Всё могут короли

Храм пяти молитв находился так высоко в горах, что машину пришлось бросать и подниматься выше пешком. Охрана молча и бодро шагала вокруг Со. В шортах и футболках его бойцы выглядели анекдотично. Встретил их сам настоятель. Поклонился и кивнул охране на гостевой домик, скрытый в тени орешника. Двери монастыря бесшумно затворились. Со любил монахов за то, что они были молчаливы и равнодушны к деньгам. Многие из них. Некоторые. Настоятель храма уж точно. Но провожатого он выбрал другого — древнего, шаркающего ногами деда. Такому только начнёшь угрожать, так он помрёт от негодования. Паксу ждал его с другой стороны горы. Байк под ним был такой, словно вот-вот развалится. Сам друг детства выглядел под стать своему байку — потрёпанным и усталым. Но его лицо смеялось. — Твои сообщения застали меня в Австралии. В Австралии, мелкий ты засранец! Я там рисовал закаты. Увидев твой S.O. S., поймал дельфина за хвост и нырнул из Тихого океана в Японское море. Вот уж не ожидал от такого серьёзного тебя подобного рода просьб. Весело быть президентом? — Да не так уж, — признался Со, обнимая Паксу. — Вот давай без этих нежностей, — снисходительно заметил тот. — У меня, в отличия от тебя, Со, полно дел. Так что по коням, друг мой. — Твой Боливар вот-вот сдохнет. — Зато он вынесет двоих. Байк завёлся на удивление бесшумно, что не могло не порадовать Со. Несмотря на свое разгильдяйство, Паксу был довольно основательным малым. — Как там твоя северокорейская любовь? — спросил его Со. — Всё ещё ненавидит меня и мою страну, — ответил Паксу. — На страничке в соцсетях у меня стоит статус «всё сложно». Так вот, у меня всё не просто сложно, у меня всё очень сложно. Но я не теряю надежды, что однажды она примет меня. — Сколько лет это длится? — А сколько лет это ещё будет длиться! Зато я посвятил ей новый альбом. Называется «гордая воительница, дитя своего племени». — Я слышал. Звучит так, как будто у тебя вот-вот закончится терпение. — О, нет. Терпения у меня ещё много. Тебе сюда. Маленький домик в лесу. Осторожный побег тонкого дыма, сливающийся с небом. Тусклый свет одинокого окна с плотно задёрнутыми шторами. — Я съезжу в Сеул на несколько часов, — сказал Паксу, — потом вернусь и разобью палатку поблизости. Мало ли. Вдруг тебе понадобится алиби. Кстати, где ты нашел эту милашку? — В витрине магазина. — Я знал, что твой образ жизни не доведёт тебя до добра. Но знаешь, что меня удивило? — Я думал, тебя невозможно удивить. — Девушка встретила меня так, словно мы давние знакомые, понимаешь? Только и спросила, как меня теперь зовут, и что я люблю больше — живопись или музыку. Чёрт, да меня пробрало до мурашек. Это пугает, знаешь ли. — Знаю, — со вздохом ответил Со. Хачжин повернула голову, услышав тихий скрип входной двери. В отблеске небольшой жаровни показалось, что на её лице — капли крови. Она не поднялась, чтобы поклониться ему. Не поздоровалась. Молча смотрела на то, как он пересекает комнату и опускается на пол напротив неё. Шкворчало на жаровне мясо. Со не мог решиться прикоснуться к Хачжин. Сейчас ему казалось, что проще сунуть руку в пламя. — Послушай, — сказал он, — тебе надо завести блог. — Сотрудникам аппарата президента строжайше запрещено говорить о своей профессиональной деятельности где бы ты ни было, — чопорно ответила Хачжин, явно проникнувшись полученными при трудоустройстве инструкциями. — А ты не пиши про свою профессиональную деятельность. Рассказывай сказки. Придумывай истории. — Про пастушку и короля? — уголки её губ чуть дрогнули. Со уже знал это выражение её лица. — Мне просто надо знать, как у тебя дела, — ответил он упрямо. — Ты проявляешь удивительное безрассудство. — Прежде я не был так безрассуден? — Пытался быть. Но видишь ли в чём дело: ты всегда хотел меня больше всего на свете, а выбирал страну. Наверное, так написано в твоей линии судеб. Со только покачал головой. Теперь его не сильно интересовало, что там случилось в прошлом, и было ли это прошлое вообще. Возможно, Хачжин была городской сумасшедшей, а он поддался её безумию. Вследствие какого-нибудь гормонального сбоя, например. Со откинулся спиной на мягкую оббивку кресла, потянул Хачжин к себе. Сердце ухнуло и провалилось к центру земли. Туда, где плавилась магма. Хачжин уютно и как-то очень привычно прислонилась к нему, обняла за талию, положила голову на грудь. Нос и губы защекотали её волосы. Сегодня она была без строгой причёски. — Как же хорошо, — умиротворённо вздохнула она. — Мне так этого не хватало посреди творящегося тогда безумия. Смерти и кровь, страх и бесконечная череда предательств. Вспоминая всё это, я до сих пор просыпаюсь в кошмарах. Понимаешь, — доверчиво добавила она, — я помню свою смерть. И наша девочка… И ты тоже. Больше всего я беспокоилась о том, что ты останешься там совсем один, да ещё и сердитым на меня. Мне так хотелось попрощаться, что я до сих пор плачу, вспоминая те дни. Наверное, тогда я была куда более сильной, чем сейчас. Сейчас я смотрю на тебя и мне становится грустно от того, что ты далеко. А ведь быть с тобой в одном времени, живой, рядом — это такое непостижимое счастье. Со сглотнул. Уши заложило, как при взлёте. — Замолчи, — сказал он, потому что ему невыносимо было слышать то, что она говорила. Нестерпимо больно. И он подозревал, что это всего лишь крохи от настоящего горя. Он точно знал, каким непостижимым оно бывает. Выше неба. Шире земли. — Замолчи, — повторил он, и когда она вскинула к нему лицо, встревоженная его тоном, милое, родное до каждой родинки лицо сердечком, пухлость губ, знакомая матовость глаз, бровки сдвинуты, всё превратилось в калейдоскоп, закрутилось пёстрой мозаикой, этот дом, эта женщина, вся его жизнь со свистом понеслась под откос. Он наклонился и поцеловал её, сладкий отравленный мёд, и горло раздирало ядом, и раздирало криком, слёзы царапали веки, шрамами полыхало лицо. Весь он, огромный пылающий факел, сквозь прошлое и будущее, вне всех времён, целовал свою женщину и знал, что будет целовать её вечно. Сколько бы этих вечностей ни было. В крохотном домике в диких горах, с одним узким окошком за плотными шторами, в бесконечности этой ночи, Со встретился с самим собой лицом к лицу. Четвёртый правитель Корё, император Кванджон. Придворная дама, наливающая чай, изящная и хрупкая, как цветок. Девочка в окровавленных белых одеждах. Прихрамывающая прачка. Любимая женщина императора, так и не разделившая с ним его трон. Самое масштабное поражение во веки веков. Будто столкнулись два континента, унося в пропасть осколки друг друга. Су смеялась и плакала, послушная его рукам. Живая, совершенно настоящая Су, абсолютно здоровая Хачжин. И он рассказывал ей вперемешку с поцелуями — про их дочь, про БэкА, про Чжона и про всё, что случилось с ним после. Не было ничего после, а что было, то осталось на страницах учебников. Но о многом Со и смолчал — как выл по ночам, не зная, как пережить постигшее его одиночество. А потом стискивал зубы и обещал себе, что всё это ненадолго. Вот закончатся годы его жизни, и он начнет всё сначала. Правильно. Никогда не отпуская Су. Когда-нибудь, он сможет простить себя за то, что позволил этой женщине умереть без него. — Теперь, — сказала она, когда утро вступало в свои права, — я могу просто подождать тебя. Где-нибудь в тихом месте. Год это ведь так мало. Я вообще теперь могу почти всё. — Только попробуй, — ответил Со, — отойти от меня хоть на шаг. — У тебя будут большие неприятности, — сказала она, нахмурившись. — Перестань, — отмахнулся он, сонно зарываясь лицом в её волосы, — Теперь-то я знаю, что такое настоящие неприятности.