Гетерохромия.

      Базиль проводил Штольмана в зрительскую часть цирка, почтительно усадил в шестом ряду среди приличной публики. Арену было видно отлично, но именно для этого номера лучше было бы сесть повыше.       Действие разворачивалось под самым куполом. Совсем юная акробатка в трико сверкающем голубыми и серебряными блёстками, с прозрачными крылышками, перелетала с трапеции на трапецию спасаясь от «паука». Артист в страшной маске, весь в красном и чёрном прыгал за ней так стремительно, под такими странными углами сгибал конечности, что, действительно, походил на опасное насекомое. Он пытался накинуть на девушку бесконечную верёвку. "Стрекоза" уворачивалась, но делала это красиво под музыку Вивальди, которую оркестр наяривал не очень стройно, зато темпераментно.       Дети особенно переживали за девочку-эльфа. То и дело раздавались звонкие возгласы: «Осторожно, Лу-лу!», «Лу-лу, сзади!».       Когда Паук всё-таки поймал своей верёвкой маленькую стрекозу и стал опутывать её сложной сетью, малышка, сидевшая прямо перед Яковом, даже заплакала. А мальчик постарше, вероятно ее брат, обернувшись, снисходительно заметил: «Девчонки! Они никогда не слушают, когда их предупреждают».       Штольман согласно кивнул ему со всей серьёзностью мужского понимания.       Тем временем, симпатичная гувернантка этих двоих пыталась успокоить младшую сестричку: «Не нужно плакать, сейчас появится герой и спасёт нашу Лу-лу. Ну, посмотрите, он выйдет вон оттуда, сейчас, сейчас…»       «Да, непременно появится, — подумал Штольман, — герой не может не появиться».       Паук под куполом сплёл настоящую паутину, в центре которой девочка-эльф жестами и мимикой выказывала крайнюю степень отчаяния. А сам злодей скрылся. Решил, наверное, оставить жертву на завтрак.       Где же герой?!       И, наконец-то…       Волнующе-тоскливо запели скрипки, на манеж выскочила громадная гнедая лошадь и понеслась по кругу. А на её спине стоял, легко балансируя – (о, мечта всех девочек и мальчиков мира!) – чёрные как смоль кудри схвачены алым платком, жгучие глаза, лихо закрученные усы, большая золотая серьга, пёстрая рубаха с широченными рукавами, чёрные кожаные штаны перетянуты золотым парчовым кушаком, за которым заткнуты грозные кинжалы роскошно усыпанные драгоценными камнями – настоящий Корсар, гроза морей и дамских сердец!       Он приветствует публику и посылает Лу-лу воздушный поцелуй.       Бурные аплодисменты, восторженное ожидание.       Конечно, он спасёт прекрасную пленницу, но как он это сделает?       На всём скаку герой, грациозно изгибаясь, бросает кинжал, и тот серебряной бабочкой летит через всю арену и вонзается в один из деревянных столбов, на которых держится купол. Вонзаясь, он перерезает натянутый трос, тот выскальзывает из кольца, и сеть под куполом немного ослабевает. Ещё один кинжал брошен, ещё один трос перерезан. В темноте зрители невольно пригибают головы. Если метатель промахнётся, кинжал улетит в публику. Но нет, он не может промахнуться, этот весёлый самоуверенный герой, он привык ходить по краю, он играет с опасностью и легко жонглирует кинжалами. Вот полетели сразу два, потом – три!       Лу-лу освобождается от верёвок, всё время принимая изящные позы. Она соскальзывает по канату ниже, и ещё ниже. Сделав несколько кульбитов девушка раскачивает канат и начинает кружить точно над скачущей лошадью, ни медленнее, ни быстрее.       Ах, между ними несколько десятков футов, но они словно связаны невидимой нитью. Разделённые высотой, они уже вместе.       Вот оно, волшебство! Нечто большее, чем мастерство и зрелище.       Каждый зритель испытал в тот момент порыв возвышенной любви, даже если не знал таких слов.       Лу-лу и Корсар протягивают друг к другу руки, музыка достигает кресчендо, обрывается… в полной тишине Лу-лу, сделав последнее сальто, опускается прямо в объятия своего мужественного избавителя. Кажется, она действительно умеет летать. Её стрекозиные крылышки трепетали, а падение было плавным, как полёт пушинки.       Публика неистовствует, гремят аплодисменты, крики «Браво, Лу-лу!», «Браво пират!», на арену летят цветы, конфеты и бублики. Зрители наивны в выражении своих чувств, но искренни.       Лошадь увозит прекрасную пару за занавес, аплодисменты не смолкают.       Шпрехшталмейстер выводит артистов на поклоны уже без лошади.       Девочка по прежнему легка и невесома, делает глубокий реверанс, а вот по скованным движениям Корсара Яков Платонович понял, что тот устал. Артист кланяется, прижимая руку к сердцу, и оглядывает ряды зрителей сверху до низу. Когда он на мгновение встретился взглядом со Штольманом, тот охнул и вслух помянул чёрта.       «Кто б мог подумать!»       Но подумать следовало. Того ли ещё можно ожидать от Петра Миронова!       Выбежал ковёрный, шутил с публикой. Штольман ничего не слышал, зрители никак не могли успокоиться. Униформисты собирали кинжалы и всё, что валялось на манеже, стали закреплять горизонтальный трос.       Штольман вытянулся на своём месте. Сейчас будет номер балансёра, того самого, ничего нельзя упустить.       Общий свет уменьшили, только над манежем осталось яркое, слегка дрожащее пятно. В этом пятне света внезапно появился молодой человек, худой, голенастый, в светло-зелёном костюме, в непомерно большом цилиндре на белобрысый голове, с длинной тростью. Чём-то он неуловимо напоминал кузнечика. И, подобно кузнечику, держался на канате совершенно естественно. Ходил, как по панели, тростью не балансировал, а прокручивал её жестом английского денди.       Навстречу ему на канат выбежал большой серый кот. И, пожалуй, он держался менее уверенно, чем этот зелёный юноша. Увидев кота, молодой человек сдёрнул с головы цилиндр и нелепо размахивая им во все стороны, приветствовал встреченного, как самую важную персону. Он заговорил громко и быстро, как показалось Штольману, на немецком, но вслушавшись, он понял, что это чистая тарабарщина. Смысл имело только часто повторявшееся «герр Катер Мурр».       Что ж, образованной части публики, читавшей Гофмана, лестно такое упоминание.       Кот остановился, вцепившись в канат всеми лапами. А Леопольд продолжил беседу так выразительно жестикулируя, что смысл почти угадывался: что-то о погоде и прекрасных видах вокруг, или, может быть, о замечательной публике, окружившей их со всех сторон?       Кот переминался, крутил головой, ему было неудобно. Лео реагировал на малейшее движение партнёра репликой, или жестом. Возникала иллюзия полноценного общения человека с животным. Причём, ведущая роль в этом общении, явно принадлежала последнему, так усердно Лео подчёркивал своё уважение и восхищение четвероногим другом. Он был даже трогателен в этом стремлении угодить; как скромный племянник, заискивающий перед ворчливым, вечно недовольным, богатым дядюшкой.       И только Штольману было понятно, что сочувствия, в данном случае, больше заслуживал кот, не знавший, как избавиться от этакой напасти: неопределенное болтание в воздухе, да ещё мельтешение этого зелёного человека перед глазами.       Словно, желая продлить удовольствие от беседы, Леопольд сел на канате, слегка покачиваясь, перебрасывал из руки в руку то трость, то цилиндр (каким-то чудом ничего не падало), продолжал болтать без умолку, постоянно обращаясь к коту, то и дело меняя интонацию. Во всём этом было, действительно, что-то фантастически Гофманианское, словно все зрители попали в совершенно другой мир с другими законами гравитации. Мир, в котором можно гулять по воздуху и беседовать с котами, и это совершенно естественно, по другому и быть не может.       Наконец, Леопольд поднялся и жестом пригласил собеседника продолжить прогулку. Кот последовал за ним на полусогнутых лапах, нервно подёргивая хвостом. Они удалились под очень щедрые аплодисменты, хоть и не такие восторженные, какими были награждены Лу-лу и Корсар.       Из этого представления Штольман сделал три важных вывода.       Первое: немец Лео не знает немецкого языка.       Второе: Лео – потрясающий артист.       Третье: партнёр у Лео никакой не артист, обыкновенный кот.       Яков Платонович поднялся со скамьи, улыбнулся милой гувернантке, посмотревшей на него с любопытством и направился к той двери, через которую его провёл Базиль. Но в проходе наверху он заметил группу рабочих сидевших тесной кучей прямо на полу, и решил, что это слишком долго будет. Заметил другую дверь в парусиновой «стене», решил выйти через неё, а там он кого-нибудь спросит.       Но там он попал в коридор из железных решёток и почувствовал особенно острый запах зверинца. Не то, чтобы страшно, но не комфортно, если вдруг побегут здесь львы или тигры. К счастью, из-за поворота вышел Базиль, сосредоточенный и встревоженный. — Василий Ильич, Леопольд только что закончил выступление. Как мне его найти? — Простите, не могу проводить. Слониха нервничает, если не успокоим, весь цирк разнесёт. Идите в ту сторону, вагончик с кроликом. — С кроликом? — Там нарисован кролик в шляпе, — пояснил Базиль и скрылся в недрах цирка.       Яков Платонович пошёл между решёток в указанном направлении, огибая купол по дуге, и через некоторое время вышел к проёму во двор, образованный крытыми повозками, вагончиками на тележных колёсах и тяжёлыми фурами. Все вагончики были разрисованы. Он стал искать кролика, но сумерки были поздними, уже заметно стемнело, рисунки на досчатых стенах различались плохо.       Зато он различил Коробейникова, который, видимо, пребывал в такой же растерянности, как и его начальник. — Антон Андреевич, вы нигде не видите кролика в шляпе? — Чего я тут только не видел,— мрачно отозвался помощник, — представления акробатов не видел, слона не видел, зато видел факсимиле Стефана Пескарёва на стенке сундука фокусника. Изнутри. А зачем вам кролик? — Где кролик, там канатаходец.       Антон огляделся и сразу указал на ближайший вагончик. На нём был нарисован цилиндр, из которого торчали кроличьи уши.       Дверь была не заперта, даже приоткрыта. Внутри было темно, но два светящихся жёлтых глаза под потолком Антон заметил сразу. Он зажёг спичку, высветились вешалка с костюмами, гримёрный столик, диванчик, сундук и большая проволочная клетка с мягкой подстилкой внутри, вероятное обиталище кота, на данный момент – пустая. — Найдите лампу, Антон Андреевич.       Антон зажёг вторую спичку, нашёл керосиновую лампу на сундуке, снял стекло, чтобы зажечь. — Она тёплая?— быстро спросил Штольман. — Да. Значит был здесь кто-то недавно?       Помещение осветилось. Яков Платонович сразу подошёл к вешалке, перебрал одежду. — Я не вижу его сценического костюма. А цивильных, летних – целых два. Щегольской и попроще. — Может, он ещё не заходил сюда? — Тогда кто здесь побывал? — Напарник его уже здесь,— Антон кивнул на верхнюю полку, где сливаясь с черно-белым плюмажем мушкетёрской шляпы затаился пушистый артист, — Неужели он настолько дрессированный, что сам сюда прибежал? — И лампу сам зажигал? Сомнительно.       Штольман энергично перемещался в тесном пространстве, разглядывал предметы на полке, старый диванчик, шляпную коробку, заглядывал в тёмные углы, подошёл к гримёрному столику. — Посмотрите сюда, Антон Андреевич, — Штольман исследовал содержимое ящика стола, вытащил оттуда растрёпанный чёрный парик, — Патлатый, по другому и не скажешь. Полагаю, мы с вами уже вычислили Призрака. Вы письменного прибора нигде не видите? — Неужели? — Антон откровенно расстроился, — Такой артист прекрасный, с котом разговаривал. — Помните, что я вам говорил? Призрак – манипулятор и лицедей.       Яков Платонович открыл сундук. Тут-то и обнаружился небрежно скомканный гороховый костюм с блёстками по обшлагам, цилиндр и трость тоже были здесь. Под ними лежали канаты и тросы с латунными кольцами и карабинами, телескопические стержни, моток шпагата, какой-то реквизит фокусников. Коробейников смотрел на это рассеянно. Никак у него не укладывалось, что замечательный артист на самом деле – мошенник. — Значит, уже сбежал? Как же он своего кота оставил? Может быть он ещё где-то здесь? — Без помощи местных нам его не найти. Нужен Пётр Иванович, — Штольман направился к двери. — Постойте, Яков Платонович, а как же кот? Жалко, если потеряется. Давайте, запрём его в клетку, предупредим цирковых, чтобы позаботились. Эй, котик, кис-кис, Катер Мурр! Яков Платонович, вы его позовите по немецки, он, наверное, по нашему не понимает.       Штольман посмотрел на кота, подумал и коротко бросил: — Васька!       Как ни странно, кот, мяукнув, начал осторожно спускаться с полки. — Ни Леопольд, ни его кот не знают немецкого, — объяснил Яков Платонович удивлённому помощнику.       Они поместили кота в клетку и опять вышли во двор этого удивительного заведения, где абсолютно всё было не тем, чем кажется.