Everything will be alright

Пожалуй, Альфред давно не спал так крепко, несмотря на то, что его тело едва ли могло по-настоящему устать, но вечером он все равно проснулся вымотанным и угрюмым. Впрочем, для этого настроения у юноши были совсем другие причины. Альфред приподнялся на локте и окинул взглядом спальню. Кто-то явно приходил сюда, пока он спал: шторы были задернуты как надо, всю одежду сложили стопками и устроили на пуфе у стены, а самого его заботливо укрыли одеялом. Молодой человек почувствовал укол совести. Разве заслуживал он подобного отношения после такого крика? Герберт, должно быть, теперь его знать не хочет. Но что он мог поделать с собой в тот момент? Альфред тяжко вздохнул и закутался поплотнее, укрываясь по самый нос. Как бы хорошо было пролежать вот так до конца времен. А что? Теперь он вполне мог себе это позволить, никто ему и слова не скажет. Юноша перекатился на другой бок. Нет, от проблем бежать нельзя. И прятаться тоже. Что бы сказал профессор, увидев его в таком состоянии? Он бы точно был очень в нем разочарован, ведь воспитывал своего ученика совсем не так. Он всегда говорил Альфреду, что сложности нужно встречать лицом к лицу. Не стоит сломя голову бросаться на них, но нельзя просто затаиться и дуться в ожидании очередного чуда. Чудес в жизни Альфреда и так уже случилось немало: его, черт возьми, подобрали злобные вампиры и позаботились о нем. Он мог бегать с бешеной скоростью, различать запахи и звуки, какие были недоступны слуху обычного человека, совладать с существом в разы больше себя; его больше не стесняли людские запреты… …но значило ли это, что его больше не стесняла и человеческая часть его существа тоже? Альфред все еще чувствовал отголоски того звериного мироощущения, которое овладело им на время погони за волком. Восторг от этого теперь смешивался с сильнейшим ужасом, как было со всем новым, что он встречал в мире вампиров. И сколько таких прекрасно-ужасных открытий ему еще предстоит совершить? Альфред выбрался из-под одеяла и опустил ноги на ковер. Под пальцами что-то зашуршало. Он опустил глаза и заметил выпавшую бумажку, которую вчера оставил лежать на полу сам и которую, по-видимому, не заметили Магда или Куколь, потому что больше убираться здесь было некому. Подняв многострадальный листочек, юноша развернул его. Самое великое зло — это господство страсти, когда душа дичает от вожделений. (Платон) Это было написано на верхней строчке, а дальше шло несколько других цитат. Почерк Герберта здесь был достаточно твердым, но в то же время несколько размашистым, чего Альфред за ним не замечал. Величие души должно быть свойством всех людей. (Сенека) Подчиняй свой дух. Управляй своим настроением. (Гораций) Загляни в собственную душу. (Плиний Младший) Лук ломается от напряжения, дух — от расслабления. (Публий) Строчки бежали вперед торопливо, напряженно; некоторые высказывания приводились на оригинальном языке, так что Альфред мог понять не каждое из них, но и без того было ясно, что везде фигурировали душа или дух. Начиналось все со строгих наставлений, но затем постепенно слова становились словно бы мягче, успокаивалась и рука пишущего. Последние строчки принадлежали одному автору. Ум — око души, но не сила ее; сила души — в сердце. Лишь мелкие люди вечно взвешивают, что следует уважать, а что — любить. Человек истинно большой души, не задумываясь, любит всё, что достойно уважения. (Вовенарг) Эти цитаты, собранные вместе, не представляли собой связного текста или наставления, но почему-то, читая их, Альфред почувствовал себя немного легче. И Герберт, наверное, тоже: к концу его почерк вновь стал обычным, словно он вложил в эти строчки все свое напряжение и избавился от него. Точно! Альфред тоже должен был вложить свое в какие-нибудь выписки, как он сразу не догадался? Юноша метнулся к выходу и в следующий миг чуть не столкнулся с протиснувшимся в спальню с подносом Графом, который как раз толкал дверь плечом. Они оба остановились, изучая друг друга взглядами. Мужчина опустил глаза вниз и вскинул брови. — Надеюсь, ты хотел лишь выглянуть в коридор. Герберт бы твой жест оценил, но… Альфред проследил за его взглядом и тут же вспомнил, что не одет. Его захлестнул стыд. Рванувшись к пуфу, он поспешил вытащить из стопки первые попавшиеся брюки и рубашку и натянул их, не поворачиваясь к Графу лицом. Судя по звуку, тот опустил поднос на прикроватную тумбочку, а сам сел на край постели, ожидая, когда Альфред закончит. Застегнув последние две пуговицы, молодой человек медленно развернулся к Графу и медленно прошел к кровати, садясь в метре от мужчины и переплетая пальцы замком. Ему было стыдно не только потому, что он вот так показался хозяину замка совершенно голым, но и по причине того, что вчера он накричал на его сына и, наверное, обидел. Впервые за это время Альфред осознал, что, возможно, ранил чувства Герберта, и от этого ему стало совсем паршиво. Он не хотел срываться на нем. Это была лишь его проблема, какого черта он снова втянул в нее других людей? — Я… — начал он. — Постой, — прервал его Граф. — Посмотри на меня. Это было уже сложнее. Несмело Альфред поднял глаза на мужчину. В его взгляде не было ничего враждебного и даже злого, но он явно был серьезен, как и вчера ночью, когда нашел Альфреда рядом с волком. Сейчас фон Кролок снова облачился в свой плащ и распустил волосы, отчего юноша почувствовал себя немного спокойнее. Это означало, что все… обычно? — Послушай, Альфред, — промолвил Граф негромко, — я не злюсь на тебя. Никто на тебя не злится, никто тебя не ненавидит, никто не презирает. Надеюсь, ты это понимаешь. Я мог бы корить тебя за то, что ты наговорил вчера моему сыну, но мы с ним оба понимаем, как сложны и противоречивы чувства после первой охоты. Поверь, произошедшее с тобой вовсе не является исключением из правил. Герберт в свое время тоже кричал на меня, говорил обидные слова, убегал, ругал самого себя, считал себя зверем, но потом, полагаю… мы просто примирились с тем, что приходится вот так выживать. По крайней мере, с охотой. Думаю, это случится и с тобой в свое время. Я пришел узнать, как ты себя чувствуешь. Мы все хотим это знать. Альфред смерил Графа долгим внимательным взглядом, которого, пожалуй, доселе не позволял себе еще никогда. Тот сидел неподвижно, смотря на него в ответ, и терпеливо ждал, пока юноша соберется с мыслями. Вздохнув, молодой человек облизнул губы. — Я обидел Герберта, да? — спросил он тихо. — Обидел, — прямо ответил ему Граф. — Но он знал, что так будет. Он пытался отговорить меня брать тебя в этот раз, потому что считает, что ты куда более мягкий и уязвимый, чем мы. Думаю, так и есть, но я не мог не взять тебя, так было нужно. И сказанные тобой слова, конечно, исправят своевременные извинения, которые, поверь, он с радостью примет, даже если будет дерзить, игнорировать тебя, вести себя более надменно, чем обычно, и так далее, и тому подобное… От этих слов Альфред не смог сдержать короткого смешка. Да, пожалуй, этого от Герберта можно было ожидать. — Я… я успокоился, думаю, — сказал он затем. — В смысле, мне все еще не по себе, но я, кажется, знаю, как справиться с обилием тех мыслей, что сейчас роятся в моей голове. На самом деле, это до меня делал Герберт, так что… Губы Графа тронула легкая улыбка. — Да, наверное, я знаю, о чем ты, — заметил он. — Когда Герберт нервничает или не может справиться с чем-то внутри себя, он обычно старается занять руки: порисовать, написать что-нибудь, поиграть на фортепиано… Если ты будешь намерен пойти к нему, то найдешь его в музыкальной комнате, кстати. Туда ты еще не попадал, насколько мне известно, но ты легко найдешь ее, когда выйдешь. Звуки оттуда слышны почти во всем замке. — Вы правы, я сейчас же туда пойду! — воскликнул Альфред и вскочил. И сел под насмешливым взглядом Графа. — Правильно, — сказал тот и протянул юноше поднос. — Сначала тебе надо подкрепиться. Здесь козья кровь и суп, который сварили Магда с Куколем специально для тебя. Специально для него. Никто никогда не варил суп специально для него, кроме, конечно, матери. Альфред в растроганных чувствах уставился на миску, от которой шел пар. Запах был чудесным, так что и вкус, должно быть, не должен был его разочаровать, но сначала стоило принять кровь. Взяв кубок, он замер, окидывая густую жидкость таким взглядом, словно она могла на него броситься. Пить, как и в первую ночь, не хотелось. Пить, как и в первую ночь, было нужно. Зажмурившись, Альфред осушил емкость одним махом. К его удивлению, к горлу даже не подступила тошнота. Только сейчас он почувствовал, как был голоден, ведь перерыв между приемами, наверное, был большой. — Извините, вы не подскажете, сколько сейчас времени? — спросил Альфред у Графа. — Я не знаю, сколько я спал. — Еще полуночи нет, — ответил тот. — Но да, ты проспал где-то на час-полтора больше обычного. Это не страшно. Кивнув, Альфред взял в руки ложку и попробовал суп. Пожалуй, там было слишком много специй и соли, но в остальном вышло очень вкусно. Когда миска была опустошена, Альфред ухватился за ручки подноса, чтобы взять его, но Граф вновь его остановил. — Не стоит, я унесу. Что? — усмехнулся он на удивленный взгляд. — У меня есть руки, мой дорогой друг, спасибо большое. Занятия сегодня, кстати, не будет, но если хочешь, можешь заглянуть ко мне в кабинет. Мы можем просто поговорить. Они вместе дошли до дверей, у которых их встретил Куколь. Горбун радостно заулыбался, когда увидел, что миска от супа была пуста. Альфред хотел было пройти вперед, но задержался. — Было очень вкусно, — сказал он Куколю. — Спасибо. Тот довольно промычал ему что-то смутно напоминающее «пожалуйста» и протиснулся в комнату. Видимо, чтобы убрать постель. Граф не остановился в ожидании Альфреда, а пошел дальше: им нужно было в разные стороны, и когда юноша возобновил движение, он уже был у следующей двери. Альфред развернулся и посмотрел ему в спину. — Вы все слишком добры ко мне, — сказал он громко. Граф обернулся на него через плечо и усмехнулся. — То, что тебе есть о ком заботиться, значит, что ты хоть немного, но не одинок, — откликнулся он. — И каждый человек, который дарит тебе это чувство, отзывается на эту заботу, ценен. Альфред замер, удивленно вникая в смысл сказанных Графом слов. От них у него вдруг стало еще легче, еще теплее на душе, потому что было в этих простых фразах что-то, что лишний раз напоминало Альфреду о приятных весенних переменах и о том, что, может быть, не все еще потеряно. Он навострил уши и нырнул за угол. Клавиши и правда было слышно очень хорошо даже издалека, и он без труда поспешил на звук, более не дезориентированный разнообразием направлений, в которых можно было пойти. Даже в незнакомой части замка Альфред уже не чувствовал себя так неуютно, как раньше, зато ему было очень неловко при мысли о том, что вот-вот он столкнется с Гербертом, который, может, даже не готов его видеть. Или который посмотрит на него таким взглядом, что весь его запал снова растеряется и он начнет мямлить. Герберт ведь наверняка мог выделывать такие шутки взглядом. Он умел заставить Альфреда-человека краснеть одной лишь искоркой, промелькнувшей в его светлых глазах, разве стоило ему труда… Нет! Как бы чудовищно это ни было, Альфред-вампир мог совладать с волком в одиночку, его не мог остановить какой-то там взгляд! (Конечно, очень даже мог, но Альфред решил на этом не зацикливаться). Через какое-то время он остановился перед приоткрытыми дверями, где музыка звучала совсем явственно. Сквозь щелку можно было увидеть кусочек светлой рубашки и светлые волосы, откинутые за спину, а значит, Герберт сидел к нему спиной или хотя бы вполоборота. Альфред в нерешительности остановился, вслушиваясь в игру на фортепиано. Мелодия была очень спокойной, но довольно грустной, а так как графский сын очень хорошо умел выражать свое настроение, можно было сказать, что он не улыбается. Альфред вдруг осознал, что не хочет видеть Герберта печальным, но он не мог оставить все как есть. Когда он открыл дверь, чтобы войти, и осторожно прикрыл ее за собой, спина Герберта едва заметно дрогнула, и мелодия утихла. В тишине становилось еще больше не по себе. Альфред собрался с духом и пересек расстояние между дверью и фортепиано, осторожно опускаясь на свободное место на банкетке. Герберт ему позволил. Сегодня он не был накрашен, а его волосы лежали очень просто, но это была не та уютная простота в ночь после первого кошмара Альфреда. Это было состояние, когда тебе куда важнее как-то скрыться от своих эмоций. Они немного посидели в напряженном молчании, смотря на черно-белые клавиши без единой пылинки. Герберт, должно быть, часто музицировал. Странно, что он не привел Альфреда сюда послушать раньше. — Это было красиво, — тихо сказал Альфред. — Это же какое-то упражнение, да? Я так и не выучил его должным образом. — Ты играешь? — удивленно спросил его Герберт. Ох, по крайней мере, он с ним разговаривал. — Немного, — отозвался Альфред. — У мамы была пожилая знакомая, она пускала меня к себе и учила, но потом умерла, и ее родственники продали пианино. В университете я пытался что-то вспомнить… но это сейчас неважно! Я пришел не за этим! Я… — Я знаю, зачем ты пришел, — сказал Герберт, поднимая взгляд на Альфреда. Что-то в этом взгляде заставило застывшее сердце дернуться. — Не нужно. Правда. После своей первой охотой я обозвал отца словами в сто раз хуже и поклялся вечно презирать весь вампирский род с ним во главе, но вот он я, уже четвертое столетие живу вместе с отцом и никуда деваться не собираюсь. — Четвертое столетие… — протянул Альфред. Он и не задумывался об этом до настоящего момента. — Это же… — Я родился в один год с Альбрехтом Дюрером и очень этим горжусь, — заявил Герберт. — Это был 1471 год. Примени свои математические способности и получишь… — Триста семьдесят семь лет, — закончил за него Альфред. — Ого… — Триста семьдесят шесть. Пока еще, — предупредил Герберт. — Мой день рождения в начале июня. Временами я сам этому удивляюсь. Но знаешь, если принять во внимание то, что каждый год мне словно бы исполняется девятнадцать, это можно принять. Альфред хотел было спросить, как же все-таки произошло обращение Герберта, но удержался. Они снова отдалились от темы, которую он хотел поднять, и это юношу совершенно не радовало. — Так вот! Даже если ты не считаешь, что мне нужно извиняться, я считаю именно так, — сказал он. — Я не должен был срываться на тебе и втягивать в проблему, которая была лишь моей. Даже если это такая закономерность, за нее нужно извиняться, ведь я никогда, никогда не хотел задеть тебя, ведь ты всегда так приветлив со мной, и заботишься обо мне, и стараешься меня подбодрить, и… Стоило ли говорить о том, что даже эти странные игры разгоняют его тоску? — Помнишь тот вкладыш, который ты искал? — припомнил Альфред и полез в карман. — Это я его взял. Сам не знаю, почему не сказал, но…он мне помог. Вот, держи. Он протянул бумажку Герберту. Тот, увидев листок, улыбнулся. У Альфреда камень с души упал. Значит, она у него все-таки была. — Рад, что это тебе помогло, — заметил Герберт, разворачивая бумажку и оглядывая написанное. — Кстати, это появилось как раз после охоты. Тогда я был очень озабочен вопросами наличия души, и мне нужно было как-то навести порядок в голове, вот я и… Но вот эти строчки, последние — они появились позже. Видишь, чернила немного другие? Я дописал их лишь в прошлом веке, потому что это были те слова, которые мне нужно было услышать тогда, да и до обращения тоже. И вкладыш этот я искал как раз для тебя, mon chéri, так что ничего страшного. В любом случае, свою роль он исполнил. Так ты… больше не злишься? — Я не злился, — сконфуженно ответил Альфред. Атмосфера вокруг них заметно разрядилась, и теперь ему лишь нужно было сделать что-то, чтобы окончательно вернуть Герберту его привычную веселость. Он наклонился вперед и поцеловал его в щеку. — И от тебя очень приятно пахнет, — добавил юноша, неловко улыбаясь. — О-о-о, иди ко мне! — умиленно протянул Герберт и сгреб его в охапку, прижимая к себе. — Ты такой милый, что на тебя невозможно сердиться или обижаться долго, хотя я, наверное, однажды попробую просто для того, чтобы ты не расслаблялся. Но я надеялся, что ты вместо логичной истерики сразу придешь ко мне обниматься, а так мне пришлось ждать и нервничать целый день. В следующий раз просто… просто приходи обниматься. — А будет следующий раз? — неуверенно спросил Альфред, прикрывая глаза и позволяя себе облокотиться на плечо Герберта. — Ты еще будешь привыкать к охоте, — вздохнул Герберт, — но такой сильной реакции — нет, не будет. Знаешь, я несколько подобных дней подряд спал вместе с отцом. Он гладил меня по голове и отгонял все дурные мысли. Это правда помогает. А ты, как видно, тоже любишь ласку, так что… — Это не мужественно, — буркнул Альфред. — Мне все говорили, что я слишком мягкий. — Ах, прости, я уже и забыл, какие люди глупые, —хмыкнул Герберт. — Какая разница, юноша ты, девушка, мужественно ли себя ведешь, женственно? Если человек нуждается в тепле, нужно ему его дать. Конечно, не стоит быть размазней, но ты не такой. Ты не размазня. — Ого, второе просторечное слово, — заметил Альфред. — Ты меня пугаешь. Он тихо рассмеялся, когда Герберт легонько шлепнул его по спине, и отстранился. — Сыграй мне что-нибудь, пожалуйста. Или спой. Или спой и сыграй, так даже лучше. Ты никогда не приводил меня в музыкальную комнату, а я очень люблю музыку. Герберт покачал головой. Выудив из кармана ленту, он быстро перетянул ей волосы и встал с места, поднимая оттуда же и Альфреда. — У меня есть идея получше. В смысле, конечно же я тебе сейчас сыграю, но у меня нет настроения играть на фортепиано. Так… Он прошел к специальному стеллажу и пробежался по полкам глазами. Альфред успел заметить несколько характерных коробок для духовых инструментов и даже лютню, но Герберта явно интересовали не они. Вытащив на свет изящный футляр, обитый какой-то бархатистой тканью, графский сын открыл его и взял в руки скрипку. Инструмент явно содержался в идеальном порядке, так что на нем не было ни зазубринки. Кивнув в сторону дверей на балкон, Герберт распахнул их. Они вместе шагнули на свежий воздух. Балкон был небольшим, зато там можно было присесть и вид открывался чудесный: зубчатые силуэты гор простирались здесь до самого горизонта, позволяя лишь редким лесам смягчать свои линии. Альфред сел на каменный выступ по-турецки и поднял взгляд на Герберта. Тот встал в центре и принялся проверять строй. Его длинные изящные пальцы легли на струны, несколько раз дернули резче, несколько раз мягче; после этого молодой человек взялся за смычок и быстро и тихо прогнал несколько упражнений. При этом его лицо выражало такую жуткую сосредоточеность, что Альфред невольно умиленно хихикнул. А затем Герберт начал играть по-настоящему. Эта мелодия была прекрасна, но невероятно печальна. Каждая ее нотка была наполнена какой-то необычайной нежностью, от которой щемило сердце, ведь эта нежность не находила отклика нигде и ни в ком. Лишь она одна звучала в ночи, наполняя ее хоть какой-то теплотой. Порой, словно устав от своего невыносимого одиночества, скрипка кричала что-то в темноту, а потом снова утихала, продолжая безутешные поиски и даря холодному миру всю ту любовь и ласку, что у нее были. От играющего Герберта почти невозможно было оторвать взгляд. Он играл, как дышал, будто пропуская все эти чувства через себя. На его лице играла легкая улыбка, нежная, но грустная, отчего Альфреду почему-то становилось грустно тоже. Юноша с трудом отвернулся и обвел взглядом мир вокруг. Краски ночи смягчились. Резкие линии больше не казались колючими. Сквозь синие и фиолетовые тени проглядывали первые изумрудные пятнышки. Альфред посмотрел вбок. Вдалеке на балконе одной из комнат стоял Граф и, замерев, слушал игру скрипки. Его взгляд был обращен вдаль, губы плотно сомкнуты, а руки сжимали каменные перила, но поза совсем не казалась напряженной. Умей Альфред лучше распознавать настроение по выражению лица, он с уверенностью сказал бы, что Граф растроган. Неподалеку от мужчины остановился и Куколь. Он глядел куда-то в небо, насколько позволяла его вывернутая спина, и улыбался чему-то своему. Альфред вновь повернулся к Герберту. Лунный свет едва ощутимо касался его волос, окрашивая их в серебристый цвет, а кожу делая практически перламутрово-белой. Сейчас этот юноша был как никогда прекрасен. Но одинок. Даже в темных коридорах замка он не выглядел таким отделенным от мира, как сейчас, выйдя на этот балкон в лунную ночь. Внезапно Герберт и его мелодия для Альфреда стали неразделимыми, и он вдруг понял, что не мог позволить ей… ему… им оставаться в одиночестве. Свесив ноги, юноша быстро встал и направился к стеллажу, сделав Герберту знак, чтобы тот не останавливался. Альфред осторожно открыл еще один футляр. Он не был уверен, сумеет ли хорошо вступить, или подобрать нужные ноты, или выбрать нужный ритм, но сердцем ощущал, что сможет сделать все правильно. Вернувшись на свое место, Альфред воззрился на Герберта в ожидании, когда тот доведет ноту до конца. В какой-то момент он понял— пора! — и поднес инструмент к губам. Флейта присоединилась к скрипке очень плавно и ненавязчиво, но тут же подхватила ее и наконец ответила на тот жалобный нежный зов. Мелодия вдруг перестала быть печальной, и в ней наоборот зазвучало нечто похожее на счастье. Альфред с облегчением прикрыл глаза и, насколько это было возможно, улыбнулся. Воздух был теплым. — Ого, — выдохнул Герберт, опуская скрипку. — Ты и на флейте умеешь играть? — Да, умею, — скромно пожал плечами Альфред. — Это… это ничего, что я вот так внезапно вступил? Может, ты хотел доиграть мелодию до конца сам, или… Я просто… — Нет-нет, не вздумай извиняться, — торопливо остановил его молодой человек. — Мне очень понравилось играть вместе с тобой. Я бы хотел сделать так как-нибудь еще. Ты не против? Альфред смущенно улыбнулся: — Не против. Он встал, отряхнулся и посмотрел на Герберта. Его хотелось обнять, но вряд ли это было уместно сейчас. — Раз уж мы здесь и Граф отменил сегодняшнее занятие, — сказал Альфред, — может, мы подберем что-нибудь? Я был бы счастлив помириться с фортепиано. — О, так оно тебя не жалует? — хихикнул Герберт. — Я защищу тебя, mon ami. И позанимаюсь тоже. Что-то многовато стало занятий в последнее время, но если твоя тяга к музыке выкроит для нас несколько лишних часов, будет чудесно… Ты не хочешь для начала спуститься за кровью? Я рано проснулся сегодня, так что давно не ел. Альфред не чувствовал себя голодным, но ему не хотелось отказывать Герберту, так что юноша с улыбкой кивнул и двинулся к выходу следом за ним, заводя руки за спину и сцепляя их в замок. Они пошли по коридору рядышком, изредка кидая в сторону друг друга довольные взгляды. Осадок остался, но сейчас оба юноши позволили себе об этом забыть: в конце концов, ничто не исправляется сразу, и Альфред прекрасно это понимал. Ему было достаточно и того, что Герберт не перестал с ним разговаривать, потому что (и молодой человек впервые не побоялся это признать) это общение было важным для него. Пожалуй, даже очень важным. Когда они вошли на кухню, Магды там не оказалось, зато Шагал был на месте. Задумчиво поглаживая бороду, он сидел над какой-то потрепанной книжонкой и, подперев щеку рукой, читал ее, хотя взгляд его выражал одну лишь скуку. Переглянувшись, Альфред и Герберт сами прошли к полкам с кровью и наполнили свои бокалы доверху. Недоверчиво взглянув на содержимое, юноша сделал первый глоток и вздохнул. Кровь все еще с трудом пролезала к горло, но, по крайней мере, он не давился, как себе представлял. Шагал на них не реагировал. Герберт сел на один из столов и похлопал рукой по месту рядом с собой. Альфред кивнул и устроился рядом. Кухня вновь погрузилась в относительную тишину. Здесь после вечерней готовки было немного душно, пахло специями, отчего вкус крови не казался таким едким, как обычно. Вытянув одну руку перед собой, Альфред задумчиво рассматривал собственные ногти, которые еще вчера служили ему как орудие убийства. Понимание того, что он мог с ними сделать, ужасало, но сейчас, при мягком освещении и в спокойной атмосфере кухни, это казалось чем-то сказочным. После вчерашней охоты острые кончики слегка сточились и теперь выглядели не очень приятно. Герберт прищурил один глаз и склонил голову набок. — Знаешь, я бы мог их накрасить, — заметил он. — Например, в черный. Или в красный. Тебе пойдет. — Чем ты вообще их красишь? — вскинул брови Альфред. — И разве мужчины могут это делать? — Ну, знаешь ли, — фыркнул Герберт. — В Китае длинные накрашенные ногти считались признаком мудрости и знатного происхождения, так что их красили все без исключения. — Ну да, а во Франции яркие ногти являлись признаком ведьмы, — фыркнул Альфред. — О, точно, мы же такие святоши. Пожав плечами, Альфред прищурился и снова выставил ладонь перед собой. — Знаешь… может, это и неплохая идея, — заметил он. — Мои ногти не растворятся? — Да от чего они могут раствориться, глупенький? — хихикнул Герберт. — Это же всего лишь воск, яичный белок, натуральный пигмент и еще что-то там. Вряд ли хоть что-то из этого вредит вампирам. — Ну не знаю, само слово «яичный белок» вселяет в меня неподдельный ужас, — отозвался Альфред. Герберт шлепнул его по руке, и они оба покатились со смеху, хотя шутка вышла не такой уж и забавной. Но ведь смеяться в хорошей компании всегда было приятно. Шагал неподалеку от них усмехнулся себе под нос, что заставило Герберта вновь обратить на него внимание. — А где Магда? — спросил он, качая ногой. — С Графом заниматься убежала, — ответил Шагал, и в его голосе ясно прозвучала нотка ревности, но больше — какой-то странной тоски. — Говорит, очень хочет побольше всего узнать. Кто я такой, чтобы ей запрещать, верно? Альфред спрыгнул на пол и пересел поближе к мужчине, чтобы устроиться напротив него. Оторвавшись от книги, Шагал поднял на него взгляд и кривовато улыбнулся, поправляя свою замызганную шляпу. — Я слышал, вы часто ходите к деревне, — сказал юноша. — Все в порядке? — Да черти что, — с досадой отозвался мужчина и показательно плюнул, заставив Герберта скривиться. — Не понимаю я, чего она так убивается! Ладно по дочери, но по мне! Деревенские мужики ей всю работу делают, а на что еще я годился? На девок заглядывался, балагурил, толпу смешил, да разве это дело? А она все плачет по ночам, приговаривает: «Йонни, Йонни, как же я без тебя, голубчик?» Не понимаю я этих женщин, ей… тьфу ты! Он устало отмахнулся и уткнулся лбом в кулак, напряженно вздыхая. Альфред вновь переглянулся с Гербертом. Тот больше не болтал ногами, сидел смирно, поглядывая на Шагала, и ничего не говорил, предоставляя ему возможность выговориться. Молодой человек счел это разумным решением и последовал примеру графского сына, надеясь лишь, что его взгляд не кажется слишком уж внимательным. — Отвратительным я человеком был, — мрачно проговорил Шагал. — А эта дура еще по мне рыдает. Я бы и хотел плюнуть на это все, да не получается никак. Вот так и бывает: кричала-кричала, что избавилась бы от меня с радостью, а теперь вот горюет; и ей грустно, и я себе места не нахожу. Рядом такая девка хорошая: любознательная, красивая, ух-х, ненасытная, — а у меня там моя дура плачет, я не могу так. Так по-дурацки все это, ой, по-дурацки… Он поднял взгляд на ребят и тут же невесело рассмеялся. — А, забудьте. Люблю я толкать речи и ничего потом не делать; свинья, вот же свинья! Никого не сберег: ни дочку, ни жену — да еще вас вот сюда привел, да что ж это такое… — Знаете, — подал голос Герберт, — я, к сожалению, не могу дать вам какой-то проверенный совет: у меня никогда не было жены… — Ну конечно, — усмехнулся Шагал. Столкнувшись с укоризненным взглядом Герберта, он пояснил: — Красивый слишком. — Так вот, — продолжил молодой человек, — я не могу дать по-настоящему дельный совет, но все же скажу, что бездействовать не самая хорошая идея. Сделайте… хоть что-нибудь, и вам уже станет легче. Потом решайте сами. Подумайте, что не принесет каких-то дурных последствий, хотя меня, думаю, это не остановило бы. Отец вообще говорит, что я неудержимый, так что… Шагал хрипло рассмеялся снова, сцепляя руки в замок. — Что ж, все равно спасибо, малец. Я подумаю. А теперь идите, вон, поиграйтесь, нечего вам тут рассиживаться. Бокалы оставьте, я помою. Хоть что-то сделаю, черт дери… — «Малец»? — шепотом обратился Герберт к Альфреду, когда они уже подходили к двери под звон посуды. — Нет, ты слышал? Да меня так никто никогда не называл! И что это за «идите поиграйтесь, нечего вам тут рассиживаться»? Будто мы дети малые! — А мне нравится, — пожал плечами Альфред. — Хорошо, что он не обращается с нами, как со своими постояльцами. Мне неловко даже тогда, когда люди рассыпаются в любезностях по обязанности, а уж если бы это был обычный тон общения… Герберт пожал плечами и замолчал, плотно сжимая губы. Невозможно было понять, обижается он на Шагала за фамильярное обращение, дуется на Альфреда за то, что не поддержал, или озабочен какими-то другими проблемами и мыслями, но в любом случае юноша не стал его тормошить. Они преодолели расстояние до холла и начали подниматься на второй этаж по лестнице. Где-то на середине пути Альфред невольно захихикал, уткнувшись в кулак. Поймав на себе заинтересованный взгляд, он покачал головой: — Ничего. Не обращай внимание. — Ну уж нет, я должен все знать! — фыркнул сын Графа, складывая руки на груди. — Чего это ты? Ну конечно. — Да просто подумал… неудержимый Герберт, — выдавил из себя Альфред и снова невольно тихо рассмеялся, качая головой. — Как будто имя героя баллады. Робин Гуд, Мэри Эмбри и неудержимый Герберт фон Кролок… — Замолчи, — фыркнул Герберт, хотя и сам не смог сдержать смешок. — Ты начинаешь шутить, как мой отец. Ну, почти. — Правда? Это плохо? — вскинул брови Альфред. — Это просто ужасно.

***

Вспоминать былое и разминать разленившиеся пальцы оказалось затруднительно, но весело, и вскоре Альфред уже мог в четыре руки сыграть несколько простеньких произведений. Они с Гербертом вернулись в склеп под утро, довольные и более-менее избавившиеся от тяжести прошлой ночи. Граф уже был там, отдавая какие-то распоряжения Куколю. Увидев спускающихся вниз юношей, он удовлетворенно улыбнулся. — Я уезжаю через пару дней, — сказал он им, — так что если у вас есть какие-то пожелания, успейте обдумать их и сказать мне завтра или послезавтра ночью. Можете, конечно, и сейчас, если знаете точно, но я бы не торопился. — Ого, так внезапно? — удивился Герберт. — А куда? — В Пруссию, — отозвался Граф. — В южную часть, правда, не в родные места Альфреда. Ты ведь, полагаю, родился тоже где-то недалеко от Кенигсберга? — Верно, — кивнул Альфред. — Я… Я думал, вы живете… затворником. Извините. Мужчина ухмыльнулся. — Да, большую часть времени. Но, к сожалению или к счастью, мне нужно иногда покидать насиженное место и отправляться по делам. Ты пока лишь начинаешь знакомиться с нашим миром и еще даже не приступил к тому, чтобы изучить его систему, мой юный друг. Но не волнуйся, скоро все будет. Слышал, как вы играли сегодня. Прелестно получилось. — Спасибо, — довольно мурлыкнул Герберт, — мы старались. Но сейчас нам, пожалуй, пора спать, верно, mon ami? — Верно, — кивнул Альфред. — Мы многое успели сделать, так что заслужили отдых. — Это точно, — кивнул Граф. Он собирался сказать что-то еще, но тут дверь наверху снова скрипнула, и в склеп спутились Куколь вместе с Шагалом. Если горбун приходил сюда всегда, чтобы убедиться, что господам ничего не нужно, то появление его спутника несколько удивило присутствующих. Герберт замер у своего саркофага, с любопытством наблюдая за тем, как Шагал одергивает свое пальто и подходит к Графу. — Ваше сиятельство, — начал он, и Альфред тут же узнал в нем того самого хозяина трактира, правда в чуть более спокойной интерпретации, — понимаю, что у вас много своих забот и так далее, но вот о чем я хотел попросить. Понимаете ли, за эти годы вы несколько раз прибегали, так сказать, к моим услугам: посылали за свечами, за прочим добром, если было нужно, ну и так далее. Я, естественно, понимал, что вы человек хороший, и потому доверил вам решать, когда платить, но все прервала моя внезапая… перемена, да. Так вот, что я хочу… Нет, не я хочу! Вернее, я хочу, но не для себя, поверьте. Мне-то здесь деньги нужны не особо: я благодарен и за крышу над головой и пропитание, будьте уверены, но вот моя жена… Думаю, вы ее знаете. Прелестная, трудолюбивая женщина, настоящая хозяйка! Ей ведь достались все заботы о трактире, и если бы вы оплатили те вещи, что мы вам поставляли, было бы просто чудесно. Граф вскинул брови и коротко кивнул, показывая, что услышал просьбу Шагала. Тот, хоть и старался улыбаться, слегка напрягся, ожидая вербальной реакции на свои слова. Альфред оглянулся на Герберта и улыбнулся: Шагал последовал совету. — Что ж, — изрек Граф, — это можно устроить. Я действительно знаю вашу жену, так что буду рад ей помочь. Дайте мне немного времени, чтобы обдумать, как это лучше сделать. Стоит сказать, Альфред не думал, что Шагал будет удивлен согласием Графа, но каким-то образом тот был. Пару секунд мужчина стоял глупо моргая, а затем встрепенулся и подобострастно раскланялся, прижимая шляпу к груди и улыбаясь. — Благодарю, в-ваша светлость, премного вам признателен… спокойного вам дня. — Что ж, я готов простить ему «мальца», если так, — заметил Герберт, когда Шагал скрылся из вида. Граф повернулся к нему: — Он назвал тебя «мальцом»? — Да, а Герберт назвал себя «неудержимым», — заметил Альфред и рассмеялся, когда молодой человек попытался ткнуть его локтем. — Что ж, раз так, спокойной ночи, дети, — промолвил Граф и усмехнулся. — Еще раз настоятельно рекомендую вам подумать над тем, что бы вы хотели получить. Особенно настоятельно я рекомендую это тебе… малец. — Papa, vous êtes incroyables! — возмущенно воскликнул Герберт. — Faites de beaux rêves!* Откинув волосы за спину, он полез в саркофаг. Тихо отсмеявшись, Альфред покосился на свой собственный гроб, в который вчера, понятное дело, не залезал. Вроде бы в нем не было ничего страшного, но ему все равно стало не по себе, и он повернул голову в сторону пристанища Герберта. Значит, если кто-то нуждается в тепле, нужно просто его дать? — Эй, — тихо позвал он, подходя к бортику под удивленным взором Графа, — то есть, объятия правда работают? Герберт, который уже успел устроиться на своих подушках, нахмурился и посмотрел на него с недоумением. Впрочем, в следующий момент в его глазах блеснуло понимание. Молодой человек широко улыбнулся и кивнул: — Конечно. — Ладно, — пробормотал Альфред себе под нос, собрался, вздохнул поглубже и подтянулся на руках. Перекинув ногу, он осторожно оперся на колено, стараясь не слишком задевать подвинувшегося Герберта, выставил перед собой руку, неуклюже опустился на бок и совсем уж неуверенно откинул голову на освободившуюся подушку. Места в саркофаге оказалось достаточно много, чтобы уместились они оба, но теперь молодые люди лежали вплотную друг к другу, да еще и Герберт смотрел на него с такой широкой улыбкой, что невольно становилось еще более неловко. Куколь приковылял к ним и в два счета задвинул крышку. Пространство погрузилось в темноту, но Альфред быстро к ней привык и теперь мог видеть, как поблескивают вблизи глаза Герберта. Тот пока не предпринимал ничего и лежал так же неподвижно, как и он сам, хотя такое положение явно было не очень удобным. Вряд ли в нем можно было заснуть и вечером проснуться, не ощущая неприятное жжение в теле. Поэтому Альфред совершил поистине героический поступок: аккуратно подвинулся вперед и лбом уткнулся Герберту в плечо. В его волосы тут же зарылись чужие пальцы и принялись играть с прядями. Лежать так было очень непривычно, но скоро Альфред смог расслабиться под ласковыми поглаживаниями по голове и даже улыбнулся: действительно помогало. — Спокойного дня, — шепнул он. — Спокойного дня, — ответили ему. ____________________________________________________________________________ Очень настоятельно советую вам послушать композицию Warm Air Ванессы Мэй, ибо именно она вдохновила меня на написание сцены на балконе и именно она для меня является одной из тех композиций, которые у меня ассоциируются с историей Герберта и Альфреда! На всякий случай вот ссылка (меня же за это не убьют, да?): https://www.youtube.com/watch?v=41T6_od8lAI