Гетерохромия.

      Тимоша всё-таки вывел Пуську «для променаду» во двор на длинном поводке. Привязал поводок к колесу, а сам отправился в вагончик жонглёров, у которых всегда было пиво.       Пуська лежала на островке жухлой травы, скучала, и тут заметила две пары незнакомых ног. И решила о них потереться. Штольман почувствовал под рукой что-то пушистое, машинально погладил. Довольная Пуська улеглась рядом, с удовольствием зевнула, показав красивые клыки. Только тогда Штольман её заметил: — Почему кошка без намордника? — Это же кошка, а не собака, Яков Платонович.       Коробейников залюбовался красавицей, но два шага в сторону от неё сделал.       Яков Платонович тоскливо огляделся. Всё было неправильно, нелогично, вернее, какая-то другая логика наблюдалась, но он её не понимал. «Хищник, а тут дети бегают, непорядок». Но дети четырёх – шести лет возились в песке, перекидывали пёстрый мяч и обращали внимание на хищницу не больше, чем на дворовую собаку. Собаки тоже тут были, а ещё – куры, петухи, индюк и павлин. Всё твари бессловесные, допросить на предмет пребывания Петра Ивановича возможности нет. Наконец он заметил двух детишек, которые спокойно сидели на лавочке, тихо беседовали и даже ногами не болтали. — Эй, малыши, где тут…       Малыш обернулся. Штольман вздрогнул. Уродливо большая голова, крупные нос и рот, неприязненный взгляд смерил его с ног до головы. «Карлики. Неловко вышло». — Будьте любезны, подскажите, как мне найти Петра Миронова? Корсара? Лилипут молча указал на вагон побольше других, разрисованный воздушными кораблями и летучими рыбами.       Приблизившись, полицейские уже за десять шагов услышали доносящуюся оттуда темпераментную французскую речь: — Vous ne pouves meme pas comprеendre avec vos amants!... (Да, ты со своими любовниками разобраться не можешь! Как можно было доверить тебе костюмерную! Базиль просто сошёл с ума. Если ты повесила его среди клоунских, я тебя убью! — Ты это уже обещал, не будь так банален. Конечно, я повесила его отдельно, здесь на двери. Я не виновата, что остались только рубашка и ботинки. Ты сам его взял, и забыл, куда положил. — Я?! За кого ты меня принимаешь, за своего полоумного Шарля? — Не трогай Шарля, он был прекрасным человеком, если бы не… — Заткнись, несносная женщина. Ищи, как ищут хлеб. Я не могу выйти в этих тряпках. Меня могут узнать, это моя родина, я здесь уважаемый человек!) Je suis une personne respectee ici!       Не узнать голоса уважаемого человека было невозможно. Штольман покосился на Коробейникова. Французский тот явно понимал плохо, и слава богу!       «С каким удовольствием Миронов по французски ругается! Это может долго продолжаться». Яков Платонович решительно толкнул дверь, которая была не заперта, как и все двери здесь.       Известно же, что цирк – это одна большая семья.       Они вошли в страшно захламлённое помещение с запахом пыли, дешёвой пудры и нафталина. Штольман снял шляпу, но не из уважения, а потому, что она задевала за висящий под потолком реквизит.       Пётр Иванович уже без парика, но ещё в цирковом костюме энергично стирал с лица грим. Увидев полицейских, он театрально взмахнул рукой: — О, взгляни, Жу-жу! Лучший сыщик России пришёл искать мой костюм, который ты затырила неизвестно куда в этом бедламе. — J'ai l'ordre!* — мадам Жанетт окончательно уничтожала остатки порядка занырнув в сундук и вытаскивая коробочки, тряпочки, обручи, мячики и что-то непонятное.       Штольман оглядел все внимательно и быстро. Антон с удивлением заметил искорки азарта в его глазах. Но спросил он очень небрежным тоном: — Что-нибудь ещё пропало?       На его голос Жу-жу вынырнула из сундука, ещё более растрёпанная и очаровательная, чем обычно. — У меньа – нэт! — и она торжествующе обвела взглядом костюмерную, по которой словно мамай прошёл,— Арон говорить, пропал double cas, йа думаль шутк, музыкант част шутят. — Футляр от чего? — Contrebass.       Яков Платонович выразительно посмотрел на Коробейникова, тот сначала удивлённо поднял брови, потом медленно понял, открыл и закрыл рот, как рыба, и опрометью вылетел за дверь. Но тут же вернулся: — Жу-жу, мы заперли кота Леопольда в клетке. Позаботьтесь, пожалуйста, он такой талантливый!       Послал воздушный поцелуй и скрылся окончательно.       Штольман последовал за ним. — Что случилось? —голос Миронова прозвучал неожиданно серьёзно. — Леопольд – в вашем костюме, мальчик – в футляре, — Штольман ответил уже в дверях.       Коробейников первым добежал до Еремеева. Тот солидно прохаживался возле выхода со двора. Антон Андреевич накинулся на него без предисловий: — Кто-нибудь выходил отсюда? — Так точно. Женщина, на цыганку похожая, и Пётр Иванович Миронов. — Ты его в лицо видел? — Нет, я вон там был. Вы ж велели и по периметру смотреть. Но костюм его, шляпа… — Контрабас с ним был? — ? — Очень большая скрипка. — А, ну да, за спиной держал. Но Мироновы, они вообще странные… — Куда он пошёл, дубина?! — Вроде, туда...       Штольман зубы сжал, «Так глупо упустить!» — Я знаю, куда он побежал, — воскликнул Коробейников и очень резво взял направление к кромке леса через поляну наискосок. Штольман и Еремеев побежали следом.       Сзади негромко свистнули. Обернувшись они увидели Петра, одетого совсем уж странно. Штаны на нём остались кожаные, а сверху он надел бушлат, вероятно взятый у Базиля, который болтался колоколом и странно топорщился.       Полицейские перевели дух, Пётр к ним присоединился, и все вместе они вбежали в лес. Антон сразу вывел их к оврагу, бросил взгляд вдоль страшного ущелья, крикнул: —Туда! — И опять побежал. Потом и остальные увидели: через овраг была перекинута молодая берёзка, кроной на тот край. И если там кое-где ещё торчали ветки, за которые можно было придерживаться, с этой стороны ствол был гладкий и не толстый, и Штольман уже с тоской прикидывал, как же, всё-таки придётся по нему перебираться на ту сторону, но Миронов, не раздумывая, поставил ногу на шаткую опору и пошел быстро, на полусогнутых ногах, балансируя руками. — Дом, второй от церкви, забор голубым крашеный,— крикнул ему Антон. — Постарайтесь его задержать. Мы на пролётке в объезд, дождитесь нас! — добавил Штольман вдогонку.       Миронов, уже на той стороне, кивнул и скрылся за деревьями. — Яков Платонович, у вас ножик есть?       Штольман вытащил клинок из трости. Коробейников срезал обрывок шнура с пенька берёзки, показал начальнику: — Это точно он. Шпагат такой же, как у него в сундуке был. Значит, заранее подпилил, шпагатом привязал, чтобы сама не упала. А когда побежал, ему оставалось только шнур обрезать и толкнуть. — Всё заранее продумал, похоже на Призрака. Поторопимся.       Они побежали назад, подхватили Угрешина по пути, погрузились в пролётку и через полчаса вся команда была уже на Овражьей улице у домика Севастьяновой.       Там всё оставалось таким же сонно-безмятежным, как и днём, когда Антон Андреевич так бесплодно пытался обследовать этот дом снаружи. Сумерки сгущались, небо наполовину перекрылось густой синевой с далёкими редкими звёздами, в сторону запада синева переходила в белёсое с лимонным оттенком, у самого горизонта тянулись тонкие серые облака с розовыми краешками. Молодой месяц поднялся над потемневшим лесом. Вдоль улицы кое где теплились окошки, да из церковных дверей на камни паперти оранжевым ковриком падал свет. Окраинные жители Зареченска спокойно почивали, только пара собак честно облаяли незнакомую пролётку и сразу утихомирились.       Мирную картину идеально дополняла фигура Петра Ивановича. Он сидел на порожке пресловутого домика и с удовольствием курил папироску, как какой нибудь рабочий или мастеровой после длинного трудового дня. — Где мальчик? — рявкнул Штольман, врываясь в незапертую калитку.       Миронов молча показал большим пальцем себе за спину и даже не удосужился подвинуться, когда полицейские протопали мимо него.       Маленькая комната, окошко едва светится за ситцевыми занавесками. Кровать, столик и стул, вот и вся обстановка.       На полу у спинки кровати сидел связанный Лео. При виде вошедших он растерянно залепетал: — Господа, помогите, этот разбойник меня избил, связал…       Не обращая на него внимания, Штольман сразу прошёл к кровати. Коробейников засветил лампу взятую в сенях.       Мальчик спал заботливо укрытый одеялом. Его лицо отчётливо выделялось на цветной наволочке.       «Да, это определённо Стёпа Пескарёв. Точно такой же точёный профиль я видел сегодня в доме Яковлева. Надо бы в глаза заглянуть, но жаль будить. Только спит он как-то нехорошо. Дышит неровно, вздрагивает». Он пощупал пульс. Пульс был частый, а рука холодной. — К врачу ему надо, одурманен чем-то, — прошептал Коробейников из-за плеча, — дурман-трава, Марфуша говорила, её много в Богимовке. Яков Платонович, в Богимовке врач есть, и мать его там рядом, а здесь, где мы сейчас врача найдём?       Тихо подошёл Миронов. Штольман понял это не оборачиваясь, по запаху табака.       Четверо мужчин стояли над спящим мальчиком в замешательстве.       Но это длилось не долго, Яков Платонович решительно завернул Стёпу в одеяло и понёс к выходу. — А с этим что делать?— Еремеев указал на Лео. — Ноги развяжите, берём с собой, — Штольман был отстранённо холоден, — И, Лео, или как вас там, вы арестованы по обвинению в похищении ребёнка и попытке вымогательства. — Я не похищал, я заботился! — Возглас искреннего возмущения невинно обвинённого.       В пролётке пришлось потесниться. Угрешин с Еремеевым уместились на облучке. На одну скамью сели Яков Платонович с мальчиком на руках и Ульяшин, напротив втиснулись Коробейников, арестованный и Пётр Иванович. Футляр контрабаса, найденный в сенях, прикрутили на запятках, как важную улику.       «Мальчик найден, преступник арестован. Очень легко всё получилось. Благодаря умениям Петра Ивановича. Аккуратно он задержание произвёл, на обоих ни царапины». Штольман внимательно посмотрел на добровольного помощника. «Затонский обыватель, цирковой артист, а сейчас в этом бушлате на питерского босяка похож. Какие ещё в нём сюрпризы?»       Миронов был такой, как всегда, только чуть более лохмат и серьёзен. Он ревниво оглядывал Лео, вернее свой костюм на нём. Будь его воля, раздел бы мошенника тут же.       А вот Коробейников пристально смотрел на ноги арестованного. — Яков Платонович, найдётся лист бумаги? Хочу кое-что проверить.       Штольман даже не удивился: — Саквояж под сиденьем, возьмите сами, только не очень важное. — Вот, черновик отчёта. — Это чистовое. — А, потом перепишем. Господин артист, будьте любезны, наступите левой ногой.       Лео равнодушно подчинился. Антон Андреевич забрал лист из под его ноги, из кармана достал другой, сложенный; развернул, сравнил и с гордостью показал Штольману два листа с отпечатками ботинка. — Посмотрите, полностью совпадают, даже щербинка на каблуке. Господин Лео, а позвольте полюбопытствовать, что вы делали в кабинете адмирала в Богимовке? — Я там никогда не был, — и такая грусть честного человека, вынужденного оправдываться, прозвучала в этих словах, что Коробейников, похоже, растерялся.       Следовало бы помочь дознавателю, спросить, например, зачем Лео надел костюм Миронова, но вести допрос с ребёнком на руках было неудобно. Штольман молча вглядывался в лицо того, кто, уже три года, как он предполагал, оставлял в недоумении полицию всей империи. На вид ему лет тридцать, не больше тридцати пяти. Лицо круглое, голубые глаза слегка на выкате, уши торчат, веснушки. Лицо простака, но, определённо, располагающее к доверию; и держится с достоинством, взгляд не отводит, но без наглости.       «Непросто с ним будет. Если Яковлев не захочет сотрудничать со следствием, если мы не найдём письма с требованием выкупа, одним словом, если не сможем доказать преступные намерения, Леопольд выкрутится. Будет утверждать, что просто развлекал умного мальчика, что хотел сам доставить его домой, и мы же ему помешали».       Они уже свернули на прямую дорогу к мосту, вдали показался Богимовский холм с тёмным силуэтом дома наверху. Вдруг Коробейников вскочил, вытянул руку, указывая туда: — Яков Платонович, в доме свет!       Штольман всмотрелся обернувшись, ничего не увидел, слишком далеко, но молодому зрению помощника он доверял.       «Вот оно, «присмотритесь к Богимовке»».       Сразу вернулось давешнее беспокойство, гнавшее его по дороге в цирк. Он не утерпел, передал Стёпу на руки Ульяшину, сам поменялся местами с Еремеевым («Отдохни, братец»). Взял вожжи, тряхнул, лошади пошли быстрее, но ему всё казалось, что медленно.       Он ухватил хлыст, привстав, закрутил восьмёркой и самым кончиком достал по гладким крупам. Лошади взяли в галоп, и пролётка понеслась навстречу красно-фиолетово-жёлтому и, чёрт там ещё знает, какому закату.       В голове стучало: «Главное – там. Успеть!»