Сердце бури

      Мрак окутывает детскую комнату. Только слабый ночник, встроенный в изголовье кроватки, испускает голубоватое неоновое свечение. Вдоль стены вьются длинные тени. Их плавные, едва уловимые глазу движения и завораживают, и пугают. В окно через полупрозрачную тюлевую занавеску проглядываются очертания одного из спутников Чандрилы. Луна бросает блики на гладкую поверхность озера Сах’от, на берегу которого, неподалеку от дачи Верховного канцлера Мон Мотмы, расположена и усадьба, принадлежащая ее любимице — сенатору Органе.       Бену вновь шесть лет. И он снова один. Маленький мальчик, забытый всеми, потерянный во мраке — где-то между сном и явью.       Отца нет дома уже вторую неделю. У матери сегодня намечен важный ужин с представителями сектора Барма, и она предупредила, что будет поздно. Рядом с Беном только Трипио. Добродушный, верный и на редкость непутевый старый дроид. Но что он знает об одиночестве? И что робот может понимать в детских страхах? Наверняка, он снова предложит «юному мастеру Бену» выпить теплого молока, чтобы лучше спалось…       Да пошло все!..       Бен сердито дергается, переворачивается на другой бок и вновь смыкает веки. Он старается не замечать тот самый загадочный шепот, который начинает звучать всегда, как только вокруг гаснет свет. Едва слышное монотонное шипение. Навязчивое. Проникающее даже в самые отдаленные уголки души.       Где-то рядом во мраке притаилось неведомое существо, готовое растерзать его разум.       «Это мои фантазии, всего лишь фантазии…» — твердит себе мальчик, судорожно заглушая страшные звуки.       Так всегда говорит мама, когда он пытается рассказать ей об этом сумрачном шепоте. А папа берет его на колени, слегка покачивает и, глядя прямо в глаза, шутливо интересуется: «Ты ведь не боишься спать один, а, маленькая акула?» Или говорит с ясным намерением пристыдить сына: «Ты у нас уже большой парень, Бенни-Джо. Скоро сам будешь защищать маму…»       Бен чувствует в этой странной ласковости отца неловкую попытку смягчить удар, возвратить их маленькой семье, вечно живущей, словно на вулкане, хотя бы видимость мирной жизни.       Мальчик не уверен, верят ли ему родители на самом деле. Но точно знает, что они оба не хотят верить. И еще — что мать и отец скрывают от него что-то важное.       Однажды он окончательно убедился в своих подозрениях.       Это произошло полгода назад. Мама пришла домой уставшая и взбешенная срывом переговоров с какой-то промышленной корпорацией. У нее жутко болела голова, Бен сразу ощутил это и стал льнуть к ней, не отходя ни на секунду.       Когда сын в очередной раз упомянул о своих страхах, сенатор Органа, отчаянно закусив губу, со всей силы ударила кулаком по стене и сказала сквозь зубы: «Больше о твоих снах слышать не желаю!..»       Бен чувствовал, что в этот момент она готова заплакать. Она дышала так часто, как дышал много раз и он сам — когда обида подступала к горлу, перекрывая доступ кислороду.       Положив трясущиеся ладони на его плечи, Лея хорошенько встряхнула сына и несколько раз требовательно произнесла:       — Ты — нормальный мальчик, Бен. Нормальный. И тебе нечего бояться.       Ее поведение показалось ему необычным до жути, до трепета во всем теле. Несчастный ребенок смотрел на сжатые в нитку, лихорадочно дрожащие губы матери остекленевшим взглядом — и понимал к еще большему своему ужасу, что это он виноват во всем. Он умудрился сказать что-то такое, что вызвало у нее слезы.       Она была не просто рассержена. Она была напугана. Страх и злость слились в одно чувство глубокого смятения, которое плескалось в ее бархатных глазах, устремленных прямо к Бену. Он видел: что-то постоянно держит ее в страхе. Что-то, что сильнее их обоих. Что-то, что, возможно, способно им навредить. Может, это и есть то самое нечто из его видений? Может, своими постоянными жалобами он делает так, что маме достается тоже?..       — Нет, мамочка, пожалуйста, не плачь! Не надо, пожалуйста!.. — он звонко, надрывно кричал, цепляясь за ее платье. Это единственное, что он мог вымолвить.       Сила свидетель, он готов был пойти на что угодно — оглохнуть, ослепнуть, сойти с ума или размножить себе голову о стену прямо здесь и сейчас, — лишь бы его любимая мама не плакала...       Именно в тот день он обещал себе, что никогда больше не будет расстраивать ее своими навязчивыми разговорами.       Тогда он еще не знал, что это такое — молчать, когда тебе есть, что сказать. Постоянно удерживать страх в себе как неясное всепоглощающее чувство, как зловещее черное облако с размытыми краями, не давая ему облечься в слова. Он распирает тебя, сводя с ума, и ты не способен думать ни о чем, кроме того, что, на свою беду, поклялся никогда не упоминать…       Молчание — это груз, это тяжелая гиря, которая изо дня в день все сильнее, все ощутимее тяготит разум.       Такое не всякому взрослому под силу вытерпеть. Но Бен был ребенком.       Он снова ворочается и накрывается одеялом с головой. Его руки дрожат, сердце отбивает тревожный ритм. Нечто... оно где-то совсем близко. Бен готов поклясться, что чувствует его дыхание рядом. Душа мальчика наполнена страхом. Слезы сами собой катятся по щекам.       Нет, он не должен плакать! Ведь он и вправду уже взрослый.       Всхлипнув в последний раз, Бен отбрасывает одеяло и выбирается из постели. Его босые ноги касаются холодной плитки на полу. Мальчик мнется и зябко подрагивает.       Из темноты на него глядит собственное улыбающееся лицо. Бена передергивает прежде, чем он успевает сообразить, что это такое. Картина, которую они с мамой недавно привезли с Набу. Подарок от старого Пало, который называл его «маленьким принцем». Бен запомнил об этом человеке только две вещи: во-первых, что от него странно пахнет краской, грифелем и какими-то местными травами; и во-вторых, что когда-то в молодости он был влюблен в бабушку Амидалу.       — Я тебя не боюсь, — бросает Бен в лицо ночи.       Впервые он отваживается противостоять тому, что мучает его каждую ночь с тех самых пор, как он себя помнит.       Акулы не боятся ничего, его папа — тоже один из акул. Генерал Хан Соло, контрабандист Хан Соло — самый отважный человек во всей галактике; порой Бену думается, что отец храбрее даже дяди Люка, хотя сам Хан и отрицает это, и вообще против подобного сравнения.       Бен уверен, что когда он вырастет, то и сам станет акулой. А для этого нужно победить свой страх раз и навсегда.       — Я не боюсь, — еще смелее повторяет он.       И неожиданно получает ответ:       «Тебе и не нужно меня бояться».       Бен теряется, не зная, что сказать. До сих пор он лишь чувствовал чье-то присутствие, слышал неясное бормотание во тьме. Но никогда прежде нечто не обращалось к нему напрямую. Это ли не доказательство, что нечто — никакой не сон и не выдумка? Его родители ошибались, а Бен... он был прав.       Что-то неведомое, абстрактное вдруг начинает обретать вполне конкретные черты. И страх в душе ребенка постепенно уступает недоумению и даже некоему подобию любопытства. Как мало, оказывается, нужно было для того, чтобы избавиться от кошмара — всего-навсего заговорить с этим существом!       — Кто ты? — спрашивает Бен все еще настороженно, однако уже не так нервно, как прежде.       «Называй меня «Верховным лидером». Или «учителем», ведь я действительно собираюсь учить тебя».       — Чему?       «Силе. Могуществу. Искусству побеждать. Тому, чему никто другой не сможет тебя научить. Даже твой дядя».       — Мой дядя — великий джедай, — возражает Бен, слегка насупившись.       Призрачный голос наполняется злой иронией:       «Твой дядя силен и многое умеет. Но великий… запомни, Бен, истинное величие определяет только одно: великий человек никогда не отказывается учиться. Он всегда ищет. Всегда совершенствует свои навыки, не останавливаясь на достигнутом».       Голос умолкает. Но лишь затем, чтобы, выдержав многозначительную паузу, прибавить:       «Тебе суждено превзойти Люка Скайуокера».       Что-то внутри Бена восторженно замирает. Ведь он знал… всегда знал, что он такой же, как дядя!       Голосу — Верховному лидеру? учителю? — внезапно удается упорядочить его нестройные мысли одной простой фразой:       «Ты чувствителен к Силе, малыш Бенни».       Бен молчит, переводя дыхание.       Подумать только, он не ошибся! Он тоже одарен Силой! Таинственная космическая энергия, о которой часто упоминал дядя — та самая энергия, которая, по словам Люка, наполняет собой все живое и связывает воедино; это она вдыхает в тело жизнь, являясь как бы источником самой человеческой души, — эта энергия отметила и его, Бена, своим неуловимым поцелуем. Выходит, когда-нибудь и он тоже сможет показывать такие же замысловатые фокусы, как дядя Люк: летать, передвигать предметы, не прикасаясь к ним. И биться на световых мечах, выписывая завораживающие пируэты.       Однажды Бен видел, как Люк Скайуокер тренируется с учебным дроидом, отбивая слабые плазменные заряды световым мечом. Сейбер так и плясал в его руках, превращенный ловкими движениями джедая в вихрь изумрудных искр. Так красиво. Так быстро…       Мама всегда настрого запрещала Бену прикасаться к сейберу дяди, говоря, что это — опасная игрушка. Только чувствительный к Силе может управиться со световым мечом.       Но если он чувствителен к Силе, значит, он тоже сможет.       Сможет владеть собственным сейбером. Сможет стать джедаем! Он — малыш Бенни, смешной и странноватый шестилетний карапуз!..       Круговорот детских мечтаний потихоньку складывается в целую картину славного будущего, которое еще совсем недавно показалось бы мальчику невероятным, невозможным. Интересно, можно ли обучаться владению Силой и одновременно летать вместе с папой?..       Однако восторг тут же перекрывает обида и гнев, заставляющие Бена не по-детски крепко сжать кулачки. Он понимает, что и мама, и дядя Люк тоже все знали. Знали, но не говорили ему.       Мама… неужели она боялась именно этого? Почему? Как она могла?..       Нечто касается его сознания, успокаивая и подбадривая. Неторопливо накрывая рассудок ребенка покрывалом сладкого дурмана.       «Не бойся, Бен, я с тобой. Я всегда был с тобой. И всегда буду. Я все расскажу тебе, когда придет время…»       Бен кивает в такт его монотонному говору, словно послушная кукла.       «Только не говори ничего своей маме и дяде Люку», — предупреждает Верховный лидер, хотя мог бы и не говорить этого. Бен и сам понимает, что родные вряд ли одобрят эту странную дружбу.       Мальчик вынужденно признается самому по себе, что ему повезло. То, что прежде пугало его, отныне будет оберегать и учить. То, что отгородило его от родителей, теперь спасет от одиночества. Прежний кошмар станет его опорой в этом мире. Его спасением. Его сокровенной тайной…       Если бы он понимал тогда, в шестилетнем возрасте, то, что понял сейчас!       Сила многое дает, но и спрос у нее высок. У Силы множество обличий, и некоторые из них опасны. Иногда она предстает огромной бушующей воронкой, простершейся прямо над головой. Сквозь эту воронку звучат тысячи голосов, и ты поневоле внимаешь каждому из них. Ты, словно громоотвод, стоишь в одиночестве, открытый всем ветрам, всем кошмарам, всем сумрачным отголоскам каких-то событий, не имеющих к тебе никакого отношения; обреченный принимать на себя удары молнии...       Существуют техники, которые помогают таким, как он, до определенной степени закрыться, абстрагироваться от этих неконтролируемых вспышек, которые у джедаев называются «возмущениями в Силе». Однако ребенком Бен попросту не знал о них.       В детстве его некому было защитить. Но теперь его опыта хватит, чтобы помочь другому человеку — близкому человеку. Тому… той, которая сама не так давно положила все силы, чтобы избавить его от ужасов ночи. Той, что пела, сидя рядом с ним, пока его не покидали видения пережитого в замке.       Он бережно поглаживал ее маленькую лохматую головку, подавляя слабые попытки воспротивиться. Сейчас дело было не в желании его — или ее — тела. Просто им обоим нужно было почувствовать, что здесь, посреди мрака, в объятиях ночной тиши находится по крайней мере еще одно живое существо. Кто-то, кто поможет привязать сознание к реальности. Удержать. Не позволить скатиться в бездну кошмаров.       — Пой, Рей! Давай, девочка, сейчас не время стесняться...       Не сразу, но все-таки Рей и вправду запела. Дрожащая, слабая, она автоматически выдавливала из себя едва слышное ритмичное мурлыкание, а Бен вторил ей, успевая чуть слышно приговаривать:       — Расслабься. Не бойся, сейчас должно отпустить… вот видишь, уже отпускает. Чувствуешь?       Рей кивала. Ей и вправду становилось легче. В его руках. Благодаря его поддержке. Хотя она с трудом представляла себе, чему приписать это исцеление — магии Уз? какому-то неизвестному джедайскому приему? или одному его внезапному великодушию?       Девушка растерялась. Недоумение вызывал не столько сам факт: она в объятиях Бена Соло, трепещущая, ищущая утешения, — сколько та немыслимая легкость, с которой она принимала дар его прикосновений, его душевного тепла. Как просто и естественно Рей с Джакку, согретая и убаюканная, отдалась во власть легкой неги, вызванной ощущением безопасности; и как бодро и уверенно Бен принял ее в свои объятия. Кто бы мог подумать, что Кайло Рен способен на столь искреннее и щедрое проявление заботы? Ведь он и сам был подавлен этим мучительным ощущением, этим безмолвным криком, разрывающим виски — Рей точно это знала. Однако на сей раз он не искал у нее помощи — он сам стремился помочь.       Она и не заметила, как перестала петь.       Вскоре буря в ее голове окончательно стихла, и Рей сумела приподняться на вытянутых руках.       — Спасибо, — выдохнула она.       — Не стоит. Ты сама себе помогла, — отмахнулся Бен. И добавил: — Поначалу всегда тяжело. Но все это проходит. С каждым разом будет легче…       Наконец он сумел различить в полутьме ее взгляд — изумленный, испуганный и все же по-детски решительный, — который вдруг искренне умилил юношу. О Сила, как она невинна и как прекрасна! В своем неведении, в своей трепетной неуверенности эта девочка похожа на младенца, который впервые обжегся, когда попытался потрогать огонь голой рукой. Ее искренность и открытость, во всей полноте отраженные в этих нежных глазах, заставили его вновь припомнить то время, когда Бен Соло был таким же несведущим, восторженным юнцом, стремящимся теперь же, немедленно взять от Силы все, что та может ему предложить.       Это восторг бабочки, которая летит на огонь. Плевать, что тот больно жжется!..       Он спросил:       — Ты ведь уже чувствовала что-то похожее раньше? Тут, на Такодане, верно?       — Да. Когда погибла система Хосниан.       Юноша сжал кулаки, когда в памяти воскрес алый луч разрушительной энергии, который пронесся мимо «Финализатора», оставляя фантомный сверкающий след. Тот самый луч, который, столкнувшись с ядром Хосниан-Прайм, в считанные секунды разорвал связь гравитонов, обрекая на гибель целую звездную систему.       В ту секунду, когда раздался взрыв, взбудораживший поток Силы, Бен едва не задохнулся от внезапно навалившихся на него болезненных ощущений. Он хорошо помнил, как едва подавил желание согнуться пополам, и лишь усилием воли смог удержать самообладание, сделав вид, будто ничего не произошло — чтобы никто из людей, находившихся вместе с ним на командном мостике, не догадался о слабости темного лорда.       Он знал, что по крайней мере еще двое известных ему людей чувствуют этот безжалостный всплеск — его мать и Люк Скайуокер.       Выходит, и Рей тоже…       — Но тогда ощущения были другими, — вдруг сообщила она, прерывая его раздумья.       Тогда… это было, словно удар топора, в одну секунду перерубивший шею осужденного. Теперь же Рей чувствовала отголоски длительной агонии — как будто жизнь вытягивали из нее капля за каплей.       — А ты? — спросила девушка. — Как ты сумел привыкнуть к... такому?       Привыкнуть?.. О Сила, что же она такое говорит?       — К этому нельзя привыкнуть, — ответил Бен с горькой усмешкой. — Можно только смириться… попытаться до определенной степени огородить себя.       — Но…       Внезапно она позабыла, о чем собиралась спросить. Ее тело напряглось. Не сразу до нее дошел весь ужас его слов.       Как же так? Выходит, любой одаренный поневоле пропускает через себя все чувства, которые, преображаясь в энергию, пронизывают поток Силы. И отравляют его — болью, ужасом, страхом. И это вовсе не пустые слова. В том замке на Мустафаре Сила была ядовитой, словно кислота. Преображенная страданиями сотен пленников, нашедших смерть в этих стенах.       Все это... вся эта боль, она реальна, осязаема.       В глазах Рей появились слезы, вызванные смесью досады и жалости — не то к себе самой, не то к тем людям, чьи чувства случайно ударили по ней, будто невидимой плетью.       Что-то заставило ее спросить:       — Ты ведь пытал других, верно?       — Да, — выдохнул Бен, не поведя и бровью, хотя наверняка угадал, к чему она клонит. — И что с того?       — Как же ты мог, ощущая боль своих жертв, проделывать подобное снова и снова?       Как ему хватило выдержки? Почему он не отказался от того, что творил столько лет?..       Бен отвел взгляд.       — Боль можно обратить в силу. Энергия разрушения — это тоже энергия.       — Но получается, что вместе с каждой своей жертвой ты… мучил и себя самого? — какая-то часть ее души отказывалась верить этому.       Он отозвался не сразу. Тишина царила томительно долго. Рей, однако, не нарушала ее, терпеливо выжидая, когда Бен соберется с мыслями.       Наконец в темноте послышался слабый шепот.       — Ты права. Я помню их всех. Помню их чувства. Помню муку в глазах. Помню тот ужас, который невозможно описать никакими словами, когда я врывался в их сознание, терзая саму их живую суть. Я помню Дэмерона, который до последнего храбрился и рассыпался в остротах, пытаясь демонстрировать свои нарочитые бодрость и смелость. Помню тебя… твое тело в оковах на пыточной доске. Твой страх и твою решимость. Ты назвала меня монстром, Кира. И я не спорю с этим. Я — монстр, который питается болью — и чужой, и своей собственной.       Рей была так потрясена услышанным, что даже не ведала, как ей реагировать. Немыслимо... как этот парень только может упоминать о подобных вещах так спокойно? Что это — слова покаяния или какая-то насмешка, нелепая и неуместная?       Вновь ее переполняли чувства, ставшие почти привычными, если речь заходит о Бене Соло — тут была и злость, и жалость, и неверие.       — Только не говори, что это — новый, более продвинутый способ самоистязания. Вроде тех порезов, которые ты оставлял на своих руках.       — Это было давно. И не заблуждайся, это не просто самоистязание ради нездорового экстаза. Скорее это способ самоконтроля.       Что?! Самоконтроля? Нет, только послушайте!..       Глаза защипало, к горлу подкатил ком, и на какой-то короткий миг Рей сама себе зажала рот кулаком, впилась зубами в собственные костяшки пальцев, лишь бы не заплакать. Только не сейчас. Не на глазах у этого больного ублюдка, который, если подумать, вовсе не стоит ее слез.       — Ты никакой не монстр, Бен Соло, — прорычала она. — Ты просто чокнутый!       Хаттов психопат! По нему в самом деле плачет смирительная рубашка!..       Он посмотрел на нее — и вдруг расхохотался. Его смех был одновременно и радостно-облегченным, и каким-то свирепым, как будто этот парень давно дожидался случая, чтобы кто-нибудь хорошенько его обругал. На его лице появилось звериное ликование. Бен откинул голову, его глаза закатились. Он дико оскалился. Сквозь его грубоватые, хриплые порывы смеха звучало приглушенное рычание.       Он отлично понимал ту совокупность чувств, которая властвовала сейчас в душе девушки. Эту немыслимую смесь из ярости и сочувствия, которые в данном случае не противоречили друг другу, а напротив, были как бы одним и тем же, только видимым под разными ракурсами. Бен смотрел на Рей, так и пышущую раздражением, и поневоле любовался. Он просто не мог заставить себя думать ни о чем, кроме того, что ей определенно идет злиться.       В этот момент Рей сделала то, чего сама от себя не ожидала. Она хорошенько замахнулась, и в следующую секунду ее кулак с силой врезался прямо ему в грудь.       Нравиться, когда больно? Так получай!       Удар вышел, право, не таким уж сильным, каким мог бы, однако Бен оказался не готов к такому дерзкому нападению, и только поэтому кулак Рей сумел выбить воздух у него из легких. Юноша умолк, переводя дух — но лишь на секунду. А затем, заглянув ей в глаза, засмеяться еще сильнее.       — Ах ты!..       Рей, все еще под влиянием момента, ударила его вновь — теперь уже открытой ладонью. Бен инстинктивно выставил руки вперед, обороняясь, однако смеяться не прекратил.       — Ненормальный! Псих! Дрянь! Да тебе лечиться надо!.. — приговаривала она, осыпая звучными шлепками его грудь, плечи и руки.       Он не пытался прекратить это. И продолжал хохотать. Он словно нарочно давал понять, что это именно она, ее поведение так его веселит. Рей имела все основания полагать, что Бен снова взялся дразнить ее, как он любил это делать. Иногда она готова была возненавидеть его за это пустое мальчишество!       Впрочем, его оправдывал тот факт, что, несмотря на выражение ее лица, казалось бы, так и пышущего злобой и раздражением; несмотря на гневно раскрасневшиеся щеки, на свирепо раздувающиеся крылья носа и на всю силу ее ударов, в поведении Рей было что-то, не позволявшее воспринимать ее выпады всерьез.       В конце концов, девушка почувствовала усталость и, тяжело дыша, откинулась на стену.       — Все еще хочешь убить меня? — Бен наскоро отер с глаз влажные следы смеха.       Рей не ответила. Мысленно она обещала себе, что непременно отдаст этого типа специалистам по работе с душевнобольными при первой же возможности. Однако злиться на него у нее больше не хватало сил.       За спиной Бена раздался слабый звук открывающейся двери...       — Госпожа Рей, мастер Бен… ох, простите…       Не поворачивая головы, юноша досадливо скрипнул зубами.       — Я сейчас точно убью Трипио, — пообещал он таким невозмутимым тоном, словно хотел сказать: «Нам с тобой уже давно пора это сделать». — Разберу на шестеренки. И не говори потом, что эта рухлядь не заслужила...       Трудно судить, какая доля серьезности присутствовала в его словах. Однако ее все же хватило, чтобы Рей поспешно вскочила на ноги, готовая защитить старого дроида в том случае, если этот ненормальный все же решит осуществить угрозу.       И тут ветер переменился. От недавнего азарта на лице юноши не осталось и следа. Бен резко скривился от боли и, схватившись за левый бок, уткнулся лицом в постель.       И Рей, и Трипио немедленно оказались рядом. В этот момент — хотя полумрак не оставлял ей возможности быть полноценно уверенной — девушке, однако, показалось, будто побелевшие губы Бена беззвучно произнесли одно короткое слово. То самое слово, которого прежде она никогда от него не слышала, и даже не думала, что услышит когда-либо, однако именно это слово выражало всю глубину его истинных чувств по отношению к матери.       На сей раз происходящее хотя и встревожило Рей, однако не удивило ее. Ведь девушка знала о способности генерала Органы и ее сына чувствовать друг друга.       Она крепко сжала его руку. Казалось, все мускулы в его теле мучительно напряжены, как бывает при судорогах.       — Что это, Бен?       «Что с ней?..»       Вместо ответа он сдавленно процедил:       — Пой, Рей…       Повинуясь его полупросьбе-полуприказу, она запела вновь. Не пытаясь больше задавать вопросов, не теряя времени впустую.       Песня звучала слишком торопливо; Рей то и дело путала слова. Зато на сей раз ее голос был куда увереннее и громче, чем прежде. Он заглушал звуки суетливой возни дроида, который в это время перебирал шкаф с лекарствами и назойливо бормотал что-то о противосудорожном средстве.       Бен с силой зажмурился, превозмогая испуг. Он знал, что должен что-то предпринять.       И знал также, что может предпринять только одно…       Еще секунда — и он отважился. Двери его души, его сознания, которые были закрыты для матери все это время, теперь распахнулись. Так резко, так решительно, словно на самом деле юноша только и ждал случая сделать это.       … Ему вновь шесть лет. И он отчаянно цепляется за складки ее аккуратного белого платья, снова и снова умоляя, как в горячке:       «Нет, мамочка, пожалуйста, не умирай! Не надо, пожалуйста!..»