Regional at Best

— Джош, замолчи, не надо ничего говорить. — Пожалуйста, Дан, тише. — Я здесь, окей? Этого хватит. — Я никому не дам тебя в обиду. Тайлер волнуется, это выдаёт его каменный взгляд. Взгляд, полный чугунных цепей и замков, которые Тай вешает, чтобы никто не увидел ядовитой боли, съедающей его изнутри. Надо. Чтобы. Джош, в каком бы состоянии он не был, чувствовал себя в безопасности. Это самое важное. Тайлер берёт его руку в свою, гладит его по голове, вытирает слёзы, приносит воды, приносит какое-то ведро, когда Джош едва хрипит, что его сейчас вырвет. Его разрывает. Дан на секунду искренне надеется на смерть, пока его желудок скручивает судорогой и его рвёт, пока он дрожит и едва соизмеряет себя в пространстве. Но затем он вспоминает о Тайлере, который пришёл сюда, который вынес всю эту картину и смог выстоять, который помогает ему прямо сейчас, пока он сам мечтает лишь о том, чтобы наркотики наконец-то перестали действовать, потому что это становится основательно невыносимо — до потери сознания невыносимо. И когда его желудок опустошается полностью, он умывается холодной водой и возвращается к Джозефу. Паника в груди похожа на цветок, что медленно начинает гнить и своей гнилью пропитывает лёгкие. Тайлер умирает каждую секунду, смотря за болью его Джошуа Уильяма Дана. Тайлер заставляет себя жить каждую секунду. Он хочет сказать, что вытрясет из него всё до последней капли, каждое слово, каждое признание, каждый вдох, мешающий ему спокойно жить, но получается выговорить только: «Всё в порядке, Джош. Я здесь». Легко разносить свою комнату в щепки, барабаны и рвать листы. Легко давать себе волю уничтожать своей же болью всё вокруг, но стать обороной, стать опорой, стать стеной, стать самой сильной армией для любимого человека — немного сложнее. Джош садится возле Тайлера, утыкается носом в его плечо и тихо извиняется за то, что ему пришлось это всё видеть, терпеть, слышать. Извиняется за слёзы, потому что он так редко плакал до этого, извиняется за страх, извиняется за сомнения. Джош бормочет извинения и крупно дрожит. Он успокаивается только через два часа. Когда выворачивает всю наркоту вместе, казалось бы, с собственным желудком. Когда выплакивает столько слёз, что футболка Тайлера, которой он вытирал их, становится мокрой. Он засыпает на коленях у Тайлера и крепко держится за его щиколотку, не желая отпускать, боясь отпускать его. Руки обнажены, и на левой руке можно заметить десятки красных полос оставленных короткими ногтями — нелепых попыток расчесать, разодрать, выковырять шрам из своей кожи, лишь бы не мешал, лишь бы не маячил, лишь бы не напоминал. Иногда Джошуа устаёт бороться с прошлым. И его сон на коленях Джозефа является лишь кратким помутнением, отдыхом после сильного трипа, потому что в тревожном сне он находится от силы полчаса, а просыпается он также резко, как и засыпает. Он не может отпустить себя в сон, потому что сейчас ни о каких прекрасных планетах речи не идет. Только об аде. Об аде, который всё охватил своим огнем. Тело болит так, словно его избивали всю ночь. «Лучше бы не просыпался». «По крайней мере, в этом случае я бы не видел эти, чёрт возьми, глаза Тайлера». Тайлер терпеливо ждёт, пока агония Дана сменится штилем. Джозеф снимает соленую футболку, джинсы, вытаскивает из-под Джоша одеяло, ложится рядом и накрывает их. Он думает, что он мог бы убить за Джоша. Ему бы было легко это сделать. Кто бы его ни обидел, он почувствует мощь всей внутренней армии Тайлера на себе. Джош пытается заснуть. Тайлер пытается заснуть. У обоих выходит паршиво. Очень паршиво. — Боже, — подскочивший на ноги с пола, Дан вновь садится обратно и закрывает лицо руками. На нём нет футболки, и становится видно, как кожа его покрывается липкими мурашками от морозного сквозняка. На ребре синяк. Глаза красные после слёз и наркотиков. Губы дрожат. Джош снова хочет извиняться, потому что ему стыдно и страшно за это, но он встречается взглядом с Тайлером, и какими-то неожиданным жестом прижимает свою руку со шрамом к груди. Он боится. И его страх похож на охваченный огнём домик. Маленький крохотный домик — без окон и дверей. — Я не хотел. Только он и пламя. Только он и… — Расскажи, что случилось, Джош. Расскажи мне, — шепчет Тайлер, прощаясь с созерцанием потолка и переворачиваясь на бок, чтобы видеть Джоша. Дан поворачивает голову и смотрит на Тайлера внимательно и устало. Он боится говорить. Ему кажется, что если прямо сейчас он расскажет ему обо всём, то вновь сорвётся, вновь уйдёт в себя, вновь свяжется с наркотиками, и в этот раз семья его уже не вытащит. А вытащит ли Тайлер? — Чёрт, — тихо выдыхает Дан и вновь возвращает взгляд к потолку. Джозеф может видеть только его напряжённый профиль. Джош болезненно сглатывает, не решаясь говорить ещё пару минут, а затем набирает в грудь воздуха и начинает самый страшный рассказ своей жизни. То, от чего он отчаянно бежит и то, что его бесконечно преследует. — В моей семье всегда было четыре ребёнка: я, мои сёстры Эбби и Эшли, и мой брат Джордан, — Джошу приходится сделать ещё один глубокий вздох, перед тем как продолжить. — Джордан всю свою жизнь ввязывался в передряги и жил постоянным адреналином. Он трепетно обожал всё, что могло угрожать жизни или безопасности, потому что это подстёгивало это. Он был зависим от адреналина. Он жил ради этого. И это никак нельзя было в нём изменить. Я опекал его, потому что сам бы он не справлялся. И вот однажды, три года назад… Три года назад он связался с очень плохой компанией, которой задолжал большие деньги, проиграв им в покер. Джорди был в большой заднице, и я сразу же бросился вызволять его, забыв про все дела. И это очень сильно разозлило его, потому он всегда бесился с того, как я с ним носился и… Наверное, ему это было не нужно. Но я не мог поступать иначе. Я его слишком любил. В результате всего этого произошла драка, и мне пришлось силой тащить его домой, потому что мы были не в Колумбусе, а за городом. Джорди очень психовал, а я на него злился, мы ругались, кричали друг на друга, только после чего в итоге всё равно уселись в машину и поехали домой, а я едва… Заставил его пристегнуться. Но на этом всё не кончилось. В машине мы продолжили ссориться и кричать друг на друга, говоря все свои самые тупые идеи друг о друге. Джордан бил меня по больному, называя «зависшим в своих мечтах и бегущим от реальности лицемером», а я в свою очередь называл его «наивным капризным сопляком с комплексом бога». Это, всё, конечно, только разжигало обиду и злость внутри него, он буквально выжимал из машины всё и гнал на полной, что я не мог не замечать и просить его остановиться и дать мне сесть за руль. А его это только сильнее злило, мол, я ему что, жизнь свою не доверяю? Думаю, что он всё ещё маленький глупый мальчишка? И он… Он начинал рыдать, а тут ещё и блядский ливень, пошедший в пути. Слёзы застилали глаза, мокрая дорога, мутное от воды лобовое стекло, резкий поворот — Джордан не справился с управлением, и нас унесло с обрыва. Я как в тумане помню эти несколько переворотов машины, удар о землю, падение на колёса… Джордан весь в крови, почти отключился, а я начал отчаянно выбираться из горящей машины, потому проще выдержал потрясение, ведь я всегда был сильнее его. Всё было охвачено огнём. Я выбил разбитые стёкла и просто… Начал ползти от неё, на секунду от шока забыв, что я ехал с братом, или, наверное, тогда я подумал, что он уже смог выбраться. Я просто… Думал только о своей жизни в ту секунду. Тело болело от переломов и ссадин, сотрясения, я бы, возможно, отключился, если бы в полном тумане не заметил, что в охваченной огнём машине всё ещё находится Джордан — он не может отстегнуть ремень и буквально бьётся в истерике из-за этого, истошно зовя меня на помощь. И я вновь впадаю в ступор, я в ужасе смотрю на брата, и эти считанные секунды… Я зависаю и не могу пошевелиться. Я… Эти секунды стоили ему жизни. Я никогда не смогу отделаться от мысли, что за эти секунды я мог спасти его. И лишь спустя них я подобрался обратно к машине, испуганно посмотрел на окровавленного Джордана, собрался с силами и попытался отстегнуть этот чёртов ремень, а брат в истошном ужасе ухватился за мою шею и стал жаться ко мне, как ребёнок, надеясь только на меня. И он всё подливал масла в огонь, он бился в дикой истерике, панике, он хрипел и просил меня, чтобы я защитил его, чтобы я его спас, чтобы ни за что не оставил… Он пообещал, что станет лучшим братом, пообещал, что уверует в Бога, что перестанет рисковать своей жизнью, что всё наладит. Он не смолкал ни на секунду. И происходящее вокруг становилось абсолютно невыносимым. Моё тело пронзала боль, салон заполонен дымом, и Джордан возле уха отчаянно шептал мне о том, что он не хочет умирать и что ему безумно, безумно страшно. Но… — Дан останавливается и делает глубокий вздох. Сердце бьётся где-то в горле, и он жмурится, скрипя зубами. Он боится взглянуть на Тайлера, а Тайлер молчит. — Времени не было. Машина была в огне, я чувствовал, что могу вот-вот отключиться, и мой инстинкт самосохранения дал мне принять самое тяжелое решение в моей жизни: я отцепился от Джордана и вылез из машины. Он кричал мне вслед истошные, рыдающие: «Джош», «Нет», «Не бросай меня», «Я хочу жить», а я отползал всё дальше от машины, рыдал и смотрел на полное отчаяния лицо брата в последний раз. И я видел его глаза, в которых вертелась мысль о том, что его предали, и он… Он в последний раз позвал меня, после чего машина взорвалась, и я не помнил о том, что было дальше, потому что взрывная волна откинула меня далеко и, возможно, я отключился, ударившись обо что-то. Джош замолкает. Он садится на кровати, закрывая лицо руками. Он даже не чувствует собственного тела. И это было самым невыносимым в его жизни — понимать, что ты больше никогда не почувствуешь его по-настоящему. Он поднимает с постели. Его шатает, но он берёт сигареты и возвращается обратно к кровати, присаживаясь на пол и прижимаясь затылком к бортику кровати. Он курит, и его дыхание судорожное и болезненное. Он вновь бы заплакал, но слёзы неприятно стоят в глазах, не решаясь сорваться. — И после этого… Я не знаю. У меня начались проблемы с наркотиками. Я не знаю, как я закончил школу. Я не знаю, как я не сторчался. Но я не мог… — Джош шипит и вновь больно стискивает зубы. — Я не мог спать, я не мог уснуть, потому что в каждом сне я слышал его шёпот, я видел огонь, я видел его лицо, — Дан затягивается и закрывает лицо руками вновь. Он очень хочет быть безликим. Чтобы никто не видел его лица. Чтобы никто не знал его имени. — И спустя пару месяцев после катастрофы, в полном бреду и наркотическом опьянении, я не выдержал этой боли, что с каждым днём смыкалась жгутом на моей шее сильнее, и… Я просто пошёл в ванную, взял свой охотничий нож и со всей силы полоснул по запястью, вскрывая свои чёртовы вены, — Дан откладывает дымящуюся сигарету. Он хочет вспомнить боль от кровопотери, боль от того, как лезвие рассекает кожу, но он не может. Всё это просто не может сравниться с голосом Джордана в его голове, который из ночи в ночь преследует его и не даёт уснуть. — И в какие-то считанные секунды до смерти меня спасла моя сестра. Как я не смог спасти Джорди. В какие-то… Считанные секунды всё может поменяться. А я не могу оправдать себя тем, что у меня не было выбора, — Джош вытирает свои глаза и упирается абсолютно пустым, абсолютно потерянным взглядом в пол. Шрам на левой руке больно пульсирует, и Дан впивается в него пальцами, надеясь прекратить эту боль. Но ей никогда не будет конца. — И я всё ещё засыпаю и просыпаюсь в огне. Тайлер слушает, не дыша. Это не те воодушевленные метафоры, где у человека захватывает дыхание от чего-то. Нет. Это вполне реальное, ощутимое чувство самого противного. Нехватки кислорода. Когда сколько бы ты не вдыхал, мало, а вдыхая глубже — лёгкие начинают болеть. Он — солдат, отравленный хлоркой. Он — друг, отравленный болью своего друга. Когда мы находим себе спасателей нашей души, мы ложно думаем, что им не надо спасать свою. Тайлер слушает, не дыша. И это ужасное чувство. Он слишком хорошо всё представляет: мужчину, который говорит, что детали в полной боевой готовности и их не надо менять, сына, который летит в самолете и знает, что его отец сделал и устремляет самолет в землю, отца, стреляющего себе в висок, парня, пытающегося спастись, брата, окаменевшего от ужаса, брата, пытающегося жить. Он слишком хорошо знает, о чём идет речь. Он местный в этом аде из хлорки, крови и боли. Он местный на этих улицах. Он довольно местный в этом городе страха. Джош показал ему ту пьесу, зная, о какой дилемме там заходит речь. Джош показал ему свою боль, зная, что подпустив её к себе слишком близко, она может убить его. Джош показал Тайлеру жизнь. — Джош, — Тайлер берёт его руки в свои, целует его шрам, как тогда, обнимает его, как всегда обнимал, когда слов у вечно драматичного и болтающего больше нет. — Я хочу, чтобы ты жил для меня. Это трудно, чел, я знаю, я сам не думаю, что смог бы дать такое обещание кому-то, — Тайлер не обнимает — нет, он скорее держит — на плаву или чтобы не выплыть, окованным или освобожденным, но он определённо точно держит около себя, очень-очень рядом. — Ты должен дать его мне. Если те детали не подошли какому-то самолету и теперь ты хочешь пустить свой самолет разбиться, я не дам этому произойти. Я с тобой в одном самолете. Мы с тобой спасём еще тысячи, слышишь? В огромном зале, в маленьком, на заправке, на стадионе. Ты мне нужен, Джошуа Дан. Ты должен жить для меня. И если ты умрешь, — Тайлер проводит большим пальцем по шраму, щурится, мотает головой так сильно, что она начинает болеть. Или от нехватки кислорода. — Если ты умрешь, хм… Я умру. Потому что мы в одном самолете. Тайлер держит руку Джоша в своей. — Ты в огне — я в огне, тебе плохо — мне плохо. Тебе больше не обязательно нести это всё в себе самому, да? Ты это знаешь. Ты знаешь, что я никуда не уйду. Джош закрывает лицо руками. Тайлер знает, что Джош хочет умереть, но он понимает, что не посмеет отобрать свою жизнь у него. Они стали неразделимы, и, разорвав, отделив себя друг от друга, они лишат себя жизни. Как одного лёгкого не достаточно для насыщения организма кислородом, так и они под отдельности никто. Это страшно — так зависеть от человека. Можно зависеть от чего угодно и понимать, что это нормально, бояться быть лишенным: воды, воздуха, ручки. Но ещё более страшно и невыносимо лишиться человека. И Джош думает, что это гораздо катастрофичнее. Он бы предпочёл не пить несколько дней и умереть от истощения, чем потерять Тайлера навсегда и упустить нечто самое большое в его жизни. Гораздо более важное, чем воздух. Важное, чем вода и тетрадь, с небрежно вписанными словами. Тайлер — не простая страсть и влюблённость. Тайлер — бесконечное множество тождеств. Тайлер — рана в его сердце. Тайлер — его главная метафора. Его руки отнимают о лица, и Джош впервые так неуверенно смотрит Джозефу в глаза. — Я обещаю, — тихо говорит Дан и приближается. Его нос мажет по щеке Тайлера, и Джош вновь на секунду опускает взгляд, чтобы затем поднять глаза и сказать уже более уверено. — Я обещаю оставаться живым. Для тебя. Для нас. Мы — гораздо больше, чем просто ты и я.

***

— Тайлер, ты сегодня молчишь больше обычного. Это настораживает, — миссис Грин смотрит в свою записную книжку и что-то там подчёркивает. — Зачем вы каждый раз делаете вид, что вы мой друг? — Тайлер кажется сонным, и вымученным, и серо-сине-осадковым. — Потому что я твой друг. — Вы врёте. Вы всё рассказываете родителям, так друзья не поступают, — Тайлер не эмоционален. Он говорит это, как диктор по ТВ. — Я всего лишь хочу, чтобы ты был в порядке, потому что в первую очередь — я психолог, и с первого занятия я так и не поняла суть твоей проблемы, Тайлер. Ты то весёлый, то грустный, то рассказываешь мне всё и даже больше, то молчишь. Ты нестабилен. Я хочу помочь тебе стать устоявшимся. Идти по земле ровным шагом, — миссис Грин похожа на русского шпиона. Иначе, зачем ей так выделять слова, которые не должны быть выделены? — Может, потому что вы не хотите понять меня, а хотите подогнать мой случай под какой-то из одиннадцати пунктов в графе «суицидальные случаи»? На кого я похож больше… На потерявшего энергию? На того, кто чувствует во всём свою вину? На того, кто скупает все средства для увечий в магазине? — Тайлер хочет молчать. Ему не нравится говорить с ней об этом. — Ты нестабилен, Тай. Это факт. Постарайся быть стабильным. Постарайся гармоничнее выстраивать свой внутренний мир. — Что, чёрт возьми?

***

Тайлер затягивается, выпускает дым и смотрит вниз. Девять этажей — это много? — Девять этажей, это много, Джиш? — спрашивает он, переводя взгляд на Джоша Дана. Джош боится высоты ровно столько же, сколько и огня. Именно поэтому он часто проводит время на крыше и смотрит вниз, чтобы закалять свой страх. Именно поэтому он курит и бесконечно наблюдает и играет пальцами с огнём зажигалки. Надо уметь смотреть страхам в лицо. Нужно носить свои грехи прямо на рукавах. Вечернее небо похоже на забытую под чёрным дождём палитру от акварели. Джош кажется таким же уставшим, как и Тай. Они не играют вместе, потому что до выходных родители настороженно смотрят за ними. Они не играют вместе, потому что Джозеф начал восстановительные тренировки под руководством отца, а Дан пытается выплыть из проблем, созданных учёбой. Они не играют вместе, и это не даёт им быть самими собой. Тайлер знает, что девять этажей это много, но это все равно не так высоко, как-то, как высоко они могут подняться с Джошем. — Девять этажей? — переспрашивает Дан больше для того, чтобы дать себе время подумать о том, что ответить. — Достаточно для того, чтобы оборвать наши жизни. Даже если шагнет лишь один, — отвечает он. Он курит и наблюдает за тем, как медленно Джозеф пропускает прогорклый дым сквозь губы, выпуская плавные танцующие клубы и отпуская их к небу. Неужели ему так же, как и Джошу, нравится эта горечь? В лёгких, во рту — уже после, когда затушил сигарету о сырую подошву? Такое яркое напоминание о своей слабости, такая дурацкая привычка, позволяющая обращать внутрь себя чуть больше взора. Джош качает головой, а затем слабо улыбается. — Я не хотел бы быть размазанным по земле. Ты представь, как твоё лицо перекосит, а тебя ведь ещё и хоронить должны. Я на своих похоронах должен быть красавчиком, так что этот способ явно не для меня, — Дан смеётся и вновь всё сводит в горькую шутку. Так немного легче. Даже обоим — Тайлер улыбается, и это заставляет что-то внутри щелкнуть. Они не мертвы. Просто никто не видит, что они живы. Они бредут по пустынным улицам, и Джош пинает пустую бутылку, что заметил на земле. Мысли не улетучиваются со временем. Как-то совсем. Кажется, что чем ближе к ночи, тем больше пожар в твоём мозгу. — Почему ты не можешь просто перестать ходить к миссис Грин? Максимально убедить её и своих родителей, что ты «достаточно стабилен», чтобы они отъебались от тебя с концами, Тайлер. Ты же… Не «суицидник» какой-то, — в голосе скользит лёгкое раздражение — Джошу не нравятся эти сеансы так же, как и самому Тайлеру. — Сам подумай. От этого никому не лучше. А они… — он тяжело вздыхает, а затем подбирает эту кем-то брошенную жестянку с земли и кидает в мусорное ведро. Правильный, дотошно правильный Джош. — Они просто тебя не знают. Тайлер поправляет рукава чёрной рубашки, убеждаясь, что ни шрамов, ни синяков от резинки на руках нет. Джош не врёт. Вот только Тайлер нестабилен. По природе своей. Никакие психологи ему не помогут. Он сам свой психолог. Музыка его помощник. Он нестабилен и это его самая пугающая стабильность. Он не контролирует контроль. — Я… я говорил как-то маме, что это бесполезная трата времени и сил, но… Они думают, что мои изменения, мои увлечения — в этом таится что-то дикое, что надо задушить. Хотя я думаю, что верующий баскетболист, который не пьёт ничего крепче кофе, куда более опасен для общества, — Тай улыбается. Джош смеётся, потому что шутка оказывается очень смешной. Даже если это не шутка. Джошу до головокружения смешно. Они знают, о чём речь. Небо становится приятно-фиолетовым. Мягким. Понимающим. Именно поэтому до конца улицы они молчат и осторожно улыбаются, смотря на него. На Дане тот самый подаренный Джозефом фиолетовый свитер, почти такой же как и небо сейчас — застиранное, красивое, полюбившееся в своей нежной и романтичной простоте только из-за одного человека.

***

Проблемы в учёбе Джоша заебали. Другого слова он подобрать не может. Об этом Тайлеру он только и говорит, когда дело касается «ну как там с этим». Ответ один — «заебало». З, а е б, а л о. Тай волнуется, когда видит Джоша, которого разрывает невозможность играть и мысли об учебе. Он действительно устал, раз он показывает это. Парень, который раскрывается лишь единицам. Единице. Тай волнуется, потому что песня, принесённая им — важна. Как все, конечно. «Друг, пожалуйста». Тай сжимает листок раз семь, думая, что лучше пока не показывать. Но он показывает. — Да как же заебало, — Джош ударяет ногой по барабану слишком сильно, а затем охает. Тайлер смотрит на него сначала удивлённо, потом сочувствующе. Из-за полной загруженности чем-то другим он абсолютно не может сосредоточиться на мысли. Тайлер набросал одну мелодию и, записав её, показал Джошу, попросив подобрать ритм. Впервые за долгое время Дан сбивается и не может найти лучших ритмов. — Мне нужно отдохнуть, — устало выдыхает он, откладывая палочки. Он тихо и нежно поглаживает барабан и что-то бормочет себе под нос, видно, извиняясь за грубый жест. — Давай по банке Ред Булла и тако, — предлагает Джош и надевает кепку. Ему нужен отдых. Совсем скоро лето, и Дан уверен, что оно позволит им вдвоём разгуляться. — Я хочу пожить отдельно от своих родителей в июне. Хотя бы месяц, — говорит свою идею парень. Они вышли из Taco Bell с тако в руках. — Я не уверен, что ты сможешь… Решишься как и я — совсем-совсем… Но у нас хотя бы будет место, где мы всегда будем одни. Я собираюсь работать в одном музыкальном магазине. Я думаю, всё получится, — Джош уверен, он не «думает». Когда он размышляет о своём будущем, даже недалеком, это успокаивает его совсем немного. О будущем, в котором ты уверен. О будущем с Тайлером. Иного у него уже точно не будет. Тако сочное и вкусное. Каждый раз, когда Джозеф пробует тако, он хочет купить себе гавайскую футболку и уехать на Гавайи. С гавайской гитарой. Да, как Элвис Пресли. Кто знает, где им суждено оказаться. Может, они побывают в самых удалённых точках мира, а, может, Джош призовёт своих инопланетных братьев и они проколесят по галактике. — Я… хотел бы, Джиш, слиться на лето, — Тайлер щурится, в глаза слепит солнце. — Мы бы могли много играть. Хм. Сезон заканчивается в мае, я спрошу у тренера, собирается ли он выпускать меня вообще. Думаю, я… я попробую разрулить, — Чёрт, они снова положили так много помидоров, — Тайлер не очень-то их жалует. — Правда? — Дан удивлён. В очень приятном смысле. Они и правда могли бы очень много сделать вместе за месяц лета. Или даже больше. Они-то за пару дней делают большие шаги, что там говорить про лето? — А как ты решишь проблему с родителями? Мне кажется, они меня не жалуют. Я же порчу тебя, — он усмехается и едва не давится. Знали бы они, что на самом деле думает Тайлер. Знали бы они, как много он курит и пьёт с ним что-то крепкое. Знали бы они, как их сын кричит «Джош, Джош, Джош Дан», когда ему особенно хорошо. Знали бы они. Знали бы. Джош думает, что помидоры в тако всяко лучше чем бананы. — Хорошо, что не бывает тако с бананами. Тайлер снова непременно соглашается.

***

Джозеф немного тушуется, проводя пальцами по пианино. Сегодня он хочет сыграть Джошу песню, которая основана на реальных событиях. Звучит ужасно пафосно, конечно, Таю поэтому это не нравится. Ему больше нравится говорить «Песня о том, что действительно было». Один раз, когда он опаздывал на занятия по анатомии, он оставил свою машину, которой он сейчас перестал пользоваться и вовсе, открытой. И переведя дух, зайдя в аудиторию, он был рад, что успел. Только вот назад возвращаться пришлось без музыки, без радио, без любого… хотя бы намёка на посторонний звук. У него украли магнитолу, вытащили деньги, запрятанные между сидением и коробкой передач, даже колу из бардачка спёрли, регистратор… Но главное, это магнитолу. Тайлер не объяснял, почему. Он просто сел и начал петь. Ноты совершенно незамысловатые, слова совершенно простые, но всё вместе они сплетаются в поток чего-то искреннего и настоящего. Тай знает, что Джош поймёт. Потому что они любят музыку одинаково сильно. Они одинаково сильно ненавидят быть атакованными собственными мыслями. Тайлер хочет этой песней показать себе, что он может думать в другом ключе. Что его вера жива в нем. Благодаря Джошу, благодаря тому, что воры, укравшие его магнитолу, дали ему возможность написать эту песню. Тайлер поёт, играет, а Джош слушает, ведь это важный ритуал — дать Джошу послушать. Он, конечно, будет вслушиваться, а потом или выдаст сразу, или принесёт через время идеальный ритм. И каждый раз, когда он слушает то, что пишет Тайлер, он просто не может поверить, что он сам является частью чего-то великого. Потому что-то, что делает его друг — по-настоящему велико. — Может, это странная песня. В ней нет никакой стройности и системы… Я писал её под звуки стирающихся в стиральной машинке носков. Я верю в эту песню. Тайлер чешет затылок. — «Иногда тишина жестока», — тихо бормочет Джош. Он смотрит куда-то в пустоту перед собой, потому что каждая строка и каждое созвучие аккордов этой песни осели глубоко внутри, и Дан не может выговорить и слова, чтобы рассказать всё, что он чувствует. Но он знает, что Тайлер видит. Тайлер знает, что Джошу каждое слово в этой песне знакомо. Дан едва приходит в себя. Он думает о том, что плакал бы под эту песню, если бы когда-нибудь услышал её где-то случайно. — Я думаю, последнюю строчку тебе нужно прокричать. Я могу… Подобрать нужный ритм под мелодию проигрыша, и ты должен это прокричать, чтобы стало слышно. Подумай… Просто подумай, что ты кричишь о том, что теперь ты просто сидишь в тишине, — Джозеф кивает. Джош берёт палочки в руки. Он ещё не знает, что стоит из этого сделать, но он думает о том, что эта песня так сильно показывает то, что у Тая внутри. И ничего прекраснее просто не может и быть. Честность Тайлера — его лучшее качество.

***

Конец весны всегда жаркий в Огайо. Бывает гроза от накалившегося воздуха, бывает, что люди, ещё не поверив в почти летнюю жару, на злобу дня носят свитера, но, в общем-то, этим вечером воздух жаркий. Тайлер знает, куда он хочет. В двадцати минутах от Колумбуса есть пшеничные и кукурузные поля. Молодые побеги уже пробиваются в это время года, но никаких плодов еще не дают, поэтому поля похожи на идеально выстриженный газон с длинной-длинной по голову и чуть выше травой, забытый и заброшенный людьми газон, а потому особенно особенный. Поля — идеальное место для высадки инопланетян. Поля — идеальное место, чтобы сбежать от всего. Тайлеру нравятся те места. Он был там всего раз. В двенадцать лет с какой-то девочкой из класса. Он тогда думал, что она ему безумно нравится и это любовь всей его жизни, но вдруг она куда-то сбежала, и он остался один среди шумящих колосьев кукурузы. И ему стало страшно. Мальчик Тайлер Джозеф был тогда одинок. Сейчас он хочет погулять по этим полям с Джошем. Чтобы забыть то чувство. Конечно, забыть его не получится. Это неважно. Они едут к полям, потому что эта идея показалось Джошу очень крутой, тем более поле — почва для шуток про послания из космоса. Поэтому Дан рассказывал другу о своих теориях про инопланетян и про всё то, что он знает о космосе. А знает он ужасно много и может говорить и восхищаться им вечно, если бы у них было бесконечно много времени. Но их время ограничено сорокаминутной поездкой, и вскоре она заканчивается. На часах 14:37, и солнце печёт так, что не спасает даже кепка. Джош обещает что покажет Тайлеру интересные созвездия, о которых умники, пытаясь впечатлить свою пару, не вспоминают — это тебе не просто Большая и Малая Медведица. Дан в этом понимает очень много и может рассказывать очень интересно. Это его маленькая особенность. — Мы же не просто так сюда приехали? — спрашивает парень, пока они идут к полю. У Тая ведь просто так ничего не бывает. Так жарко, что хочется выпить Ред Булла, но нагревшись в салоне от солнца смысла от него никакого. Тайлер бежит, чёрная футболка, которую еще надо было додуматься одеть под таким палящим солнцем, теперь вся в каких-то зёрнышках, иголках. Прилипает к спине. Он слышит, что Джош бежит за ним. Не спрашивая, зачем. Не спрашивая, куда. Тайлер несётся, а поле кажется бесконечно большим и скрывающимся за горизонтом, чтобы подсказать, куда именно. Тай не знает куда. «Не просто так». «Не просто». Он просто не может надышаться этим глубоким, таким нужным чувством, что сейчас ему не страшно. Оказывается, даже тишина имеет музыку. Они слушают, как колосья неуверенно трутся друг об друга при порыве слабого ветра, создавая нежное, парящее шебаршение, и это заставляет их кожу покрываться мурашками от того, что даже в поле, вдали от дороги, и в полном непокрытом молчании они слышат прекрасную музыку. Музыку их солнечных сплетений, музыку их кончающихся страхов. — Я не боюсь, — шепчет он Джошу, резко останавливаясь. — Я больше не боюсь, — он останавливается, оглядываясь по сторонам. Ветер, непонятно откуда взявшийся в адски жаркий день, проносится потоком, создавая свою музыку. Колосья послушно шумят.

***

-…Ну и тогда я привёл Люси сюда, — Тайлер лежит на примятой молодой пшенице, которую они совсем незлобно наклонили максимально к земле, чтобы постелив на нее свои раскалённые футболки, положить на неё же свои раскалённые тела. — И мне было очень страшно в этом поле. Да. Я почувствовал, что вся пустота мира решила показаться мне. Я схватил её за руку и сказал, что нам срочно надо уходить. Люси больше со мной не общалась, а её родители записали меня в «странного», — у Тайлера соломинка во рту, которую он безжалостно зажимает своими кривыми зубами. Глаза щурятся от солнца, но всё равно жадно ловят образ красивого солнечного ангела, который лежит рядом и кажется во всём этом до жути гармоничным. — Интересно, — улыбается Джош совсем немного. Нет, его не забавляет то, что про Тайлера думали плохо или что когда-то тогда ему было безумно страшно и одиноко в этом гигантском поле. — Интересно, почему тебе было так страшно?.. И почему перестало — из-за меня или из-за чего-то, ну… ещё, — Джош закидывает руки за голову и закрывает глаза, чтобы яркие лучи не слепили их. На щеках появляются ямочки, когда он улыбается ещё сильнее. Тела покрыты потом. Слабый ветер помогает им не умирать от жары слишком сильно. Души покрыты пыльной сажей, а они помогают друг другу неспешно отмывать себя от неё. Руками друг друга.

***

Джош решает сбегать на автостоянку, что есть недалеко, и прикупает им холодного энергетика, чтобы заслуженно охладиться. Через час окончательно сядет солнце, и вроде бы стоит возвращаться в город, но вот они, сидят: в машине открыты двери, они стоят на обочине и смотрят на поле, где где-то в середине смяты колосья, они пьют энергетик, банка которого покрыта испариной, смотрят на небо, которое ещё немного и станет мягким и алым, как глаза Тайлера в особые моменты, и Джош ловит себя на мысли, что будь его воля, он бы никогда не возвращался. — Хотел бы я лечь здесь и очутиться в том месте, где времени совсем нет. Может быть там мы бы обрели свой дом, — выдыхает Дан и поворачивает голову, чтобы взглянуть на Тайлера. Друг чуть-чуть хмурится, оттого его профиль становится ещё более красивым. Джош думает, что наверное их встреча — самый большой знак того, что они могут создать Это Место. Тайлер кивает несколько раз. Когда по сухому горлу стекает холодный энергетик, ты чувствуешь, как будто ты супер-герой, готовящийся спасти весь мир от зла. Супер-герой, который взял перерыв, чтобы кайфануть. Джозеф чувствует, что может перевернуть мир вверх дном, потрясти его хорошенько и открыть крышку этой закупоренной бутылки, с удовольствием наблюдая за тем, как все зло мира пеной выливается и растворяется в пустоте. Драматичный Тайлер не умеет по-другому. — Хэй, Джош, какая бы была твоя та самая, заветная супер способность? — говорит Джозеф, наблюдая, как солнце медленно закатывается за горизонт, покрывая их родные края пугающими, а для этих двоих совершенно бархатными и гармоничными тенями. Поле не кажется страшным, верно, Тайлер Джозеф? Хочется повернуться, посмотреть на небо, поворчать из-за прилипшей к телу футболки, из-за неутолимой жажды, из-за колющегося чего-то в кроссовке, и по-детски, как в детстве у Зака, или у мамы, попросить: «Можно еще хотя бы чуть-чуть? Можно ещё немного не спать?» Тай улыбается, делает глоток и прикрывает глаза. Он может спасти этот мир. В смысле, Джош может. Джош допивает банку энергетика, а затем с лёгкой досадой смотрит на неё и думает о том, что счастье иногда слишком скоротечно. Но… Тайлера это не касается. Никогда. — Хм, — задумывается Дан, чуть щурясь на солнце и смотря вдаль с лёгкой хмуростью. По-прежнему жарко. — Это сложный вопрос, потому что я не знаю, честно говоря, какая способность была бы лучше… Ну… — Джош неловко чешет затылок. — Я бы хотел использовать её как-то на благо. Людям. Спасать их… жизни. Поэтому я хотел бы летать. Или, наверное, обладать нечеловеческой силой тела. Я не уверен, что именно. Нельзя задавать мне такие вопросы, Фасолина, мне о Боге проще будет говорить или о политике Каира, чем об этом, — Джош смеётся, а затем каким-то очень дружеским и тёплым жестом растрёпывает волосы Тайлера. Он мягко улыбается ему. — А ты, Тай? Они смотрят на то, как солнце почти окончательно садится за горизонтом, а воздух по-прежнему плотный, горячий, влажный, оттого они исходятся потом, и Джош просто берёт из багажника пятилитровую баклажку с водой и обливает себя, а затем выливает и на Джозефа, не давая ему ответить, не давая даже придумать ответ на заданный вопрос. Они дурачатся, смеются, толкают друг друга в траву, чтобы к их футболкам и мокрым телам поприлипала трава и зёрнышки от колосьев, и после этого Джош, повалив Тайлера, всё же, обратно в глубокие заросли, целует его — долго и влажно из-за воды, что стекает с их волос и заставляет покрываться мурашками, потому что теперь ветер ощущается гораздо сильнее. Такой тёплый и такой весенний. Но не теплее губ Тайлера. — Я бы хотел перемещаться в разные места за мгновение, — говорит Тайлер сквозь поцелуи. Он смеётся. Громко. Он всегда громко смеётся, если это как-то связано с шутками, с приколами Джоша. Джош единственный, кто смог бы рассмешить Тайлера так сильно. Но он делал это уже столько раз. Тайлер целует Джоша, выпивая его. Высасывая из него душу, отдавая свою, смешивая их, что никто уже отдельно «своего» найти не сможет. Тайлеру жарко и холодно одновременно. Он — рыба в руках Снежного Человека. Он смеётся, а потом становится серьёзнее, потом снова улыбается. — Джош Дан, — шепчет Тайлер, одновременно выдавливая капли, которые стекают то с его, то с дановских волос. Трава, по которой они катаются то туда, то сюда, колется, оставляет маленькие царапины и занозы, но кого это волнует? Тай забирается на Джоша сверху, приковывая его несопротивляющиеся руки к земле. Вскоре он одной своей рукой уберёт налипшие на лоб пряди, любуясь глазами цвета кофе, солнца, молочного шоколада и весенних цветущих деревьев. Он смеётся, а потом становится серьёзнее, потом снова улыбается. — Джош Дан, — шепчет Тайлер. — Тайлер Джозеф, — шепчет Джош, пародируя серьёзность Тайлера, а после без тени лжи счастливо улыбаясь. — Тайлер. Джозеф, — он убирает с его лица капельки и маленькие зёрнышки, он зачесывает назад его мокрые короткие волосы и наблюдает за тем, как губы друга, слегка дрогнув, приоткрываются, как его тёплые глаза искрятся самой настоящей искренностью, которую он только может показать другим и самому Джошу, наблюдает за его чуть приподнятыми бровями, медленным и рваным дыханием после смеха и поцелуев, и думает о том, что люди на самом деле ничего не знают о том, что такое произведения искусства.

***

Когда они едут домой, Джош почему-то внезапно останавливается возле какого-то придорожного мотеля и смотрит на Джозефа долго и в упор. Видно, что у него идёт какое-то внутреннее сопротивление, но предлагает он свою мысль с абсолютным спокойствием: — Давай останемся сегодня ночью в мотеле. На самом деле, Дан просто хочет побыть наедине. На самом деле, ему всегда мало того, что у них с Тайлером есть, и он всегда хочет больше. Им не напьёшься, не надышишься, не наберёшься. Его всегда мало. Его всегда так ужасно мало. — Пожалуйста, — просит он, хотя знает, что на самом деле Тая не придётся уговаривать. Он ведь сам такой же — потерянный и без ума влюблённый идиот. Мотель совершенно… Шестидесятые-семидесятые Америки, когда дети только начали говорить о сексе, о траве и свободе всерьёз и беззаботно. Огромная, обветшалая кровать, телевизор эпохи динозавров, портреты Теодора Рузвельта, картины поля и радио. Играет чёртово радио. Что-то совсем битнеческое, с синтезаторами и живой музыкой, с приятным кряхтением. Тайлер хочет записать музыку в живую, с различными инструментами, которые сливаются с друг другом в порыв, он хочет нахватать миллионы фишек у всех музыкальных учителей мира и совместить этот гармоничный и весёлый вихрь с убийственно-подлинно-честными текстами. Но пока Тай думает только о том, что сам Бог придумал балконы, которые освещает самая дешёвая лампочка, с летающими вокруг мотыльками. Конечно, женщина, которая без лишних слов пустила двух студентов в один номер ещё и предложила пива. Ничего, кроме настоящего огайского ганстерского тёмного пива у неё, конечно, не было. Зато оно было дешёвое. Зато она сделала погромче, когда Тай попросил. — Адское местечко, Джиш, — Тай смеётся, облокачиваясь на железные балки, ограничивающие балкон. А потом и вовсе залезает сидеть на них. — Иногда мне кажется, что я всю жизнь буду Колумбусе. Хах… чёрт, это не так уж и плохо, я люблю свой штат, свой город. Но знаешь… иногда хочется посмотреть на другие страны и города. Даю тебе слово, если мы когда-то посетим больше пятнадцати стран, я побреюсь, — Тайлер обожает свои волосы, обожает их насколько вообще может обожать что-то в себе человек, не особо себя любящий. Он тогда специально назвал пятнадцать, чтобы точно не сбривать свои волосы. — Готовь машинку, — с улыбкой говорит Дан, потому что он уверен. Потому что он уверен в них и в том, чего они добьются. Пускай страшно, пускай неуверенно. Сомнения только поджигают мечты. А мечтать им никто не запрещал. Хорошо, что на балконе можно курить. В один момент радио барахлит, шумит, а после играет какую-то очень старую песню, которую знают, разве что, наши деды, ну и Джош Дан. Потому что это версию всем известной песни парень любит больше всего.

Song: Gene Autry–You Are My Sunshine

— Это же запись 43-го года, — с удивлением произносит Дан, отталкиваясь от балкона и медленно начиная шире улыбаться, чуть щурясь. А затем он начинает подпевать и утаскивает Тайлера в танец, начавшийся обычным дёрганьем под музыку, закончившимся близким медленным танцем — Дан по всем правилам держит Тая за руку и не перестаёт улыбаться, потому что это всё слишком. Слишком тепло. Джозеф смущенно улыбается, угловато подстраиваясь под ритм музыки. Музыка всегда как будто ломает его. Как наркотик или как топор. Они танцуют, и всё вокруг становится критически неважным. Как когда ты отвлекаешься на поцелуй, и бортики раковины больше не в силах удерживать воду, перемешанную с пеной, всё выливается. Только сейчас раковина — весь остальной мир, который Джозеф благополучно оставляет переполняться, выливаться. Что угодно. А ещё Джош подпевает, и он вообще-то никогда не пел при Тайлере, но здесь он просто не может себе отказать — он же так любит эту песню. Как любит Тайлера. Как любит всё на свете в эту минуту. Нет сомнений, что строки обращаются именно к смущённому и улыбающемуся Джозефу, которого Джош так трепетно и осторожно держит за талию, пока песня длится, и которому Дан кланяется, посмеиваясь, как только радио глохнет. — Ладно, чел с какой звезды ты прилетел? — говорит Тайлер, когда ночь притягивает этих двоих смотреть на страшное-страшное ласковое поле, на звёздную-звёздную чёрную ночь. Балкон был крепостью. Балкон был платформой для познания всего на свете. Тайлер перебивает слова, дёргает пальцами в поиске ещё не родившейся мелодии. Смотря на звёзды, Тай понимает, насколько он незначителен. Насколько неважен. Это вдохновляет. Вдохновляет быть пылью на полке Вселенной. Он незначителен, а значит, демоны, пробирающиеся к нему по ночам, полные идиоты. Он ведь такой незначительный. Да, мам-пап? Чьим планам он, бактерия в желудке великана, чьим же планам он может угрожать? Тайлер смотрит на звёздное небо, улыбается и перебирает пальцами то ли свои невидимые чётки, то ли видимые только ему ноты, которые он, конечно же, продав душу, может видеть, как нечто материальное. Джош скуривает свою пачку и что-то вырисовывает окурком на белой части упаковки, сминая его и размазывая. Он смотрит то на помятую пустующую пачку, то на поле, наполненное ночными воспоминаниями, то на небо, где Бог, неуклюже задев банку с молоком, разлил тысячи созвездий и нарисовал им небо, рассыпав сахарную пудру и оставив миллиарды отпечатков своих пальцев планетами — дальними, близкими, большими и маленькими. Джош Дан думает о Боге, об инопланетянах, о человеке, что стоит рядом с ним и наигрывает по воздуху только ему понятную мелодию, и понимает, что это то место, где он хотел бы оказаться. Ему даже не нужно кровоточить, чтобы чувствовать себя живым и что у него есть душа. И это самое счастливое время. Неважно, какие будут последствия. Не важно, какой будет результат. Важен процесс. А они сейчас в полном отрешении и любви к миру. Друг другу. Их процесс самый искренний и лучший. — Там, откуда я, нет солнца, — улыбается Джош. Он не знает, что это за звезда, планета и галактика — то место, откуда он прибыл, но он уверен: — Мы оба оттуда.