любящей заботливой семьёй, оказывается ложью и разлетается в прах. Я сейчас чувствую себя преданной, а всё потому что вы, два здоровых лба, не смогли сесть и поговорить, когда почувствовали неладное. Может, вы и так и так бы развелись, но через переговоры это хотя бы получилось бы цивильно и плавно, а не так. Господи, как же глупо и пошло! Не ходи за мной, пап, мне надо побыть одной. И отбери у Патрика сладости, пока он заворот кишок себе не заработал.       Шаина договорила и начала было подниматься по лестнице, когда её вдруг пробрал истеричный хохот, и она даже согнулась в пояснице от невозможности дышать сквозь смех.       — А знаешь, папочка, что самое чудесное в этой истории? — спросила она, отдуваясь. — Что пока вы пыжились и выясняли отношения, я не только научилась жить самостоятельно, но ещё и заменила Патрику родителей. Так что я даже теперь не уверена, нужна ли мне вообще ваша опека.       Договорив, Шаина развернулась и, нарочито громко топая, ушла наверх и уединилась в своей комнате, хлопнув дверью. Только когда она осталась в тишине и изоляции, осознание произошедшего и её собственного поведения накатило на неё девятым валом, и Шаина снова расплакалась, повалившись на одеяло и свернувшись калачиком. Когда пролились слёзы, она ещё долго хныкала и дрожала, не чувствуя в себе сил подняться и начать что-то делать, да так и заснула. И даже не заметила, когда после наступления темноты в комнату прокрался протрезвевший и приведший себя в порядок папа, чтобы как следует её укрыть. Артур       Артур осознавал абсурдность ситуации и презирал себя за слабость, из-за которой довёл её до такого состояния, но ничего поделать с собой не мог: видимо, это была какая-то уникальная особенность его в остальное время работающего как часы мозга, который, очевидно, имел предел выносливости и в критический момент, являющийся апофеозом длительного умственного и эмоционального напряжения, просто впадал в ступор и лишал Артура возможности мыслить, анализировать и действовать логически. А чтобы не стоять тупо на месте и не зацикливаться на своей немощности, Артур бросался к единственному выходу, способному погрузить его в забытье, и заливал потрясение спиртным, пока паника от невозможности что-либо предпринять не притуплялась.       Первый раз это было лет в семнадцать. Артур был молод, наивен, идеалистичен и влюблён в подонка. Разумеется, как любой достойный представитель своего вида, подонок изначально рисовался этаким парнем мечты, обходительным, сладострастным и преданным. Методично лишив Артура девственности, а потом доведя его до депрессии упрёками, что они слишком редко бывают вместе (строгие родители и усердная учёба этому способствовали), он подговорил его бежать из дома, изложив изящный план открыть бизнес в другом городе, и Артур радостно проспонсировал это предприятие, охотно выдав вслед за девственностью все свои сбережения, чтобы горе-кавалер поехал вперёд, «прощупал почву» и заложил фундамент ожидающего их светлого совместного будущего. Вот только ни по предполагаемому приезде, ни на следующий день, ни через неделю беглец не дал о себе знать и в течение следующего месяца ревностно игнорировал все звонки и сообщения самого Артура.       Порасспросить и выведать было не у кого, однако откуда-то Артур всё-таки прознал, что подонок уехал не в пустоту, а к давно поджидавшей его более перспективной пассии, с которой тут же снял квартиру (наверняка на деньги Артура) и завёл полулегальный бизнес. Артур сначала пытался утопиться в ванне, а потом отправился в ликёроводочный ларёк, известный на всю округу тем, что владел им сердобольный русский мужик, входивший в положение угнетённых и удручённых подростков и выдававший им спиртное на своё усмотрение. Едва бросив взгляд на Артура, он выставил на прилавок бурбон и снабжал Артура алкоголем ещё с месяц, пока Артуру не надоело и он не взялся за ум.       Поступил в колледж, перетрахал пол-общежития, тоже ввязался в какое-то полузаконное предприятие, из которого вышел сухим из воды и прилично обогатившимся, поступил на военную кафедру и влез в бизнес извлечения, на поприще которого сделал блестящую карьеру и второй раз в жизни ушёл в запой.       Это была далеко не первая его работа. Более того, на тот момент у Артура уже был довольно солидный опыт — многие превосходившие его по возрасту коллеги смотрела на него как на старшего по званию и охотно следовали его указаниям. Но кто-то где-то облажался (что самое удивительное, вопреки традиции был это не Имс), и пришлось спасаться бегством, притом срочно и без оглядки. Когда Артур обнаружил себя на полу в номере обшарпанного отеля в Брюгге с пистолетом в руке, в кромешной темноте, прислушивающимся к каждому шороху после почти двух суток в пути без сна, отдыха и еды, Артур вдруг осознал себя в безопасности, расплакался, как девчонка, а потом выпил всё спиртное, что попалось под руку, после чего проспал почти целый день и под вечер спустился в ближайший бар продолжить славно начатое, а из бара вернулся в компании отличного фламандского любовника на одну ночь, странным образом напоминавшего ему Имса, но об этом Артур тогда старался не думать.       В следующий раз Артура накрыло, когда умерла мама. Особо близки они никогда не были, к тому же почтенная еврейская матрона была недовольна небрежным отношением сына к семейной религии и его гомосексуальными наклонностями, и когда Артур ввязался в извлечение, они на какое-то время вовсе оборвали контакты, но когда начала прогрессировать болезнь отца, Артур из благородных побуждений и чувства долга вернулся домой, всячески помогал матери заботиться о папаше, а когда снова уехал «на заработок», исправно высылал деньги на содержание отца и матушке на собственные нужды. В целом, отношения наладились, но матушка всё-таки скорбела об отсутствии внуков.       А потом её не стало. Артура в то время не было дома, близких родственников или друзей у них не было, так что бедную старушку обнаружили только на третий день соседи, а то, что им удалось разыскать Артура, чтобы сообщить ему трагические известия (Артур был тогда на деле и детали его месторасположения были тщательно засекречены), было просто чудом. Артур тогда ухнул в такую бездну вины и самобичевания за то, что не был с матерью в самый тяжёлый час её жизни, что не нашёл другого способа забыться, как напиться в хлам, но не помогло и это, и тогда Артур поплёлся к Имсу плакаться на плече и засыпать в его объятиях. Потом они ещё, кажется, потрахались, но Артур не был уверен. Но так или иначе исповедь помогла и грозящий начаться запой ограничился одним днём, что позволило спокойно и продумано свернуть работу и махнуть домой на похороны. Имс махнул с ним. И остался. Почти на месяц.       Странно, но, когда хоронил отца, Артур даже не плакал, не то, чтобы впасть в ступор и пойти заливаться спиртным.       Но кто бы мог подумать, что до нового запоя его доведёт собственный муж?       Муж, да уж…       Человек, который подвёл под монастырь разумную, распланированную и осторожную жизнь Артура, взамен подарив адреналин, страсть и счастье. А также, условно, двоих чудных деток. (Которые теперь именно Артура, раз с ними остался он, ненавидели за разрушение семьи, хотя технически Имс был виноват больше. В конце концов, в добавок к вышеперечисленному в его подарки Артуру входили также несколько нервных срывов, преждевременная седина и проблемы в бизнесе.)       Зато именно осознание вины перед детьми помогло Артуру опомниться и вовремя остановиться до того, как запасы домашнего бара были исчерпаны, а сам он очутился в больнице с алкогольным отравлением. (Ещё такого подарочка не хватало детям, которые и без того многое пережили, особенно Шаина, бывшая не по годами взрослой, ответственной и рассудительной.)       Возникни такая нужда — Артур не сомневался — она бы спокойно содержала дом и младшего брата, коль скоро в её распоряжении были бы достаточные денежные запасы, впрочем, она бы и их пополнить нашла способ. Слишком проницательная и находчивая. Вся в Артура — воспитание сказалось наилучшим образом, даже наследственность не давала таких поразительных результатов.       После отъезда Имса и ссоры с Шаиной, Артур кинулся налаживать с ней отношения. Пока он был занят этим, до Патрика наконец дошло, что второй папа больше не вернётся. (Патрик не был глупым или отсталым, просто некоторые взрослые и бытовые вещи ещё не укладывались в его детском сознании.) И Артур ещё не успел как следует помириться с дочерью, как скандалить начал сын, а так как он характер «унаследовал» у Имса (Артуру это не нравилось, но это было справедливое разделение влияния на детей), скандалил он чересчур театрально и показушно. Даже из дома пытался сбежать, но его вернул знакомый полицейский.       Потом ещё раз вернул. Потом ещё раз вернул. Потом просто так зашёл, посочувствовал разводу, остался на чай, на стаканчик виски, на ночь… Дальше не пошло, но Артур остался доволен, да и случайный гость тоже. Хорошо, что Шаина и Патрик ничего не узнали и не заподозрили, иначе с таким трудом восстановленные отношения пошли бы прахом, и в следующий раз наверняка уже обоих детей бы возвращали через посольство той страны, на территорию которой они вознамерились бы убежать в поисках Имса.       Что до него самого, то прошла неделя с отъезда, две, полтора месяца, — и никаких вестей. Артур уже начал было подумывать, не угодил ли горе-муженёк в переплёт и не очутился ли ещё на дне какой-нибудь канавы, но в начале лета на пороге появился Юсуф, которого Артур не имел удовольствия лицезреть уже несколько лет, неловко помялся в дверях, выказал соболезнования и забрал вещи Имса. Артур ждал бумаг на развод взамен, но те не появились ни из кармана Юсуфа, ни в почтовом ящике в течение следующих двух лет, но зато вскоре после исчезновения чемоданов Имс всё-так счёл нужным уведомить Артура о своём местоположении и заодно попросил прислать ему детей с такого-то по такое число. В первый момент Артуру чисто из мстительности хотелось никуда их не пускать, но он быстро осознал, что не столько насолит Имсу, сколько навредит детям, и всё-таки собрал их в путь-дорогу.       Это лето далось ему тяжело. Во-первых, было слишком тихо, и Артур быстро начал сходить с ума от одиночества. Пришлось таскать послушать диски Шаины, и тут только Артур понял, что его дочь странная. Её повадки и вкусы живо напомнили ему одну его родственницу — очень консервативную и очень ортодоксальную еврейскую старую деву. Артур мог только надеяться, что эта фаза у Шаины пройдёт и года через два-три они станет обыкновенной девушкой, — впрочем, даже если это будет не так, кто такой Артур, чтобы судить выборы других людей? Лишь бы девочка была счастлива и довольна внутри своей зоны комфорта. (И чтобы эта зона не мешала окружающим.)       Другой проблемой явилось то, что Артуру пришлось аннулировать сделки заключённые Имсом, и, хотя документов на развод он так и не получил, Имс всё-таки имел совесть подписать бумаги о передаче всех своих акций Артуру, и он стал единоличным управителем фирмы, имеющим власть над всеми аспектами её существования. Поэтому Артур вернулся к проверенной и надёжной сделке, которую так долго готовил перед тем, как Имс своим фортелем подпортил ему все планы, и… Прогорел. То ли у оппонентов были очень хорошие шпионы и диверсанты, то ли Артур на почве личных неурядиц дал слабину. В любом случае, чтобы окончательно не разориться и не обанкротиться, он пошёл на слияние с компанией, которая уже давно предлагала партнёрство, слетал в головной офис в Питтсбурге, где чуть не поссорился с генеральным директором и с большим удовольствием поддался флирту его секретаря, в котором узнал себя лет в двадцать: слишком энергичный, слишком амбициозный и назойливый, но не слишком смышлёный.       Дав мальчишке на утро после умопомрачительного секс-марафона пару житейских советов, Артур улетел домой возглавлять местное отделение фирмы. С директором всё-таки поссорился, но тот хорошо разделял личное и профессиональное, а мозги и опыт Артура для него были бесценны, так что Артур надёжно закрепился в новой должности и быстро поправил семейное финансовое положение. А заодно подвязался на одну халтурку по извлечению, которую провернул на па́ру с чудом отыскавшим его бывшим товарищем. Так что дети вернулись в сентябре к полной чаше и полномасштабному ремонту в доме.       Жизнь вошла в колею и шла своим чередом. Артур работал, под видом командировок уезжал на халтурки, которые товарищ исправно подбрасывал раз в два-три месяца, но из которых Артур выбирал наиболее надёжные и простые. Шаина училась и вроде как приходила в норму (если брать за норму среднестатистических школьников её возраста).       Артур с волнением ждал, когда у неё начнутся влюблённости и свидания, но этого почему-то не происходило, хотя лет в тринадцать-четырнадцать Шаина проявляла интерес к мальчикам и даже просила порой у Артура советов, — куда же всё это делось, притом именно в тот момент, когда должно было достигнуть апогея? Или это у Шины такой нестандартный подростковый кризис? Артур увещевал себя на этом не зацикливаться.       Патрик тоже учился, стал жутко хулиганить, и Артуру приходилось частенько наведываться в школу, чтобы давать объяснения, невыполнимые обещания и возмещать материальный ущерб. Заодно завёл быстротечный, но взаимоудовлетворительный роман с одним из преподавателей, на зимние каникулы уехал с детьми в какую-то поездку, а летом отправил их к Имсу, уже в какое-то совсем другое место.       А потом прошёл ещё один год — примерно с такой же динамикой, разве что обошлось на сей раз без романов, и снова дети отправились в гости к Имсу, снова в новую страну.       В первый год это была Япония, чему Артур удивлялся ровно до тех пор, пока не вспомнил, что Имс ещё во время Внедрения что-то перетирал с Сайто, так что, наверное, у него уже были налажены в Японии связи и пути отхода. Во второй год, однако, это была старая-добрая Англия, где Имс родился и вырос и куда привёл Артура в их первый общий дом. И вот теперь это была Бельгия, и Артур не мог придумать этому выбору объяснения. Однако неизменным оставалось его волнение за детей: достаточно ли Имс о них заботится, не позволяет ли им излишеств, прилично ли себя ведёт при детях? (Артур заставлял себя не задумываться, были ли у Имса, как и у него, за это время любовники.) И поэтому Артур был премного удивлён, когда ему вдруг представилась возможность получить ответы на эти вопросы лично. Патрик       Патрик был обижен. При разводе родителей вроде было принято спрашивать, с кем хочет остаться ребёнок (так ему рассказывали друзья, чьи предки разошлись), и Патрик точно знал, что выбрал бы батю — с ним было весело и просто. Но почему-то за него решили — эти глупые, эгоистичные взрослые — что ему нужна привычная обстановка, тщательный родительский присмотр и сестра. (Вот последнее вообще бред — заберите эту зануду, и Патрик только спасибо скажет, а папа его с каждым месяцем все больше раздражал своей приставучестью и командным, покровительственны тоном, каким он неизменно разговаривал с Патриком.)       Наверное, все дети в подростковом возрасте проходят стадию ненависти к родителям. И Патрик очень сильно недолюбливал папу, уже хотя бы за то, что по его милости (в голове как-то не укладывалось, что для этого было необходимо обоюдное желание и согласие обоих родителей) у них была такая необычная и странная в глазах окружающих семья. Патрик был уверен, что даже соседи перешёптываются у них за спинами, а одноклассники после перехода в среднюю школу так и вовсе начали в открытую на эту тему шутить, почему-то приписывая самому Патрику странности его родителей.       Конечно, приходилось драться, чтобы защитить свою честь, а так как вечно занятому папе было не до него (как всегда), всякие необходимые разъяснения давала Шаина и делала это так щепетильно и снисходительно, словно Патрик был умственно отсталым, так что сестру он недолюбливал тоже, и был просто в ужасе от перспективы провести всё лето с ней почти наедине (с редкими вмешательствами папы, что нисколько не компенсировало неприятность ситуации) в замкнутом пространстве. А потому ликовал, когда пришли известия, что они отправляются к бате, и Патрика даже не особо заботило, в какую часть света его закинут (если бы ещё не надо было брать в довесок багаж из Шаины, было бы вообще идеально).       Он был удивлён и обрадован, что страной назначения была Япония. Как и многие его одноклассники, Патрик проходил стадию любви к анимэ, вот только в отличие от сверстников предпочитал короткие сериалы с глубоким сюжетом, а не говорильно-бегательную развлекаловку, или даже полнометражки, в том числе и Миядзаки. (Удивительно, но тут у него даже сходились вкусы с Шаиной.) Так что, отправляясь в Японию, Патрик предвкушал погружение в культуру, встречу с тем, что так нравилось ему видеть на экране, и даже стремительное освоение языка, что дало бы ему наконец преимущество и повод для хвастовства перед одноклассниками, которые — все как на подбор — либо умели что-нибудь необычное, либо обладали чем-то интересным.       Но Япония, увы, Патрика разочаровала по всем фронтам. Начать хоть с того, что жили они не в центре Токио на самой верхотуре небоскрёба с видом на весь город, а в малюсеньком доме — даже не традиционно-японском! — на выселках, где было безлюдно, грязно и ошивались толпами бродячие животные, в том числе еноты и лисы. Еда была странная, люди дикие, где что написано — ничего не понятно, так что даже в автоматы не поиграешь, да и погода отвратительная.       В больших городах стояла изнуряющая духота, солнце, казалось, вот-вот прожжёт кожу, да к тому же воняло бензином и тухляком. А на природе вместо запахов были убийственная влажность и назойливые комары, а купаться батя запретил категорически, так как в Японии слишком грязная речная вода, а в море — радиация. (Тогда Патрик ещё не знал, что это всего лишь шутка.) Так что делать было особо нечего, ведь даже грандиозный план освоить японский провалился: батя довольно прилично его знал, но ему приходилось совмещать приём детей с работой, так что ещё и на частные уроки у него времени совсем не оставалось, а для самостоятельного обучения Патрик был слишком ленив и неусидчив — ему было жизненно необходимо, чтобы кто-то его контролировал и давал мотивирующих пинков, но не Шаину же было просить, в самом деле, тем более что она каким-то образом нашла себе множество увлекательных занятий.       А из-за того, что осадок от разрыва родителей отложился и на детях, Шаина говорила с батей сквозь зубы, а тот грустил и не так много шутил и веселился с Патриком, как обычно. Словом, лето прошло тухло — лучше бы с папой остался, там хоть друзья под боком и можно пошалить.       Перед отъездом Патрик просил батю в следующий раз взять их в какое-нибудь место понормальнее, и с наступлением лета Патрик был счастлив оказаться в англоязычной Великобритании. Тут всем нашлось дело: Шаина сразу получила деньги на карманные расходы и принялась в одиночку шарахаться по музеям, картинным галереям и прочим местам массового тяготения народа. Она даже несколько раз отъезжала в города поблизости, о чём настоятельно просила Патрика не рассказывать бате, подкупая его сладостями и прикольными (но бесполезными) сувенирами (на которые, подобно сороке на блестючки, был падок Патрик). А сам Патрик наслаждался брожениями по Лондону, парками аттракционов, катанием на лодках и на машине, компьютерными играми и телеком, когда бате вдруг приспичивало поработать. (Кем он работал, Патрик не знал, но его дела были связаны с большим количеством телефонных звонков и писем.) А все вместе они только порой ходили обедать днём и ужинали дома вечером, да несколько раз скатались на большие расстояния в национальные парки и Эдинбург. Короче, было крутое лето.       После этого получился какой-то спокойный год. Папа не слишком порывался воспитывать, Шаина не слишком лезла с заботами, одноклассники как-то успокоились, учителя перестали придираться к успеваемости, и Патрику больше не надо было бунтовать в открытую. Но слава смутьяна и сорвиголовы за ним закрепилась, так что к нему потянулись новые друзья. А поскольку фантазия у Патрика была бурная, он легко придумывал захватывающие развлечения своим товарищам, и благодаря грамотной и красочной речи, ловко оперируя аргументами, мог уговорить их на что угодно и переубедить в любом вопросе. Мальчишки смотрели на него, как на короля, а девчонки держались в стороне и как-то странно поглядывали, но из-за того, что мальчишки взрослеют медленнее, Патрику (и его друзьям) понадобилось ещё какое-то время понять, что это значит.       Патрик собрал вокруг себя верную и постоянную шайку, которая должна была скрашивать его одиночество, непонимание и несвободу дома. Они шлялись вечерами по городу и играли в войнушку на пустыре, Патрик напоказ выкуривал сигарету, утром украденную из тумбочки в спальне папы, и все наблюдали за ним с открытыми ртами, восторгаясь его «взрослостью». Патрик знал, как пролезть в кино без билета, умыкнуть шоколадку из магазина, прокатиться на подножке автобуса. В гости Патрик никого никогда не звал, зная, что там, под гнётом папиного авторитета, потеряет свой собственный в глазах одноклассника, вынужденный быть послушным и подчиняться, но мальчишки часто собирались у кого-нибудь из них и при родителях спокойно и послушно играли в настольные игры, а ночью тайком смотрели ужастики, спрятавшись в доме из подушек и одеял, и обсуждали девчонок.       Обсудить было что. Девчонки все начали меняться, и если раньше с некоторыми из них можно было вполне прикольно поболтать и спокойно привести их в компанию, зная, что они будут с равной отдачей бегать, драться и сквернословить, то теперь всех вдруг обуяла какая-то надменная скромность и не по годам подчёркнутая женственность. Только одна девчонка оставалась нормальной, но её гнобили и другие девчонки, потому что она отличалась от них, и, к удивлению Патрика, мальчишки, которые вдруг тоже сменили отношение к женской половине класса и начали их задирать, улюлюкать и странно краснеть, когда с ними заговаривали без издёвки. Патрик недоумевал: все с ума, что ли, посходили? Потому что сам он продолжал видеть в девчонках точно таких же ровесников, как в мальчиках, разве что несколько отличающихся внешне.       Патрик опасливо наблюдал за Шаиной: она ведь тоже вроде как девчонка, даром что сестра — вдруг на неё эта болезнь тоже распространится? Начнёт наряжаться, вертеться у зеркала, хлопать ресницами и задирать носик, чуть на неё посмотришь? Но Шаина оставалась прежней, разве что немного похорошела и стала менее навязчивой. В отличие от старших сестёр нескольких его одноклассников, она даже не устроила истерики из своего похода на выпускной (Патрик даже не был уверен, ходила ли она на него.)       Патрик порой подумывал, что Шаина могла бы понравиться какому-нибудь парню, если бы не так зарывалась в свои книжки не пряталась под старомодной ханжеской одёжкой. А ещё Патрик начал осознавать, что бросился бы её защищать, что бы ей ни грозило, и его такая решительность напугала: раньше он ради сестры и пальцем бы не пошевелил. Неужели, это признаки взросления? Видимо, они самые, поскольку даже папа уже не вызывал такой ненависти своим отношением к Патрику и поведением вообще. Он будто бы даже начал смотреть на него как на равного. А поскольку Патрик даже не мог предположить, как в тот безумный год мог измениться батя, предстоящая поездка к нему на лето несколько пугала.       В тот раз это была Бельгия. Патрик вообще был удивлён узнать, что существует такая страна, не говоря уже о городе Антверпен, где они должны были жить с батей в его съёмной квартире. Утром в день вылета Патрика знатно колбасило, в душе сидел какой-то иррациональный страх — предчувствие, что произойдёт что-то нехорошее, однако Патрик никак не мог понять, за кого именно он переживал и что это могла быть за угроза. В машине папы, отвозившего их с Шаиной в аэропорт, он сидел как на иголках и всё надеялся, что что-нибудь случится и они опоздают на самолёт. Он так изъёрзался, что Шаина даже сделала ему замечание — Патрик давно за ней заметил раздражительность по отношении к необоснованному шебаршению в непосредственной близости. И если раньше он бы только больше стал вертеться, теперь напрягся изо всех сил, чтобы взять себя в руки. Не помогло — начал стучать ногами и кусать щёки изнутри.       Зарегистрировавшись на рейс, Патрик последний раз обнял папу на прощание и, семеня за Шаиной на паспортный контроль, беспомощно обернулся и тоскливо поглядел на удаляющийся выход из аэропорта.       — Знаю, — выпалила вдруг Шаина, наконец словесно реагируя на нервозность Патрика, но видимо, неверно её истолковав. — Мне тоже не нравится, что мы живём так дико. Но у меня есть одна идея как их помирить. В самолёте расскажу.       Разлад в семье уже давно не тревожил Патрика и уж точно не был причиной его нынешнего волнения, но идея — вернее, намёк на идею Шаины зажёг в нём совершенно новую искорку, и Патрик с уже большей уверенностью шагал на посадку на рейс до Брюсселя с пересадкой в Нью-Йорке. (Жалко время ожидания небольшое — а то можно было бы прошвырнуться по Манхэттену, коротая его.) Имс       Имс, наверное, совсем не соображал после того, как занялся с Артуром сексом впервые за несколько месяцев, потому что, после того, как сразу за этим ему было будничным тоном объявлено, что они расстаются, вместо того, чтобы начать новый виток разборок, который, наверное, закончился бы ещё одним раундом секса, а там и примирением, Имс просто встал с кровати, будто во сне (сне, ха! А может, это и был какой-нибудь кошмарный сон, в который его засунули враги?) поплёлся в ванну, где наспех привёл себя в порядок, умылся, а потом так же на автомате удалился в кабинет и бездумно составил документ о передачи своей доли акций Артуру, после чего вернулся в спальню, где Артур всё ещё лежал на кровати, таращась в потолок (а на футболке у него красовалось пятно засыхающей спермы), достал с антресоли два чемодана и стал собирать в них свои вещи — процесс это был долгий, но Артур так и не пошевелился даже тогда, когда Имс с грохотом стаскивал поклажу вниз. Только когда он вернулся забрать ещё одну небольшую дорожную сумку, Артур наконец сел на кровати по-турецки и перебирал пальцами покрывало, глядя строго на свои руки.       — Ну что? — сухо спросил Имс. Ему вдруг всё сделалось резко всё равно. Он словно лишился души.       — Наверное, нам стоит обсудить развод? — тихо предположил Артур. — Имущество, детей…       — Мне от тебя ничего не надо, — бросил Имс. — Для детей всё должно пройти максимально безболезненно.       — Они останутся со мной?       — Если хочешь.       Артур поднял глаза. Они были так же пусты, как душа Имса в этот момент.       — Спасибо, — пробормотал он и снова потупился. — Фирма…       — Я составил перевод своих активов на тебя. Когда я смогу видеть детей?       — Можешь брать их на лето.       — Договорились. Думаю, нам теперь безопаснее не находиться одновременно на территории одной страны. Я напишу, когда устроюсь, куда отправить мои вещи — не хочу тащить всё сразу. И пришлю документы на развод. Всё, наверное?       — Похоже на то, — согласился Артур и больше на Имса не смотрел.       Описывать, сколько противоречивых и мучительных чувств и желаний боролись в Имсе в тот момент, было бы лишней тратой времени. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы принять решение. Он выбрал путь наименьшей для себя боли и просто вышел из спальни. Спустился вниз. Вышел из дома. Зашёл в гараж. Сел в машину и завёл мотор. Выехал на улицу, — голова шла кругом и вокруг всё казалось смазанным, как на акварельных картинах, всё казалось нереальным, бестелесным, эфемерным. Имс даже почти не ощущал тверди под ногами, так что это было немножечко чудо, что он добрался до аэропорта без катастроф на пути. В мозгу было пусто, в ушах шумело, планов на жизнь не было, да и жизни не было, — разлетелась на миллион осколков, когда Артур покинул своё законное и определяющее самое бытие место в ней.       Ни о чём не заботясь, в аэропорту Имс спросил, куда летит ближайших самолёт, на который есть места. Через час был рейс на Нью-Йорк, из Нью-Йорка можно будет улететь ещё куда-нибудь, — вот они минусы жить в маленьком городе! Там вряд ли найдут враги, но при необходимости из них не так-то просто сбежать.       Имс точно не знал, сколько времени провёл в воздухе в тот день. Он вообще словно выпал из реальности и просто двигался куда-нибудь, чтобы не застрять на месте. В итоге он более или менее пришёл в себя, когда его разбудили в пустом зале ожидания аэропорта на Тенерифе — Имс заснул, дожидаясь следующего рейса (в билете значилось, что Имс намылился в Москву), и упустил самолёт (чему он порадовался, так как в своём бессознательном состоянии забыл, что в Москву ему ход заказан).       Ну что ж, хотя бы пересёк океан и оказался в спокойной и в меру изолированной атмосфере. Здесь можно ненадолго осесть, чтобы прийти в себя.       Приход в себя завершился тем, что из местной тюрьмы Имса приехал забирать Юсуф, повыяснял отношения с органами правопорядка, расстался с крупной суммой в долларах США и с громогласной матерной руганью увёз покорного всему Имса на Тайвань. Там Имс взял себя в руки (этому способствовало полуночное купание в океане и неудавшаяся попытка утонуть) и вспомнил о существовании такого полезного человека как Сайто, после чего дело оставалось за малым — отыскать его и установить контакт.       Сайто оказался не только жив и здоров, что было немаловажно в сложившейся ситуации, но, как положено японцам, ещё и верным своему слову и, не без опасения, но охотно пригласил Имса для личной встречи. После ужина с суши, караоке-клуба и деловых переговоров в курительной комнате (сигаро-курительной, ничего нелегального!) Сайто, бывший не так честен в бизнесе, как в дружбе, согласился нанять Имса в свою службу промышленного шпионажа (конечно, она был у него в распоряжении с того самого дня, как компания впервые засветилась на страницах «Форбс»), и Имс собрал команду, в которую, брыкаясь и сопротивляясь, вошёл и Юсуф.       Работа на Сайто дала Имсу стабильное положение в Японии, коль скоро он сам не светился, и потому летом Имс получил возможность принять у себя детей. Приём, правда, прошёл без особого удовольствия для обеих сторон: Имсу приходилось продолжать работать, Патрик скучал, Шаина его ненавидела (судя по всему), и Имс страдал так, как если бы тень Артура ходила за ним по пятам. (Впрочем, Шаина так во многом была на него похожа, кроме, разве что, некоторой неуклюжести, что эффект её присутствия был почти соразмерен явлению Артура собственной персоной, так что на обратный рейс Имс провожал детей с горечью, но облегчением.) (Кстати, уже когда дети ушли на паспортный контроль, до Имса вдруг дошло, что они с Артуром ужасные родители: какой кретин отправит двух подростков одних на шестнадцатичасовой перелёт с пересадкой?)       Имс «ушёл» от Сайто осенью, когда ему снова открылись ворота в бизнес извлечения. Символично, что ключ от них сам Сайто и выдал, когда заказал Имсу кражу не из чужого сейфа, а из подсознания. Последнюю халтурку Имс брал за полгода до того, так что новое погружение в сон стало для него почти событием. Вот только на обоих уровнях его преследовали проекции Артура и детей, и Имс наконец в полной мере стал понимать, что испытывал Кобб во время Внедрения, когда за ним по пятам ходила покойница-жена. (Имсу ещё повезло: по его милости погиб только брак, а не сам Артур.)       Успешно справившись с заданием, Имс вежливо попросился на волю, и Сайто отпустил его с хорошими премиальными и лично похлопотал о выдаче ему визы той страны, куда Имс пожелал бы отправиться. Имс провёл несколько дней на Лазурном берегу, развалившись в шезлонге и потягивая коктейли, наслаждаясь возвращением к давно забытому праздному и шикарному образу жизни, выиграл крупную сумму в казино и заодно нашёл заказчика. Снова втянул в дело Юсуфа, и тот всю дорогу жаловался, что Имс им нагло пользуется. Тем не менее они знатно поимели Ниццу и — снова не без помощи Сайто — двинули в Южную Америку скрываться от преследования.       Следующие несколько месяцев они провели, колеся по миру на задания или с заданий, пока после очередной работёнки не настало лето и не пришла пора снова прикинуться законопослушным гражданином, чтобы принять у себя детей. Так как последний заказ прошёл без осложнений, на хвосте никто не сидел, можно было спокойно отправиться на родину, и ступив за порог дома впервые за десять (а то и больше) лет одновременно с детьми, Имс впервые ощутил, как соскучился по Лондону. (И лисам с енотами, которые облюбовали его задний двор и устроили логово под зарослями в углу забора.)       Это лето прошло немногим лучше предыдущего, но дети хотя бы получили удовольствие от пребывания в Англии. Шаина в полном отрыве от семьи изучала достопримечательности столицы и окрестностей (в блаженном неведении, что отец ни о чём не подозревает, хотя на самом деле ещё в первый день Имс снабдил телефоны обоих детей маячками слежения на случай, если враждебное прошлое всё-таки решит ворваться в настоящее — дети в таком случае станут лёгкой мишенью, особенно робкая и худенькая девочка, в одиночку разгуливающая по древним улочкам.)       Ещё Имсу пришлось в нереальном графике совмещать родительские обязанности с работой, так как на него внезапно обрушился заказ на обработку какой-то большой шишки местного разлива, и Имс взял на себя всю работу, которую мог выполнять дистанционно, и уже после отъезда детей был шокирован узнать, что целью заказчика был не кто иной как Принц Кембриджский. За такую подставу Имс устроил знатную взбучку своим «партнёрам», поскольку, будучи истинным британцем по духу, чтил неписанный кодекс не трогать королевскую семью и за подобное предательство государственных интересов готов был землю есть, обернись его промашка межнациональным скандалом, но обошлось, и тем не менее от греха подальше Имс поспешно смотал удочки и сделал ноги из столь милой его сердцу Англии.       Следующий год прошёл примерно в таком же режиме, и за всеми перипетиями Имс (конечно, невзначай) забыл об очень важной мелочи личного характера, а именно — о разводе с Артуром. Поначалу Юсуф ещё напоминал ему, что пора бы взяться за официальное оформление расставания, но Имс каждый раз с таким равнодушием отвечал ему, что «подумает об этом завтра», что вскоре Юсуф — не будь дураком — понял, где собака зарыта и, многозначительно покивав, оставил Имса в покое.       А дело было в том, что Имс не готов был расстаться с надеждой, что на самом деле ещё не всё потеряно. Чем больше проходило времени, чем дальше он удалялся от дома, чем ощутимее становилось напряжение между ним и детьми, тем острее Имс осознавал, что просто обязан всё исправить и вернуть, если только не хочет умереть от одиночества, однако духу взять себя в руки и вплотную заняться этим делом ему не хватало. Неоднократно он подумывал о том, чтобы призвать Артура к совместной работе, но каждый раз вспоминал, как радикально негативно Артур относился к его халтуркам в последние годы совместной жизни, что решил не настраивать его лишний раз против себя. Другая мысль была — предложить совместно всей семьёй провести рождественские каникулы, но пока Имс об этом думал и планировал, как именно всё организовать, кончилась зима.       Очередное дело закинуло Имса в США, как они ни сопротивлялся и ни объяснял заказчикам, что ему туда нельзя. (Никакой реальной угрозы на самом деле не было, но Имсу всё-таки было психологически тяжело находиться так близко к Артуру и не иметь возможности его увидеть.) Впрочем, его тревога оказалась не голословной, и работа пошла наперекосяк. (Подтверждение тому, что не надо в подчинение матёрому специалисту набирать команду дерзких и самоуверенных юнцов, полагающихся на современные технологии и, собственно, молодость, которую считали огромным преимуществом перед авторитетом старика-имитатора, которого назначили им в няньки предвзятые наниматели.) Короче, отступали кто как, Имс — через Мексику и был абсолютно уверен, что всё-таки засветил физиономию перед преследователями, а значит теперь долой все старые контакты, банковские карты, документы и держаться как можно дальше от камер наблюдения.       Только стараниями заказчиков, благородно чувствовавших себя виноватыми за сложившуюся ситуацию, Имс без приключений добрался до Европы и, живо вспомнив фильм «Залечь на дно в Брюгге», отправился в Бельгию, только вместо слишком наводнённой туристами Брюгге выбрал более тихий, но не совсем периферийный Антверпен, и туда же летом пригласил детей. (Мысль «а почему не позвать бы, собственно, и Артура» Имс старательно и поспешно отогнал.)       В ожидании прибытия отпрысков, Имс старался морально подготовиться к встрече и прикидывал, чего от ребят ждать. Патрику одиннадцать, значит, его гиперактивность достигла апогея, и Имсу нужно будет выдерживать долгие часы его пустой и бессвязной болтовни и стараться поспевать за ним, когда его привлечёт какой-нибудь очередной объект на другом конце улицы. Шаине семнадцать, и Имс совершенно терялся в догадках. Одиннадцатилетним мальчишкой он хотя бы побывал сам и, несмотря на некоторые изменения в образе жизни современных подростков и их культурных/моральных ориентирах, этапы возрастной трансформации характера в них оставались почти неизменны и даже преимущественно выражались всё в том же. (Имс бы даже не удивился, если бы нашёл у Патрика припрятанные сигареты.)       Но вот Шаина была загадкой. Имс, конечно, учился в старшей школе и вокруг него было много сверстниц, но в то время он был слишком увлечён переменами, происходившими с ним самим, чтобы замечать что-либо вокруг, а потому совершенно не знал, чем живут и дышат девушки в этом возрасте. Придётся ориентироваться на месте, но Имс всё-таки надеялся, что за год Шаина не слишком изменилась, и можно будет придерживаться прежнего протокола действий: поставить маячок на телефон, выдать деньги на карманные расходы и отпустить изучать достопримечательности.       Просто, но печально: Имс всё-таки безгранично любил Шаину — своего «первенца», и ему бы хотелось снова с ней сблизиться, но было совершенно очевидно, что до тех пор, пока она находится под влиянием Артура и воспринимает мир от его лица, прощения за развал семьи Имсу не видать. (Если только Артур не успел накрутить романов и подорвать доверие Шаины к себе, но Имс предпочёл бы оставаться ненавистным отцом-отступником, чем даже вообразить любимого Артура в чьих-то чужих объятиях, даром что Имс со стопроцентной уверенностью знал, что объятия были, и не одни, и не только объятия: Артур слишком хорош, чтобы долго оставаться один. Но не стоит об этом — это слишком больно.)