Развод Артура и Имса

Шаина       Полный провал.       Такова была первая мысль Шаины, едва она завидела на площади папу. То, как нежно и радостно он обнимал Патрика, ещё вселило какую-то крохотную надежду на успех предприятия, тем более что и саму Шаину папа приветствовал душевно и нежно, но вот в следующую минуту он уже встретился взглядами с отцом, и Шаина поняла, что все ухищрения пошли прахом, и папа не то что не горит желанием обсуждать с отцом что-либо кроме развода, но и вообще предпочёл бы его не видеть, скажем, никогда. Что ж, Шаина хотя бы попыталась. И хотя сдаваться после первой попытки было не в её правилах, она слишком хорошо знала, что если папа настроился на какую-нибудь линию поведения и утвердил в голове свой личный план на ближайшее будущее, в отношении всех окружающих его людей в том числе, то ей не светит даже чуть-чуть сбить его с этого пути, не говоря о том, чтобы развернуть его на 180°.       Тем не менее так сразу переступить через свой характер было сложно, так что чуть ли не против воли на протяжении обеда Шаина изо всех сил поддерживала нейтральную беседу на абстрактные темы, втягивая в неё обоих родителей, и изо всех сил намекая, что рассчитывает, что они спустят надутые зобы, посмотрят на мир трезвым взглядом и поговорят по-человечески, без привычного сарказма и состязаний в интеллекте. Потому что взрослые люди так решают проблемы — разговаривают, да?       Шаина не ожидала, что отец, виновник всех ухищрений, ради благополучия которого в первую очередь был разработан план по воссоединению семьи, так с лёгкой руки выдаст свою непричастность к происходящему, изобличит, сам того не подозревая, истинные намерения детей и разрушит всю коварную схему. Вместо рассудительного обсуждения папа устроил высокопарный скандал и окончательно разрушил надежды на воссоединение, дав в своём пространном душеизлиянии понять, что вопрос не подлежит обсуждению, и вообще он тут находиться не хочет. Притом всё это произошло так спонтанно и на таких эмоциях, что остальные трое даже не сразу поняли, в чём дело.       И только когда отец пришёл в себя и сорвался с места, бросившись догонять вспылившего недо-бывшего супруга, Шаина вдруг поняла, что отец как раз-таки был на стороне детей и нуждался во всевозможном вспоможении. Так что Шаина и себя взяла в руки (всё-таки теперь их трое против одного, а это неплохое преимущество), растормошила Патрика и помчалась за родителями, чтобы проконтролировать их дальнейшее общение. Им с самого начала нужен был медиатор и резонёр — Шаина этого как-то не учла, слишком положившись на зрелость и сознательность родителей.       Людской поток торжественного марша смёл Шаину и Патрика, как лавина, и понёс в угодном ему направлении. В первый момент Шаина впала в панику: во-первых, учитывая рост и весовые категории, их с Патриком могли просто задавить, или сбить с ног и задавить. Во-вторых, толпа могла их разлучить, а даже если этого удалось бы избежать, неизвестно, где они окажутся в конце шествия, а оттуда ещё придётся как-то добираться до дома в малознакомом городе, и вдобавок, где к тому моменту окажутся родители? А что если им вообще удалось просочиться сквозь эту толпу, и теперь они уже чёрт знает где? Так или иначе, чтобы избежать всех возможных угроз, надо было собраться, стараться держаться в одном ритме с толпой и при каждом удобном случае смещаться в сторону, пока не удастся вырваться.       Впереди вдруг мелькнула знакомая татуировка на мощном бицепсе, вытарчивающая из-под рукава мужской рубашки. Если только в мире не случаются подобные совпадения, то там, в нескольких метрах, отец. Шаина схватила Патрика за руку, напрягла все мускулы, включила в мозгу режим просчёта вероятностей и составления алгоритма действий и стала пробиваться за отцом. Вскоре она была уже в нескольких шагах, отчётливо могла разглядеть отца, почти преследующего норовящего оторваться от него папу. Они активно о чём-то спорили, но в оглушительном гомоне марша было не слышно. Только в один момент оба обернулись, зафиксировали в толпе живых и здоровых детей и вернулись к своим спорам.       Остановились они так резво, что Шаина чуть не врезалась в спину отца. Причина задержки нашлась тут же — на пути родителей выросли журналисты, что-то лопотавшие на фламандском. Родители, конечно, не понимали, и постепенно им удалось вывести журналистов на английский. (Как же ужасно среднестатистические европейцы говорят по-английски!) Вопросы, которые сыпались на родителей, вызвали у Шаины сперва изумление, затем иронию. Ещё более забавно было наблюдать, как они мнутся с ответами и пытаются от них увильнуть.       А что, этот фестиваль всё-таки может принести пользу, как Шаина и планировала. Общее неловкое положение сближает, а значит надо его родителям создать и усугубить. Так что Шаина вылезла вперёд и сама стала отвечать на вопросы, нарочно рисуя родителей прямо такой распрекрасной идеальной парой, что даже при всём желании вцепиться друг другу в глотки, они не смогли бы сейчас сбросить маски и предстать перед многотысячной зрительской аудитории в истинном свете, чтобы избежать ещё большего унижения.       И вот Шаина всё больше завирается, Патрик всё больше работает на камеру, журналисты не устают восхищаться их чудесной семьёй, а родители как будто сам втягиваются в эту игру, начинают расслабляться, поддакивать и даже улыбаться. Возможно, Шаине показалось, но им даже как будто стало снова легко и комфортно в обществе друг друга, а то, что они продолжали пытаться поскорее отделаться от репортёров, то разве же это не свойственно всем парам, особенно счастливым — стесняться внимания и жаждать как можно скорее остаться наедине. А кстати! Что, если оставить их наедине, хотя бы на пару часов? Когда им не надо будет стесняться посторонних глаз и следить за собой, чтобы не сболтнуть при детях чего-нибудь недопустимого, какими они предстанут друг перед другом вне избранных для этого затянувшегося спектакля ролей?       А пока Шаина напряжённо совмещала беседу с журналистами (учтите ещё, что приходилось исковерканный английский мысленно переводить на нормальный, и, наоборот, упрощать собственную речь до доступного им уровня) и рассуждения о дальнейших действиях в отношении родительского примирения, произошло чудо. Вместо ответа на очередной вопрос, к которому Шаина уже подготовилась, отец сгрёб папу в охапку и со всей искренностью и возможной в их возрасте страстностью поцеловал его на глазах у всего честного присутствующего народа и тех опосредованных тысячах телезрителях, на чьи экраны сейчас в прямом эфире транслировался репортаж о марше.       Шаина оцепенела, широко распахнув от изумления глаза, и постепенно выражение её лица преобразилось из ошарашенного в радостное, а Патрик, в свою очередь, проходил подобную трансформацию в противоположном направлении, кривясь в брезгливости всё больше, по мере того как поцелуй затягивался, а папа явно начинал получать от него удовольствие. Даже видавшие виды журналисты явно смутились такому отъявленному проявлению любви и с неуклюжими топорными оправданиями ретировались. Толпа же продолжала сплошным потоком литься мимо, только изредка кто-нибудь по-настоящему обращал внимание на целующихся, разворачиваясь спиной к движению или ненадолго притормаживая, чтобы сделать какой-нибудь одобрительный жест или выкрикнуть что-нибудь на незнакомых Шаине языках. А у неё самой бешено колотилось сердце от ошеломляющей радости: план удался, лёд сломан. Осталось теперь закрепить результат.       Патрик нетерпеливо тянул Шаину за руку, ныл, что он устал, что ему душно, что Шаина слишком крепко его держит, что родители надоели ему со своими телячьими нежностями. Но Шаина его игнорировала и только время от времени шикала, чтобы Патрик слишком не повышал голос и спонтанным резким звуком не выводил родителей из того блаженного транса в котором они явно сейчас пребывали.       Но поцелуй всё-таки оборвался, и тогда только Шаина (как, видимо, и родители, в связи с чем и остановились) вспомнила, что людям необходимо дышать. Шаина шумно вдохнула, а родители ошарашенно вглядывались друг в друга, и Шаине было до ужаса любопытно, что же они там видели. В её глазах они не изменились, разве что самую малость помолодели, но для них двоих, наверное, случившееся стало потрясением. Ещё бы! Вдруг обнаружить, что целовать человека, которого привык про себя ненавидеть, так же приятно, как отсыпаться в воскресенье, купаться в море и любоваться на звёзды под слепым дождём, вдыхая запах молодой травы.       Пока родители всматривались друг в друга, казалось, что время остановилось. Оба тяжело дышали и как будто не знали, что сказать. Шаина чувствовала эту неловкость, она тоже не могла придумать, как из неё выпутаться. Патрик, на мгновение успокоившийся, когда родительский поцелуй только закончился, а он понадеялся, что теперь-то они пойдут домой, снова заныл и начал вырываться. Это движение на периферии зрения, выбивающееся из общего потока, как будто и привело родителей в чувства — они встрепенулись и завертели головами. Со второй попытки увидели детей.       — Давайте-ка выбираться из этой толчеи, — тут же предложил отец, наклонился, чтобы понять Патрика, и усадил его к себе на бедро, придерживая одной рукой. Другой взял за руку папу, и, видимо, серьёзно рассчитывал, что этого никто не заметил. Шаина заметила очень хорошо, хотя бы потому, что в отсутствии папы отец за руку брал бы её, а теперь она как бы осталась самостоятельной. Ага, как же. Не успела она об этом подумать, как папа приобнял её за плечи, и такой вот странной процессией они стали пробираться на свободу.       Последний рывок, и Шаину словно обдало холодом, дышать сразу стало легче. За её спиной всё ещё текла сплошным потоком жаркая людская лава, а она стояла посреди пустой и довольно просторной брусчатой улицы и приходила в себя, пытаясь осознать, сколько из увиденного и услышанного было на самом деле, а что только пронеслось в её воображении. В самом деле — они словно пересекли границу миров!       Придя в себя Шаина наконец смогла оценить ситуацию. И мизансцену, раз уж на то пошло.       Отец так и не поставил Патрика на землю, но папа всё-таки освободил свою руку из его хватки и сам выпустил Шаину. Теперь папа нервно приглаживал волосы и слонялся вокруг остальных, тоже видимо, пытаясь собраться с мыслями. Отец, в свою очередь, как будто не чувствовал веса сына на руках и забыл вообще о присутствии детей, влюблённым взглядом наблюдая за мужем.       — Мне надо выпить, — вдруг изрёк папа, а потом, спохватившись уставился на Шаину.       — Я знаю отличное место, — тут же встрял отец. — Хозяин меня знает и сделает нам скидку. Серьёзно, Артур, идём. Вспомним молодость.       — Не дай бог! И вообще, с нами дети. Или их тоже в твоё «место» поведём? Господи, Имс, ты же не таскал их с собой по барам все эти годы?       — В кои-то веки ты переоценил мои достижения, — фыркнул отец, и тут только поставил Патрика на ноги.       — Но мы с Патриком можем пойти домой, — вмешалась Шаина. — Вам всё равно надо обсудить… То, что вам надо обсудить. — (Шаина физически не могла применить слово «развод» по отношению к своим родителям.) — А мы у вас под ногами путаемся, с мысли сбиваем.       — Уж не знаю, к каким порядкам вы привыкли за время, проведённое с вашим безалаберным папашей, но я вам шляться по чужому городу одним в разгар таких гуляний не позволю, даже если это будет мне стоить жизни! — изрёк папа, и тут же раздался смешок отца.       — Не ты ли это молодость вспоминать не хотел? — произнёс он. — Окстись, Артур, любовь моя! Ты больше не на пике карьеры, и злые дядьки с пистолетам, жаждущие мести, из-за угла не выпрыгнут.       Надо было видеть, как изменилось лицо папы в этот момент. Брови поползли наверх, в глазах пропечатался ужас. Папа подошёл в плотную к отцу, притом все его мышцы были так напряжены, что можно было подумать, будто он готовится к удару, но папа лишь наклонился к уху отца, и только благодаря своевременному изучению французского в достаточном объёме, чтобы воспринимать примитивную речь, Шаина поняла, что папа говорит отцу исполненным гнева тоном:       — Ты с ума сошёл? Мы же договаривались при детях эту тему не поднимать.       — Тебя послушать, при них лучше вообще ничего не поднимать. Впрочем, у меня и так всё равно нет ни малейшего шанса поднять хоть что-нибудь, верно?       Только по тому, как покраснел папа, Шаине удалось понять, какой намёк скрывался за репликой отца, и тоже покраснела. Патрик оторопело переводил взгляд с одного родителя на другого и время от времени на Шаину. Папа тем временем взял себя в руки и приосанился.       — Я ухожу. — Заключил он. — Документы на развод тебе пришлю. Не подпишешь — лишу тебя права общения с детьми.       — А ты не подумал, милый, что я могу сделать всё то же, что и ты? — выпалил вдруг отец, и папа явно оцепенел.       — Повтори, — процедил он.       — Я сказал, что точно так же могу потребовать право единоличной опеки. А поскольку в отличие от тебя я не был настолько самонадеян и глуп, чтобы оборвать все контакты из прошлой жизни, поверь, у меня найдётся достаточно покровителей, чтобы любой суд безоговорочно склонился на мою сторону.       Дальше всё произошло быстро. Словно у быка на корриде, у папы раздулись ноздри, на короткий момент показалось, что его лопатки вздыбятся выше плеч, а потом молниеносным прыжком папа ринулся к отцу, с занесённой для удара рукой, но отец с удивительной для человека его сложения ловкостью увернулся, встал в боевую стойку и, когда папа снова устремился на него, сгрёб его в охапку и ловко обездвижил, прижимая к себе. В какой-то момент этого действа Шаина успела вскрикнуть и прижать Патрика к себе.       — Кто тут нарушает свои же правила? — рявкнул отец на бьющегося в его хватке, как рыба в сети, папу. — Не выяснять отношения при детях, помнишь, а?       Папа почти тут же сдулся, выставил вперёд ладони, демонстрируя, что сдаётся, и отец с видимой неохотой его выпустил. Папа чопорно расправил одежду и пригладил волосы.       — Что ж, ладно, — объявил он. — Идём в твоё «место», но ты платишь, в качестве компенсации за моё время. Выпьем, а потом разберёмся, кто из нас прав. Шай, — папа повернулся к Шаине, и она тут же сосредоточилась и с готовностью выступила вперёд. — Вы ведь доберётесь домой без приключений? Я могу вызвать вам такси.       — Ой, пап, поверь — пешком безопаснее, чем на такси: мало ли, кто за рулём окажется? — отмахнулась Шаина. — А можно мы по дороге на одну экскурсию сходим? Тур по каналам города, в том числе подземным.       Папа и отец переглянулись. Отец развёл руками и полез в карман за кошельком.       — Можно, почему бы и нет, — он пожал плечами, перебирая купюры. — Сто на двоих вам хватит? Если будет сдача, купите в дом что-нибудь поесть. Ну и себя побалуйте. Нас не ждите, тем более что на эту ночь нашим домом может стать больничка — смотря сколько напитков ваш папенька изволит за мой счёт поглотить. Кстати, котик, не буду возражать, если ты захочешь испить моей крови — она хотя бы бесплатная.       По папе было видно, что он с трудом сдерживает желание поколотить остряка-мужа. Глубоко вдохнув и медленно выдохнув папа взял себя в руки и даже улыбнулся.       — Ведите себя хорошо, — пожелал он детям, по очереди их обнял, а потом развернулся к отцу и деловито расправил плечи. — Ведите, мистер Имс!       Отец озарил улицу лучезарной улыбкой, в издевательском реверансе пригласил папу следовать за ним, а потом приобнял его за плечо. Несколько шагов они прошли так, а потом папа, видимо, решил, что они уже вне зоны видимости детей, скинул с себя руку мужа и, казалось, начал агрессивно ему что-то втулять.       Шаина проводила родителей тоскливым взглядом и сжала в руке хрустнувшую денежную купюру. Патрик вернул её к реальности, подёргав за подол юбки.       — Ну что, вроде мы на верном пути, — произнёс он. — А зачем тебе на эту экскурсию? Это тоже часть плана?       — Нет, — отрезала Шаина, развернулась и направилась к ближайшему информационному стенду с картой. — Я в самом деле хочу на неё попасть. А ты без меня не ступишь и шагу.       Приятно было видеть, как изнывает от отчаяния Патрик. Имс       Целуя Артура, Имс не мог поверить в своё счастье и в реальность происходящего. Если бы его руки так не были заняты удержанием Артура, который мог либо начать вырываться, либо просто улетучиться сквозь пальцы, как сон, Имс непременно бы полез в карман за своим тотемом, который, к слову, пришлось сменить несколько лет назад, когда шаловливые детские лапки Патрика научились всё хватать, а любопытный мозг заинтересовался содержимым родительских шкафов, тумбочек и сумок.       Стоя сейчас посреди оживлённой улицы (слишком оживлённой), наверняка мешая движению пешеходов и наверняка некоторых из них смущая (даже учитывая характер мероприятия, публичное проявление чувств таки вызывает в сторонних наблюдателях неловкость), Имс готов был бы ещё раз пережить все минуты споров и унижений, испещривших, как пулевые отверстия, их с Артуром совместную жизнь, за каждую секунду этого сладострастного и — о, чудо! — ответного поцелуя. И наплевать, что лёгкие уже болят от отсутствия кислорода.       Уже начавшая к вечеру прорастать щетина на щеке Артура приятно колола ладонь. Изгиб талии под другой рукой был всё так же плавен и строен. С закрытыми глазами Имс легко мог поверить, что они вернулись в прошлое и им всё ещё по тридцать лет. Артур на ощупь был прежним. На вкус и запах тоже, и эта гремучая смесь стимуляций рецепторов сводила с ума. И уже даже начинало казаться, что никакого разлада не было, между ними всё гладко и мирно, и Имс даже представить не мог, как надо себя вести, когда роковой момент наступит и поцелуй придётся разорвать.       Момент наступил раньше, чем Имс что-либо придумал. Краем глаза он успел заметить довольные лица детей, прежде чем его взгляд сфокусировался на совершенно ошалелом лице Артура. Таким дезориентированным Имс видел его последний раз много лет назад, когда Артур ещё не научился быстро приходить в себя после выбросов из снов. Он был таким беззащитным, что хотелось снова сгрести его в охапку, спрятать от всего мира и бессовестно любить до посинения.       Кому-то надо было взять контроль над ситуацией, пока их всех не снесло толпой, и Имс сам не успел понять, что делает, когда уже вывел всю семью на открытое пространство, почти безлюдное, не считая торопившихся по своим делам прохожих, вынужденных обходить шествие боковыми улицами. Это оказалось ошибкой: Артур тут же пришёл в себя и магический эффект шока миновал. Всё то настоящее, что успело вылезти из Артура, тут же надёжно спряталось обратно, и после входа Артура в прежнюю роль развернулась неприятнейшая сцена. (Впрочем, в ней был один положительный момент: Имсу достались ещё несколько блаженных секунд физического соприкосновения с Артуром.)       Далее судьба магическим образом склонилась на сторону Имса: Артур, видимо, решил, что проще отдаться на волю обстоятельств, чем пытаться, по своей милой, но раздражающей привычке всё держать под беспрекословным контролем, который, впрочем, всё равно вечно трещал по швам и волей-неволей вынуждал к импровизации и, что ещё хуже, принятию правил игры, предложенных подавляющим большинством участников. Как здорово, что дети в этой ситуации оказались на стороне Имса: они были непререкаемым аргументом в любом споре, даром что психологи утверждают, что нельзя использовать детей как цемент для родительских отношений или инструмент для выяснения отношений.       Едва они с Артуром отошли на достаточное расстояние, чтобы их не слышали дети, Артур набросился на Имса с какими-то необоснованными претензиями, и Имсу оставалось только пропускать обидные слова мимо ушей и закатывать глаза: Артуру надо выпустить пар, а если Имс сейчас начнёт что-то ему перечить и доказывать, Артур закупорится только больше, накалится, переполнится нерастраченными эмоциями и наконец взорвётся. И если в какой-то далёкой прошлой жизни порой эти взрыва заканчивались ко взаимному удовольствию, теперь всё было иначе. К тому же Имс был уверен, что Артур, несмотря на все его уверения, что с прошлым покончено, по другой, и, кстати, очень практичной и разумной привычке, прихватил с собой какое-никакое оружие.       Бар, куда Имс привёл Артура для «переговоров», находился ближе к окраине города и располагался на набережной. Имс был удивлён, когда Артур сообщил, что знает это место и находится оно неподалёку от его отеля. Имс тут же добавил, что неподалёку же и его съёмное жилище, и попытался пошутить, что даже неосознанно их друг к другу тянет. Артур в ответ только испепелил Имса взглядом и, не дожидаясь, пока ему откроют дверь, зашёл в прохладное помещение, погружённое в полумрак.       Играла приятная тихая музыка, умиротворяющим мурчанием лились разговоры немногочисленных посетителей, бармен ещё не раскачался и лениво протирал стаканы, но, завидев Имса, тут же оживился, поприветствовал его, а потом как-то резко сменил энтузиазм на удивление, разглядев спутника Имса, с которым они взгромоздились на барные стулья. Это бросилось Имсу в глаза, но лишние знания были ему ни к чему, а бармен был профессионалом и не лез без приглашения в чужие дела. Когда же он получил заказ и удалился его выполнять, Артур прояснил ситуацию.       — Я провёл здесь вчерашний вечер — лечил джетлаг, — заявил он, разворачиваясь в пол-оборота к Имсу. — Итак, условия развода….       — А французы считают неприличным совмещать деловые обеды и деловые разговоры, — с игривой ухмылкой (он надеялся, что она вышла игривой, потому что сейчас ему больше хотелось орать и носиться кругами, как безголовый цыплёнок, рвя на себе волосы) заявил Имс.       — Хорошо, что у нас в семьях не было французов, — пробормотал Артур. — У меня совершенно нет настроения растягивать неудовольствие находиться с тобой в одном помещении, так что давай поскорее всё обговорим и разойдёмся с миром, как в море корабли.       В это время подали пиво в высоких запотевших бокалах с аппетитной пенной шапкой у самых краёв. Имс пододвинул Артуру его бокал и взял свой, отсалютовал.       — Неужели ты даже не потерпишь моё общество, чтобы посмаковать эту райскую амброзию? — усмехнулся Имс и отпил.       — Поверь, чтобы посмаковать, я найду время и компанию получше, — фыркнул Артур и тоже отпил. Пенка потекла у него по подбородку, и Артур поймал её пальцами, облизнулся, а Имс с трудом сдержал рефлекс сделать это сам. Артур почти тут же отпил ещё и даже зажмурился от удовольствия, промычал. Он так увлёкся, что отставил бокал, только когда он был наполовину пуст, и облегчённо выдохнул. Имс отчётливо видел, как смягчаются черты лица и расслабляются мышцы Артура.       — Ну ладно, — изрёк он наконец. — Только один бокал. А потом мы обсуждаем дела. Итак, расскажи, как ты жил все эти годы?       Имс не горел желанием это обсуждать, тем более что жил он явно не так, как хотел бы от него Артур, доверяя ему детей каждый год на целое лето. Имс отделался общими фразочками и быстро перевёл стрелки на Артура, пользуясь тем, что толика тщеславия в Артуре была неискоренима, и он будет рад поговорить о себе и похвастаться достижениями.       Имс несколько удивился, когда в первую очередь Артур стал рассказывать, что случилось с их общей фирмой, притом с такой нежностью к ней и такой горечью по поводу её участи, будто она была их третьим ребёнком, которого они трагически потеряли. Притом Артур так увлёкся, что, к удивлению Имса, даже не ввернул в повествование ни одного намёка или прямого укора в адрес Имса, по версии Артура, повинного в крахе компании. Потом Артур стал рассказывать про свою новую работу — поносил начальство, хулил подчинённых, за это время добил своё пиво и, не зная, что дальше заказать (напрочь забыв о своём намерении тут же после первого бокала перейти к делам — расчёт Имса работал), попросил попробовать у Имса, проникся, заказал себе такого же, после чего продолжил рассказ.       Артур переключился на детей. Имс не помнил, чтобы Артур хоть когда-нибудь говорил о них с таким обожанием, и от неожиданности даже допил залпом свой бокал. Попросил повтор. Артур же вещал о детских успехах в школе, их увлечениях, своих проблемах с ними и даже сетовал, что иногда чувствует себя некомпетентным родителем. Имс не пытался возражать или переубеждать, боясь спугнуть говорливый и доверительный настрой Артура. Имс так давно не слышал его голос, не видел его мимики и жестикуляции, что готов был бы слушать Артура годами, хоть бы он говорил даже о квантовой физике, в которой Имс понимал ещё меньше чем в человеческих отношениях.       Тем не менее слово за слово, Имс всё-таки нашёл куда ввернуть словцо, и принялся рассказывать о талантах и заслугах Шаины. Артур слушал охотно, поддакивал, кивал, восторгался и добавлял от себя. Оба перешли на третий бокал — Артур попросил бармена налить на свой вкус, остался недоволен, забрал у Имса его повтор и даже искренне поинтересовался, почему Имс не экспериментирует — это ведь всегда было его стезёй, в то время как Артура как раз упрекали в занудстве, негибкости и отсутствии воображения.       — Протестую! Никогда не забуду твои находки в кризисных ситуациях во время первого внедрения! — возразил Имс, и Артур закатил глаза.       — Протест отклонён, — заявил Артур. — Это было двадцать лет назад, а с тех пор и вспомнить больше нечего.       Артур поднёс было стакан к губам, но замер и опустил его на стойку. Имс напряжённо наблюдал за его выражением лица.       — Двадцать лет… — Пробормотал Артур и обернулся к Имсу. — А ты не скучаешь?       — По чему? — осторожно переспросил Имс.       — Ну, по Делу.       — А, это… Не-а, — Имс выпил, надеясь скрыть дрожь в голосе. — Дел куча. Стабильная, прибыльная работа, напряжённая только в отчётные периоды, минимум общения с людьми, ограниченная сфера необходимой информации, почти никаких подвохов, — сказка! Плюс возможность спокойно проводить время с детьми и крепко спать ночами.       — Ты видишь сны? — выпалил Артур.       Долго они смотрели друг на друга в тишине.       — Да, вижу, — сказал Имс наконец. — А ты?       — А также обоняю и осязаю, — вздохнул Артур и выпил. — Несколько раз в год беру халтурки. Представляешь, какое лицемерие? Сам делаю то, за что когда-то ругал тебя.       — Артур, милый, это ты заразился от Кобба: это он у нас был любитель делать всё то, чего сам же другим говорил не делать, — возразил Имс, и Артур горько усмехнулся.       — Да уж, Кобб, — произнёс Артур и выпил ещё. — Бедные его ребята.       — Я думаю, вовсе они не бедные и горя не знают: им ведь досталось наследство Майлса.       — И долги отца. Имс, ты мне пообещай, что, если из нас двоих первым я уйду и оставлю за собой незакрытые дела, не дай впутать в это детей, ладно?       Имс даже вздрогнул от этой неожиданной смены тона и мрачности темы. Он почти залпом допил свой стакан.       — Я-то пообещаю, Артур, — сказал Имс, — только вот вряд ли мне представится возможность его исполнить.       Вместо устного ответа Артур одарил Имса продолжительным вопросительным взглядом.       — Не в твоём это стиле — оставлять за собой хвосты, – пояснил свои слова Имс и добавил: — А ещё ты вечный.       Артур странно посмотрел на Имса, и тот выдавил из себя на этот раз даже почти совсем искреннюю улыбку. Артур вдруг снова расслабился, усмехнулся, допил свой стакан и обратился к Имсу.       — Посоветуй, что мне ещё попробовать. Условие: ты будешь пить то же.       Как-то быстро и легко полилась беседа, и этот поток подхватил и понёс за собой время. Обычно хорошо чувствовавшие его благодаря долгим годам постоянных мгновенных пересчётов времени в реальности и на разных уровнях сна Артур и Имс вдруг потеряли контроль и просто растворились происходящем. Только когда в бар начали стекаться посетители можно было понять, что время перевалило за семь, а то и восемь. Артур и Имс разменяли пятую пинту пива, Артур больше ни разу не уходил в свои мысли, всё больше расслаблялся, улыбался, а когда первый раз раздался его заливистый, душевный смех, Имс испугался, что прямо тут на месте сейчас и скончается от счастья. А он и забыл, как хорошо может быть просто проводить время с Артуром, болтать о ерунде и состязаться в остроумии.       Время от времени к ним подходили знакомые Имса — такие же завсегдатаи этого заведения, с которыми он завёл дружбу от одиночества и скуки. С каждым он бегло обсуждал изначально связавшие их темы, которые и оставались единственным общим интересом, и каждый считал своим долгом перед уходом покоситься на Артура и состороить какую-нибудь красноречивую физиономию, а Имс внимательно наблюдал за Артуром и, когда замечал, что чужие разговоры ему перестают быть интересно (особенно когда речь заходила о кино или литературе), Имс старался поскорее закруглить разговор, а потом непременно в общих чертах рассказывал, что это за человек с ним разговаривал, чтобы Артур не дай бог не приревновал.       — Вы слишком высокого мнения о себе, мистер Имс, — с хмельной улыбкой на лице проворковал разлегшийся на стойке Артур. — Даже если бы в тебе осталось что-то, что можно было бы приревновать, то кто кроме меня знает, насколько ты однолюб.       — За три года всякое могло измениться, — туманно заметил Имс.       — Ври себе сколько угодно, но меня не обманешь, — подытожил Артур. — Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы быть уверенным, что ты ни за что бы мне не изменил. Всё ещё любишь меня, да?       Имс потупился и сглотнул. Артур сочувственно вздохнул и отвернулся, тоже понурил голову.       — А я вот тебе за эти годы изменял. Много, — признался он.       — Я и не сомневался, — хмыкнул Имс. — Ты слишком хорош, чтобы быть один. И слишком не уверен в себе, чтобы не кидаться на каждого, кто мог бы своим вниманием вселить в тебя эту уверенность.       — Повтори, что ты сказал? — Артур нахохлился.       — Я сказал, что ты ужасно не уверен в себе. Всегда был и всегда останешься. Оттуда одержимость всё контролировать, дешёвый выпендрёж крутыми приёмами и якобы глубокими познаниями, которыми ты так любил хвастаться перед новичками, потому что они были единственными, кто нервничал и боялся больше тебя. А ещё ты инфантильный, ведомый, привязчивый малыш, который без крепкой руководящей руки на плече чувствует себя как космонавт без гравитации. Ты за этим оставил детей себе: чтобы они внушали тебе уверенность в завтрашнем дне.       Артур долго гневно таращился на Имса, а потом вдруг сдулся, отвернулся и одним махом выпил свою стопку виски.       — Ненавижу, что ты так хорошо меня знаешь и всегда прав, — пробормотал Артур. — Но это чертовски приятно. Не надо никем притворяться и делать вид, что хоть за что-то в этой жизни отвечаешь.       Имс собирался что-нибудь ответить, что-нибудь ироничное, чтобы вернуть разговор на потерянную непринуждённую волну, но тут произошло непредвиденное и непредсказуемое. Артур наклонился к Имсу и поцеловал его, одной рукой себя удерживая за стойку, другой Имса удерживая за шею — как будто из них двоих Имс был тем, кто мог бы попробовать совершить побег. А ему между тем понадобилось несколько секунд только для того, чтобы понять, что происходит, но после этого Имс уже себя не сдерживал и, обеими ладонями обхватив лицо Артура, ответил на поцелуй. Артур на вкус был как пиво и виски — не самое приятное сочетание, казалось бы, но это был Артур. Ему шло абсолютно всё, тем более в глазах Имса.       Артур разорвал поцелуй. Глаза его были остекленевшими, он тяжело дышал и смотрел прямо на Имса. Руку с его щеки Артур не убрал.       — Забери меня отсюда, — попросил он. — Куда хочешь забери, только согрей меня. Мне одиноко. И страшно.       В голове у Имса что-то перемкнуло. Он подозвал бармена, быстро расплатился, не заботясь о сдаче — тем более что, когда он снова придёт сюда, у него будет кредит, а Артур тем временем валился ему на плечо то ли от усталости, то ли от опьянения. Несколько раз Артур сжал бицепс Имса и пробормотал заплетающимся языком что-то типа «ого, поддерживаешь форму». Имс помог Артуру встать и повёл его к выходу. Он поймал взгляды своих товарищей по рюмке, и некоторые из них одобрительно ему улыбнулись и показали больше пальцы.       На улице, на свежем воздухе, Артур немного пришёл в себя, глубоко вдохнул и встал ровно. Уже стемнело, стало прохладно, на ярко-синем небе красиво отливал жёлтый свет уличных фонарей. Имс тут же закурил. Предложил Артуру, но тот, кажется, не заметил уставившись вдаль и погрузившись в свои мысли. Имс проследил его взгляд. По реке чёрного шёлка скользили, как привидения, лодки и баржи. По улочке время от времени проносились велосипеды и мопеды. А Артур вдруг снова оказался на шее Имса, снова его самозабвенно целовал, как будто забыл, кто перед ним, или какой сейчас год и что ему предшествовало, и какая цепь событий привела их на это место в это время.       — К тебе или ко мне? — спросил Артур, едва отрываясь от губ Имса.       — У меня дети, — напомнил Имс.       — У меня тоже, — брякнул Артур, быстро осознал нелепость сказанного, и оба расхохотались.       — Значит, ко мне, — заключил Артур и, взяв Имса за руку, потащил его за собой, и Имс едва поспевал за Артуром, спотыкаясь о неровную брусчатку, но при этом чувствуя себя самым счастливым человеком на свете. Артур       Когда Артур затаскивал Имса в свой гостиничный номер, спотыкаясь о порог и ковёр в гостиной (у него были дела поинтереснее, чем смотреть под ноги — а именно пылкое целование без пяти минут бывшего мужа), на смену затуманенного алкоголем и страстью рассудка и здравомыслия пришли воспоминания. Артур вдруг стал мысленно перечислять и реконструировать у себя в голове все разы, когда они с Имсом оказывались в подобной ситуации: в чужой стране, под чужими именами, в безликих комнатах пристанищ для путников уровнем от отелей люкс до вшивых ночлежек.       Берлин, Дубай, Пекин, Сидней, Москва, Осло, Чикаго, Йоханнесбург — хотя, стоп, там они были не по работе, а в бегах, — Сеул, Рим, Стокгольм, Париж, конечно же, — и это только крупные столичные города, а были ещё и мелкие, служившие перевалочным пунктом, временным убежищем, штабом операции, если было необходимо держаться на расстоянии от будущей сцены основного действия. А ещё были города, куда Артур и Имс устремлялись после окончания работы, чтобы предаться друг другу, и тогда отели служили предметом хвастовства: кто обеспечит более роскошные и комфортабельные условия? А бывало, что, наоборот, словно в качестве пощёчины представлениям об идеальном романтическом отпуске, они селились в самые замызганные меблированные комнаты. Но в независимости от декораций, эти встречи всё равно всегда проходили под единым грифом — счастье.       Названия городов, где ему довелось побывать за всю жизнь, водили в мыслях Артура хоровод, и таким же калейдоскопом сменялись расцветки обоев, планировки комнат и цвет постельного белья в бесконечных номерах. А иногда снимали и конспиративные квартиры. Вплоть до третьей или четвёртой работы у Артура так вообще не было места, кроме резиденции его матушки, которое он мог бы назвать домом. Зато вокруг него были люди, которых он мог назвать семьёй. Имса, хотя с ним Артуру доводилось работать едва ли ни чаще всего, в их числе не было, а потому дополнительно невероятно было, что именно он стал семьёй Артур не только де-факто, но и де-юре.       Артуру сейчас не хотелось думать обо всём, что произошло с тех пор. Во-первых, произошло слишком многое, от этих объёмов буквально пухла голова, прибавить к этому ещё и расширившиеся о спиртного сосуды. Во-вторых, переосмысление событий, приведших Артура к обстоятельствам, в которых он в текущий момент пребывал, вынудило бы его изменять уже принятые решения и линию поведения, а ему было лень. Не хотелось даже физически лишний раз двигаться, не говоря уж о том, чтобы осуществлять какие-либо сложные мыслительные операции.       Сейчас хотелось быть безвольным, перекладывать ответственность на кого-то из вне, отдавать себя в чужую власть и растворяться в собственной покорности. И как удачно под рукой оказался человек, который точно знал, как дать Артуру то, что он хочет, да к тому же имел долгие годы практики, чтобы отточить методику. Так что Артур просто висел на шее Имса, почти как марионетка на верёвках, и признаки жизни подавал только ответными поцелуями, лёгкими стонами и не слишком уклюжими попытками помочь себя раздеть. Последние закончились падением на мягкую кровать, спружинившую под Артуром, но не успел Артур даже перевести дыхание и взять себя в руки, как Имс навалился сверху, впечатывая его в матрас и завладевая его губами в новом поцелуе.       Артур не всегда, но преимущественно был пассивом. Тем более с Имсом. Наверное, все случаи, когда они менялись ролями, Артур мог бы пересчитать по пальцам. И это за двадцать-то лет совместной жизни! Что-то в Имсе было такое… Доминантное и первобытное, чему хотелось подчиниться. Имс мог быть безынициативным и даже ленивым в повседневной жизни, в постели же он становился настоящим самцом, в должной степени агрессивным и напористым. А иногда у него ещё и срывало крышу от злости, ревности или того же алкоголя. Вот как сейчас, например, и Артур был даже чуточку рад. Стыдно было признать, в его-то солидном возрасте и положении, но за последние годы он соскучился по крепкой мужской руке.       Тёплые, шершавые ладони Имса забрались под рубашку, гладили тело. Артур чувствовал эти прикосновения каждым нейроном. Кожа покрывалась мурашками, Артур дрожал от нетерпения и какого-то внутреннего холода, сковывавшего мышцы и посылавшего судороги по всему телу, и это при том, что в комнате было тепло и весьма душно. Имс обнимал Артура за талию, его губы скользили по шее и по челюсти. Артур изнывал от желания и нетерпения. Но инициативу перехватывать он и не думал. Чем дольше Имс его сейчас промучает, тем слаще потом для них обоих будет финал.       В сторону полетела одежда. Сбилось покрывало и бельё под двумя разгорячёнными телами. Артуру казалось, что он говорит. Собственное тело чудилось ему инородным. Он как будто не помещался в нём. Хотелось вырваться на свободу, чтобы дать Имсу прикоснуться напрямую к его душе. Впрочем, если бы Имс был на это настроен, ему бы даже не понадобилось разрешение Артура, не то что какая-либо помощь. Имс был мастер проникать в самые потаённые закоулки человеческого сознания. После Кобба он был лучшим в своём деле. А для Артура просто лучший. Ему слишком много и часто приходилось это признавать, чтобы теперь врать самому себе, что не об этих интимных минутах он мечтал, на протяжении трёх лет прячась от самого себя в чужих объятиях.       У Артура пересохло во рту. Всё тело как будто вытянулось в струну и было напряжено до предела. Каждый мускул был крепко сжат и скован. Артур не знал, чего хочет больше: чтобы садкая пытка поскорее кончилась, или не кончалась никогда, и эта амбивалентность чувств сводила его с ума, не давая расслабиться и до конца насладиться процессом. К тому же он бессознательно волновался, а достаточно ли он вообще хорош.       Имс был над ним, вокруг него, с ним и в нём. Наполнял собой каждую клеточку тела, раздражал каждый орган чувств. Артур судорожно вдыхал слишком знакомый и столь обожаемый запах его тела. Млел от тяжёлого сопения, словно слушал самую совершенную из симфоний. Вкушал запретный плод поцелуев, порой не мог отказать себе в шальном удовольствии прикусить шею, челюсть, мочку уха. Ощущал на коже липкий пот, мгновенно остывающий и выступающий новым слоем, скользил руками по крепкой, мускулистой спине и пытался вслепую, по памяти проследить кончиками пальцев контуры татуировок, бывших в своё время самой настоящей картой ласк. Вот только видеть Артур видел только темноту куполов сомкнутых век и скользящие по ним цветные пятна, стройный поток которых порой разрезали вспышки молний и озаряли снопы искр, разражавшиеся в тот момент, когда Имс доставлял Артуру наибольшее удовольствие. Артур очень хотел кончить первым или одновременно с Имсом. Почему-то он всегда не любил идти вторым, заставляя измотанного партнёра ещё дополнительно его ласкать, чтобы довести до разрядки.       В ушах гулко стучала кровь, шумел её ток по сосудам мозга. Артур потерял счёт времени и знал только, что алкоголь и адреналин начинают выветриваться от физического напряжения и большой затраты энергии, и понимал это по тому, как к нему возвращалось мышление и Артур волей-неволей начинал анализировать происходящее. А самое прискорбное, ему как будто становилось скучно.       Имс вдруг резко вышел из Артура, и тот только и успел пикнуть, прежде чем его перевернули на живот, обхватив руками под животом, рывком заставили поднять зад вверх, и Имс снова вошёл в него — нет, засадил будет более подходящим словом. От первого толчка у Артура даже выбило воздух из лёгких. Он безвольно уронил голову на скрещённые руки. А Имс начал самозабвенно и даже жестоко вколачиваться в Артура, казалось, уже не заботясь о том, чтобы его ублажить, а удовлетворяя только свои базовые потребности и, может быть, немного наслаждаясь местью за мучения, через которые провёл его Артур своим поведением в эти годы, прекрасно зная, что доставляет ему тот правильно дозированный дискомфорт, который заставляет почувствовать себя использованным, но не убивает настроение и не умаляет приятность ощущений.       Артур потерял стыд и в голос застонал. Имс позади него победоносно усмехнулся, и вдруг увесистый удар раскрытой ладони со смачным треском опустился на ягодицу Артура. Артур вскрикнул. Последовали ещё несколько ударов, и под конец Артур уже даже всхлипывал.       — Изменял он мне, вы посмотрите на него, а, смелый, сам признался, — пробормотал Имс, тяжело дыша и делая большие паузы между словами. — Как будто всерьёз рассчитывал, что хоть один левый хер сможет ублажить тебя так, как только я умею. Может, ты от отчаяния и с двумя за раз экспериментировал?       Артур от унижения покраснел и только вяло промямлил что-то вроде «нет», пряча лицо в подушку.       — То-то, — удовлетворённо хмыкнул Имс и ещё ускорил темп и увеличил амплитуду, при каждом движении скользя членом по простате Артура, и Артур откровенно выл от исступления. А Имс видимо и не думал проявлять милосердие и продолжал лить в уши Артуру всякие пошлости. Артур же только и мог, что кусать кулаки и уголки подушки. Напряжение в паху от балансирования на краю оргазма становилось невыносимым.       Вдруг Имс резко замедлился. Прервалось безумное коловращение мыслей в голове и образов перед глазами. Были только тепло чужого тела, прильнувшего к Артуру так плотно, что ощущалось словно продолжение себя, и болезненная, изнуряющая нежность ласк и движений. Имс тяжело и горячо дышал Артуру в шею, отчего шевелились короткие волоски внизу затылка, а Артур, кажется, уже потерял голос от стонов, и сердце его колотилось как бешеное.       — Артур, — полушёпотом, сдавленно, голосом почти на октаву выше обычного позвал Имс, а потом договорил самым привычным и самым искренним тоном. — Я люблю тебя.       Артур всё-таки вскрикнул ещё раз, а потом для него ненадолго наступила темнота.       Следующее, что он помнил, что они с Имсом лежали рядом на кровати, голые, укрытые по пояс одеялом, таращились в потолок и молчали, боясь глянуть друг на друга. Имс вертел в пальцах незажжённую сигарету. Наверное, проклинал в этот момент новомодную повсеместную тенденцию к здоровому образу жизни, поставившую крест на курении не то, что в общественных местах, но даже в закрытых помещениях, не принадлежащих тебе лично. Да Артур бы и сам сейчас убил бы за сигарету.       — Или за милкшейк.       Чей-то чужой голос, слишком отчётливо прозвучал в комнате, где находились только двое, и Артур не сразу с удивлением приписал его себе. Как по команде они с Имсом повернули головы друг к другу.       — Говорю, сейчас бы молочного коктейля выпить, — повторил Артур.       — Сейчас уже всё закрыто, котик, — с ласковой улыбкой ответил Имс. — Да и мы бы не встали, согласись.       — Тогда завтра, — предложил Артур. — Обратный билет у меня на понедельник — проведём день семьёй, не будем ни в чём себе отказывать.       — Всё что захочешь, — пообещал Имс и навис над Артуром, сладко его целуя. — Мой Артур…       Артур едва улыбнулся в ответ. В голове снова зашумела хмельная кровь, Артур на мгновение только прикрыл глаза, чтобы собраться с мыслями, и против своей воли заснул. Патрик       Экскурсия не удалась. Причём не в том смысле, что была скучная, долгая и занудная, к чему Патрик был готов, а в том, что всё пошло не по плану Шаины, и в итоге сама она осталась недовольна. Патрик предположил, что причиной тому пережитый стресс после разыгравшейся между родителями сцены. Хоть одно утешало: Патрик, в отличие от всё ещё нервничавшей и сомневавшейся Шаины, был уверен, что после такого пылкого объяснения у родителей всё пойдёт на поправку. А потому об этой проблеме он больше не думал, полностью сфокусировавшись на размышлении, мороженое с каким вкусом купить домой. Шаина примет любой его выбор — ей сейчас не до того.       Что же до экскурсии, то вопреки традиции Шаина не продумала её заранее, а потому пришлось искать по карте, где же расположена контора-организатор. Но и тут Шаину продолжало клинить, и они даже не могла сообразить, где какая сторона света, поминутно забывала названия нужных улиц. Закончилось тем, что пришли они явно в какой-то левый филиал, ютившийся в крохотной будке в подвале административного здания, и скучающая девушка за стойкой сообщила, что на сегодня запись на полноценные экскурсии закончена, но они могут подождать, и если наберётся хотя бы человек шесть, им устроят короткий тур по подземному каналу. Патрик попытался воспользоваться этим удачно сложившимся стечением обстоятельств, чтобы уломать Шаину пойти домой, но как назло подвалила семья с двумя детьми, и все шестеро, уплатив приличную сумму за пятнадцатиминутный тур, спустились за экскурсоводом (бывшим похожим на кого угодно, только не на экскурсовода) в холодный пахучий подвал по тёмной скрипучей лестнице, а потом…       — Это что, канализация? — воскликнул Патрик, едва в нос ударил ни с чем не сравнимый запах.       Экскурсовод усадит туристов в небольшую лодочку, вооружился шестом и, отталкиваясь им от дна, провёл лодку сперва в один, потом в другой конец подземного тоннеля, на таком ломаном английском повествую об истории подземных каналов и их конструкции, что Шаина не выдержала и попросила лодочника говорить только на французском — он и так дублировал сказанное для семьи с детьми, и этот язык явно давался ему легче, а Шаина потом переводила Патрику. Такой скуки он не испытывал даже в музее того художника с толстыми тётками.       Выбраться из промозглых вонючих казематов под лучи мягкого вечернего солнца было до чёртиков приятно. Шаина, то ли всё ещё слишком погружённая в свои раздумья, то ли испытывая вину за промах с экскурсией беспрекословно повела Патрика за мороженым, себе тоже взяла, хотя обычно не любила сладкое и вообще не ела между обедом и ужином, и они прошлись по набережной, молча, думая о своём и только стараясь не попасть под колёса велосипедов, сигвеев и прочей чудо-техники. Время от времени Шаина нервно озиралась.       — Такое ощущение, будто за нами кто-то следит, — пробормотала она наконец. — Пойдём к дому каким-нибудь запутанным маршрутом. А потом в магазин зайдём, что-нибудь к ужину купим. Как думаешь, мне продадут вино? Так выпить хочется после сегодняшнего…       — Тебе даже государственные тайны продадут — нет, бесплатно отдадут, ты же такая милашка! — даже искренне заверил Патрик. — А как ты думаешь, родители будут дома?       — Даже не знаю: столько вариантов, как могли закончиться их переговоры. Звонить не буду: вдруг у них там самый ответственный момент, а звонок настрой собьёт?       (В момент, о котором шла речь, Артур и Имс как раз разменивали вторую пинту в баре, но Патрик и Шаина об этом знать не могли.)       Задворками и переулками добрались они до знакомой улицы, зашли в магазин — впервые без сопровождения бати, и Патрик немного нервничал, поскольку продавец какой-то арабской национальности всегда его пугал: невозможно было прочитать по глазам, как он относиться к своим посетителям. Впрочем, он, действительно, опустил Шаине вино безо всяких расспросов.       Добравшись до дома, Шаина предупредительно позвонила в звонок, подождала с минуту, повторила, но никто не вышел открывать, и она сама отперла ключом. На всякий случай ещё обыскала дом — мало ли, куда могла шалунья-судьба закинуть кого-нибудь из родителей? Патрик, например, прекрасно помнил, как однажды в Англии Шаина и Патрик вернулись домой после самостоятельной прогулки, на которую их отправили, потому что у бати была назначена деловая встреча, а по возвращении они обнаружили его спящим под столом не кухне. Предысторию этого странного события они так и не узнали. А на этот раз в доме было пусто, и Шаина отправилась готовить ужин, а Патрик завладел ноутбуком бати и полез в интернет смотреть мультики и переписываться с друзьями. По сравнению с ними, у него лето выходило ого-го какое насыщенное. Вообще, Патрик заметил, что очень мало его знакомых хоть раз выезжали за границу.       Ужин был готов в начале девятого. От родителей так и не было вестей, и поэтому Шаина и Патрик поели вдвоём, чувствуя себя невероятно одинокими на относительно просторной кухне, но при этом и ощущая себя взрослыми и самостоятельными. Они даже вели какую-то осмысленную беседу, а не препирались на пустом месте посредством междометий, как обычно, разве что Шаина поминутно отгоняла Патрика от своего вина. Сама выпила всего пару бокалов, и все остатки еды и питья убрала в холодильник на случай, если родители всё-таки завалятся среди ночи и захотят поесть.       Вечер Патрик и Шаина закончили тем, что смотрели кино. Шаина, как оказалось, неплохо разбиралась в технике — подключила ноутбук к телевизору, и показ фильма состоялся на большом экране. Патрик достал свою заначку чипсов, великодушно предложил сестре, и, к его удивлению, она угостилась, хотя обычно выступала против всякого подобного «мусора», как обособлял сухарики, крекеры, чипсы и иже с ними папа. Но, видимо, волнение за родителей и исход мероприятия в целом никак её не отпускало.       Спать они разошлись в начале двенадцатого. Шаина осталась посидеть ещё, и Патрику из остатков детской вредности очень хотелось подсмотреть, пойдёт ли она за добавкой вина или будет держать себя в руках, но, оказалось, Патрик и сам не подозревал, как устал, когда, едва упав в кровать, он мгновенно заснул. Слышал только краем уха, как ходит внизу Шаина, потом как шумит вода в душе, как скрипят половицы и кровать этажом ниже. Потом Патрик заснул окончательно, и только раз проснулся среди ночи, когда ему показалось, что по дому снова кто-то ходит, притом тяжёлой поступью (неужто родители?), а потом запахло чем-то сладким и усыпляющим, и Патрик провалился в сон ещё глубже, так глубоко, что, казалось, его не разбудил бы даже залп пушки прямо над ухом.