Посвящаю эту главу памяти моего дорогого друга, чью жизнь три дня назад унесла страшная авария. А также его прекрасной жене и их пока не родившемуся малышу. Росс, свободных тебе дорог, ясного неба над головой, ветра и скорости! Для нас ты всегда будешь жить.
Те, кто еще помнят конец Старой Республики, утверждают, что в тот раз свобода умерла легко и торжественно — под гром оваций. Сенат рукоплескал Верховному канцлеру, самопровозглашенному императору Шиву Палпатину с его впечатляющей речью о безопасности и грядущем могуществе Первой Галактической Империи. Тогда, больше пятидесяти лет назад Республика канула в вечность с достоинством старого солдата, вынужденно уступающего позиции молодому поколению. Теперь все было иначе. Новая Республика умирала в агонии. Десантные отряды штурмовиков высадились практически одновременно в нескольких точках — к востоку, к югу и к юго-западу от Сенатского округа, и мгновенно окружили сердце Галактик-сити. Наземные ионные пушки до поры сдержали их натиск, однако полноценному сопротивлению мешала не только небольшая дальность действия этих орудий, но и их месторасположение — изначально боевые средства устанавливались на расстоянии не менее километра от жилых кварталов, чтобы не нанести вред ни самим гражданам Корусанта, ни их имуществу. Пушки располагались на стыке между Сенатским округом и промышленными районами, на небольших каменистых возвышенностях. Но сейчас, когда враг надвигался со всех сторон, от них оказалось не так уж много проку. Вскоре даже из окон Офисного здания сената стали видны снующие по улицам люди в белой броне. А выстрелы теперь звучали так близко, что их не могло окончательно приглушить даже сверхпрочное стекло. То, что раньше было всем, превращалось в ничто. Столица была повержена в хаос. Она гибла на глазах последних оставшихся членов правительства и военного совета — на глазах Лайама Викрамма — в страшнейших предсмертных корчах, отданная на растерзание такому суровому, безжалостному древнему явлению, как война. Охваченная криками и стенаниями, объятая пламенем и почти обезумившая от муки. Прошло чуть больше часа с момента уничтожения несчастного «Тантива» — с той поры, как Первый Орден перешел к активным боевым действиям. Только чудо могло помочь столице дождаться помощи. Но чуда не случилось. Сейчас уже можно было смело утверждать, что союзники, прибыв сюда, отыщут лишь руины сгоревших зданий и пепел… пепел многовековых роскоши и величия Корусанта, которые сгинули в адском пламени. Пожар разгорелся сразу в нескольких зданиях, каждое из которых являлось не много не мало достопримечательностью столицы с многовековой историей. Трудно сказать наверняка, что стало причиной возгорания. В течение получаса Викрамм заслушал несколько докладов, и в каждом из них сведения на этот счет разнились. Кто-то говорил, что во всем виноваты штурмовики, которые, без сомнения, уже начали творить здесь те же бесчинства, что и в Тиде. Другие утверждали обратное — что уж по меньшей мере музей и библиотеку подожгли сами служащие этих учреждений, зная, что у них нет ни времени, ни возможности вывезти ценнейшие экспонаты, образцы голокниг и прочее, однако не желая, чтобы враги надругались над культурным наследием республиканской столицы. Канцлер не знал, чему верить. Впрочем, теперь ему по большому счету было все равно. Какая разница, кто совершил поджог? Важно, что пламя этого пожара, как и пламя войны, уже не удержать. Даже трусоватый по натуре и потому, быть может, склонный к пацифистским убеждениям Лайам вынужден был признать это. Он видел это пламя собственными глазами, хищное и свирепое. Вот оно! Угрожающе вздымается над крышами многоэтажных зданий и столпами поднимается вверх, к жестоким небесам, где в это время вражеский флот расправляется с остатками эскадрильи «Рапира»… Викрамм поспешно отвернулся от окна. У него не хватало выдержки. Казалось, огонь охватил не только Сенатский округ — душа главы Республики так же гибла в пламени страха. Охваченная лихорадкой, как душа приговоренного к смерти. Словно в жару, Лайам крупно дрожал, постукивая зубами. Из уголков его широко раскрытых от ужаса глаз сами собой бежали непрошенные, бессознательные слезы. Он оплакивал гибнущую столицу. Оплакивал Республику. И себя самого. Вокруг, в его кабинете — здесь, в Офисном здании сената — не было ни души. Пока. Тишина и покой. Но как долго это продлится? Когда штурмовики с безнаказанностью победителей ворвутся и сюда тоже, как они уже успели ворваться в Палату правительства? Враг на пороге. Пытаться договориться с ним — все равно что пытаться договориться с огнем или разрушительным ураганом. Эта стихия не щадит никого; она просто приходит, чтобы взять положенную жатву. Только теперь Викрамм понял эту истину; но какой жестокой показалась она ему! Отступать некуда, спастись негде. Впереди пламя, позади — ничто. Смерть окружила его со всех сторон. Он — первое лицо Республики, и должен был умереть сегодня, как капитан, которому не подобает покидать гибнущее судно. Это его обязанность, его долг перед гражданами Республики, перед жителями столицы, перед остатками правительства — перед всеми, за кого он несет ответственность. Смешной, безумный и бесполезный долг. Если бы Верховный канцлер не был прикован к своему месту цепями обязательств, которые он некогда взял на себя, принимая присягу, возможно, он давно был бы далеко отсюда. Где-нибудь на нижних уровнях. В какой-нибудь дыре, в клоаке, под забором. Опозоренный, забытый всеми, лишившийся имени, звания, карьеры, привилегий — но живой. Какой прок другим с его смерти? Какое им вообще дело до него? Все, кто еще жив, заняты теперь одним — это единственное, что еще имеет какой-то смысл. Они спасают собственные жизни. Так отчего же ему тоже не попытаться спасти свою? Отсюда не так уж трудно выбраться. Глава правительства был знаком со всеми коридорами и переходами этого здания, где по долгу службы проводил едва ли не больше времени, чем в своем собственном доме. Знал он и все эвакуационные выходы, голосхемы которых висели почти в каждом помещении. Один из них располагался прямо тут, в канцлерском кабинете. Чтобы самый важный человек в государстве мог в случае пожара или взрыва максимально быстро покинуть опасную зону. Существует некий условный рубеж, за которым всякие нормы общества — и долг, и приличия, и даже в некотором смысле мораль — утрачивают смысл. Это страшная граница, за которой в людях умирает все человеческое. Быть может, это хуже, чем смерть. Повлечь такое могут лишь самые тяжелые и страшные бедствия. Где расположена эта граница? Как ее увидеть? Пожалуй, это каждый решает сам для себя. Верховный канцлер… нет, больше он не желал называться так! Лайам Викрамм чувствовал, что он уже близок к этой страшной границе. Что страх нестерпимо опаляет его мысли, выжигает разум. Что еще немного — и он окончательно лишится человеческого облика, превратившись в безумное одичалое существо, преследуемое неизбежностью. Почему же при такой слабости духа он отказался занять одно из мест на «Тантиве»? В то время Лайам был еще не настолько подвержен панике, как сейчас. Раньше в его рассудке преобладало скорее изумление. Какой-то частью своей души Викрамм до последнего не верил в возможность гибели привычного, спокойного и безопасного мира. Тогда он еще не видел угрозы воочию — и потому, такая несознательность была отчасти ему простительна. Однако сейчас Корусант уже не просто понемногу скатывался в бездну, а летел туда на всех парах — вниз, в пустоту, во мрак — и все это творилось на глазах Викрамма! Он не мог стерпеть этой пытки! Какой-то неведомый мучитель отвел ему лучшее из зрительских мест в этом театре смерти. Но вскоре зритель должен был сам стать жертвой. К тому же, то, что экипаж и пассажиры корвета идут на риск, пытаясь покинуть оккупированную планету, было ясно изначально. Викрамм не был готов рисковать. Здесь, на твердой земле — а не в космосе среди вражеских кораблей — он чувствовал себя увереннее, у него была, по крайней мере, какая-то, пусть иррациональная, пусть смехотворная, но надежда. Здесь он мог хоть отчасти сам отвечать за себя, а не доверять свою жизнь воле случая. И стоит признать, что он не прогадал. Так или иначе, все, кто находился на борту «Тантива», уже мертвы, а он еще жив. Помявшись еще немного, Лайам Викрамм наконец снял канцлерскую алую мантию. Только сейчас он решился сделать это, разом сбросив с себя бремя власти и бремя смертного приговора. Почти бессознательно, непослушными, отчаянно трусящимися руками Викрамм стянул драгоценную ткань, и та сиротливо приземлилась на пол. Смятая, никому не нужная. Даже через неопрятные, уродливые складки Лайам отчетливо разглядел рисунок, вышитый по центру в районе грудной клетки — эмблему Новой Республики. Звездную птицу, которой сегодня оборвали крылья. Восходящее солнце, которому больше никогда не подняться, не воссиять на небосклоне. Лайам побледнел еще больше, хотя и так уже был бледен до невероятия. Казалось, только сейчас он впервые полноценно осознал, насколько близок к тому, чтобы совершить поступок, после которого наверняка возненавидит себя до конца дней. В этот момент Викрамм всем своим видом напоминал преступника, терзаемого неумолимой совестью. Что ж, пусть его назовут трусом! Пусть считают, что он предал свой народ! Однако если он и отважился на этот шаг, то с огромным трудом. В Офисном здании находились еще по крайней мере десять офицеров высшего звена флота Республики, членов военного совета. В том числе майор Клаус Диггон и глава Сопротивления адмирал Джиал Акбар. А также несколько сенаторов, которые не успели эвакуироваться — и потому поспешили укрыться хотя бы в этих стенах. Викрамм знал о том, что они здесь. Он сам повелел остаткам своей охраны стоять до последнего, оберегая жизни высоких господ. Но сейчас ему было плевать на них. Если эти дураки решили остаться и умереть здесь, что ж… их дело. Рубеж пройден. Теперь каждый сам за себя. … Не канцлер, не глава сената, не главнокомандующий флотом Республики, а полумертвец — сломленный, испуганный человек потихоньку выбрался на улицу, пока еще враги не подошли к зданию и не окружили его. Пока еще была возможность выйти. Оказавшись на свободе, этот человек рваным, вороватым шагом двинулся дальше по улице. Он чувствовал, что позор идет за ним по пятам. Однако ощущение преследования только побуждало его постоянно ускорять шаг…***
«Верховный канцлер исчез». Эти слова люди, оставшиеся в Офисном здании, передавали друг другу, не сдерживая горечи — таким тоном, что «исчез» означало почти то же, что и «сбежал». Каждый воспринял столь возмутительную новость по-своему. Акбар, строго выпятив вперед широкую нижнюю губу, покачал головой. Он не скрывал, что расстроен трусостью главы правительства. Хотя выражение его лица почти не выдавало подавленности, это можно было списать на особенности внешнего вида каламарианцев. Немигающие желтые рыбьи глаза в обрамлении широких морщинистых складок век глядели холодно и сурово. Майор Диггон оказался немногословен. Он лишь сухо заметил, что в праве Викрамма, как и в праве каждого жителя Корусанта, пытаться спастись. Впрочем, все видели, что в глубине души майор тоже немало разочарован. Республике суждено было сегодня умереть, и умирала она сиротой. Первый и главный ее родитель отвернулся от своего несчастного дитяти, бросил его и ушел в неизвестность. Большинству, однако, уже не было дела до судьбы канцлера. На кону стояла их собственная судьба. Враги подбирались сюда. Вся центральная часть города до самого округа Дачо уже находилась в их власти. Судьба превратила Офисное здание сената почти в военную крепость с обороной в несколько десятков человек из местной охраны. Обитателям здания оставалось одно из двух: или, по примеру самого главы Республики, бежать, спасая собственные жизни, или же стоять до последнего, насмерть. Для лучших людей Республиканского флота выбора не было. Они знали, что не имеют права ударить в грязь лицом. На нижних этажах уже слышались выстрелы, когда Акбар еще держал в руках коммуникатор, отдавая последние распоряжения Статуре. Своему заместителю, который, вероятнее всего, и станет новым главой Сопротивления. — … немедленно уходите, адмирал! Немедленно! Помните: как только штурмовикам надоест разбойничать здесь, они доберутся и до вас. Заберите всех, кого сможете. К югу от округа Фобоси на нижних уровнях есть небольшой бункер… Джиал прекрасно понимал, что ни он, ни его товарищи по несчастью уже не успеют добраться до нижних уровней. Однако те, кто находился в штаб-квартире Сопротивления, почти за сотню километров от центра, еще могли спастись. Отсидеться в бункере несколько часов, пока не прибудет основной флот. Не все — для всех не хватит места в бункере, скоро Статура сам это поймет. Но быть может, хоть кто-то уцелеет… Конечно, ясно, что, покончив с верхними уровнями, солдаты Первого Ордена неизбежно устроят зачистку среди бедного населения корусанстского каньона — но до этого еще далеко. Пока у противников и тут полно работы. И потом, ему ли — Джиалу Акбару, старому вояке, прошедшему Скариф и Явин, прошедшему Эндор, Акиву и Джакку; ему ли, руководителю Сопротивления и уважаемому члену военного совета Республики бежать и прятаться, словно крысе, где-то в подполье? Нет, подполье — это удел молодых, которые еще не утратили веру в светлое будущее. Пусть Статура ведет их дальше — Тэслина, Кайдел, Табалу, Хартер, Бастиана... всех, кого сможет увести. Молодым еще предстоит повоевать, нажив собственный опыт. А старикам остается одно — уйти достойно. — Вы знаете, как следует поступить со зданием штаб-квартиры. Нельзя, чтобы информация из наших устройств попала в руки Хакса. Сведения о других военных объектах Сопротивления еще пригодятся, особенно в свете сегодняшних событий, если оставшимся членам организации придется уйти в подполье, начать с нуля, как когда-то Альянсу за восстановление Республики. — Я понял вас, адмирал, — там, по другую сторону небольшого экрана Статура мрачно кивал. — И последнее, — Акбар с мгновение помялся. — Передайте моей племяннице, чтобы она не горевала обо мне. Я сам выбрал свою участь и не намерен ни о чем сожалеть. Какое-то время Статура молчал. То, что он услышал, выходило за грань воинского устава, поэтому адмирал, привыкший к языку четко сформулированных приказов, не сразу подобрал нужные слова. Наконец он ответил: — Обещаю вам, Джиал. Если я увижу леди Силгал, я передам ей ваши слова в точности. — Пауза. — Если позволите, для меня было честью состоять под вашим началом, сражаться рядом с вами… Акбар лишь отмахнулся. — Полно вам! Еще успеете произнести прощальную речь над моим прахом. Главное, постарайтесь сами уцелеть, — небрежно проговорил он. Однако после секунды раздумий добавил чуть тише: — И мне было приятно с вами, адмирал. На этом разговор окончился. Каламарианец выключил переговорное устройство. Выстрелы теперь звучали громче. На лестнице за дверью стоял грохот. Охрана здания, укрывшись за монументальными колоннами и широкими перилами большой мраморной лестницы, до последнего отстреливалась, не позволяя неприятелям завладеть главной галереей. Конференц-зал, где укрылись сенаторы и офицеры, располагался сразу за ней. Было, однако, ясно, что охранники продержатся недолго. Их всего несколько десятков, тогда как штурмовиков насчитывалось, пожалуй, никак не меньше нескольких сотен. Камеры слежения, расположенные в конференц-зале, показывали, как неприятели снуют туда-сюда по лестницам и переходам нескончаемым потоком, словно муравьи. Широкими, диковатыми солдатскими шагами, со вскинутыми наизготовку бластерами. Они стремительно заполняли все здание. Их нельзя было удержать, как нельзя удержать распространение чумы. Можно лишь попытаться замедлить немного. Те, кто скрывались в конференц-зале, попытались забаррикадировать двери, передвинув столы, стулья — все, что только можно было переместить. Образовалась небольшая, но добротная баррикада. Вскоре свист плазменных зарядов стал звучать реже, понемногу сходя на нет. Зато крики штурмовиков слышались теперь отчетливее. Это был тревожный признак. Судя по всему, силы защитников таяли, открывая захватчикам все больший простор. Теперь каждый понимал, что время на исходе. Счет шел на минуты. Наконец за дверью все стихло. Наступила томительная тишина. Недобрая тишина, в которой было что-то зловещее. Именно такую тишину чаще всего и называют «мертвой». Человеческому сознанию свойственно воспринимать ее как преддверие самого недоброго. Однако явление это, как ни крути, не лишено своего особого, трагического величия. Сквозь тишину было слышно, как штурмовики копошатся и приглушенно переговариваются между собой. Отныне находящиеся в зале оказались как бы в осаде. Вскоре чей-то голос вкрадчиво заговорил с ними, не то уговаривая, не то повелевая отпереть, однако никто из присутствующих даже не подумал последовать приказу врага. Они не стали отзываться. Что-то с той стороны двери угрожающе запищало. Диггон первым узнал высокочастотный звук, сопровождающий активацию радиодетонатора. — Они хотят взорвать дверь, — пояснил разведчик без какой-либо паники в голосе. Тяжело и глухо. Остальные лишь скорбно понурили головы. Было ясно, что время пришло. Никто из них не должен был попасть в лапы Первого Ордена живым. Не превратиться в товар для торга с командирами флота Республики и остатками Сопротивления. Не дать врагам возможности манипулировать последними осколками Республики. Ведь Республика — это не Первый Орден, здесь не в чести бросать своих людей, раненых или попавших в плен, на произвол судьбы. И Хакс отлично знает это. У двери раздался хлопок, и помещение стало наполняться дымом. Все, кто был внутри, выхватили оружие. У Акбара имелся при себе раритетный бластерный пистолет «Вестар-34», купленный на Манаане еще в период Гражданской войны. Еще один член совета, адмирал флота Республики, был обладателем тяжелого арканианского пистолета. Все остальные, включая Диггона, довольствовались спортивными пистолетами типа «Защитник» — сущей игрушкой с точки зрения любого военного. Однако для того, что они теперь задумали, даже такой смешной игрушки было вполне достаточно. Сенаторы тоже были при оружии. Те, кто не имел привычки носить при себе бластеры, позаимствовали у охранников их запасные. Секунда тишины и нерешительности. Затем раздался отчаянный рев: — Ай, пропади все к хаттам!.. Пусть этот ублюдок с Арканиса подавится нашей кровью!.. Крик прервал слабый звук, не громче комариного писка — именно с таким звуком плазменный луч пронзает живую плоть, если стрелять в упор. Голос этот принадлежал Клаусу Диггону. Майор ушел первым, показав пример другим. Прежде, чем люди в белой броне прорвались внутрь, в зале один за другим громыхнули несколько выстрелов. Вошедшие штурмовики обнаружили около десятка еще теплых тел. Кто-то из самоубийц лежал лицом на столе; кто-то сидел, завалившись на бок и низко опустив, или напротив, высоко запрокинув голову. В живых не осталось никого.***
Когда связь с Акбаром прекратилась, Статура дал себе несколько секунд, чтобы осмыслить происходящее. Первый Орден напал слишком неожиданно. Этот удар оказался поистине громом среди ясного неба! Впрочем, с определенной точки зрения адмирал готов был восхищаться четкой продуманностью действий неприятелей, которые выбрали как нельзя лучший момент для атаки — как раз когда Республика была охвачена ликованием после долгожданного триумфа на Набу. Как приверженец демократии Статура ненавидел Хакса и его присных всей душой. Но как воин и стратег вынужден был признать, что их хитрость удалась на славу. За эти несколько мгновений в голове нового руководителя Сопротивления выстроилась примерная последовательность дальнейших действий. Он развернулся к компьютеру и начал лихорадочно стучать пальцами по клавиатуре, ища необходимые данные. Прежде всего, его интересовало точное количество человек, которые находятся в здании штаб-квартиры в настоящий момент... Наконец, увидев все, что его интересовало, Статура помрачнел еще сильнее. Нажав кнопку активации внутренней связи, он пригласил к себе членов высшего командования: майора Иматта, капитана Купресса, лейтенанта Болли Приндела, коммандера Ниена Нумба и других представителей старшего поколения. Ветеранов и своих личных друзей. Вскоре все они были в его кабинете. Не больше десятка офицеров Сопротивления. Представители разных рас, объединенные общим военным прошлым и стойкими демократическими убеждениями. Адмирал коротко пересказал присутствующим свой разговор с Джиалом. Не сговариваясь, командиры Сопротивления помолчали немного, скорбно опустив головы — в память об Акбаре и о других обреченных, заброшенных судьбой в самый центр ада. Они не знали, жив ли еще их глава, но сознавали четко, что надежды на его спасение уже нет — а если таковая и была, то Джиал сам отказался от нее по соображениям, вероятнее всего, связанным с офицерской честью. — Итак, господа, — подытожил Статура, — теперь вам известно наше положение. Джиал предложил укрыться в бункере на нижних уровнях, нам еще хватит времени, чтобы добраться туда, однако... — он смущенно покашлял прежде, чем продолжить: — Однако бункер слишком мал для такого количества человек. Неутешительные цифры на экране монитора свидетельствовали, что мест едва ли хватит для трети служащих штаб-квартиры, где никогда еще не бывало так людно, как после «Старкиллера» и поспешного вылета с Ди’Куара. — Кому-то придется остаться, — глухим голосом окончил адмирал. Иматт пожал плечами. — Тогда поступим по-джентльменски. Позволим спастись женщинам и детям. Отправим в бункер молодых людей, им еще жить да жить, в них будущее Сопротивления, а не в старых развалинах, как мы с вами. Нумб просвистел что-то. Иматт, знакомый с языком салластанцев, перевел его слова: — А еще медиков, техников, связистов. Видят боги, от них сейчас больше проку, чем от пилотов. Статура лишь отмахнулся. — Это бесспорно. Передайте прямо сейчас техническому отделу, пусть готовят транспортные спидеры, да поживее. Чем скорее наши люди уберутся отсюда, тем лучше. Первоорденцы могли нагрянуть в любой момент, каждый это понимал. — Предлагаю назначить ответственным за эвакуацию лейтенанта Бранса, — вставил Купресс. — Он молод, но успел показать себя как достойный офицер. К тому же, у генерала Органы он был на хорошем счету. Адмирал не стал спорить. Тэслину Брансу, как и Хартер Калонии, было позволено возвратиться в столицу вскоре после окончания одного громкого судебного процесса, на ход которого они оба, по мнению майора Диггона, могли оказать нежелательное влияние. — Возражений нет? — осведомился Статура в последний раз. Все промолчали. Собственно, молчание это само по себе означало, в первую очередь, то, что эти люди по собственной воле остаются, решив встретить смерть. — И последнее. Наша прямая обязанность ликвидировать здание штаб-квартиры вместе со всеми данными, которые хранятся в компьютерах, различных устройствах связи и т.д. Наконец, в бумажных отчетах. Нельзя допустить, чтобы враг завладел этой информацией. А уничтожить все документы вручную у нас элементарно не хватит времени. На этот случай в системе главного компьютера была предусмотрена функция самоуничтожения, а в самом здании хранились тонны взрывчатого вещества. Офицеры один за другим кивнули с пониманием. … За всю недолгую историю движения Сопротивления эти минуты прощания оказались одними из самых тяжелых. Едва услышав распоряжение адмирала Статуры, Тэслин и другие молодые люди принялись наперебой возражать, говоря, что не променяют свои жизни на жизни героев войны, которые являются, без сомнения, куда более ценными. Иматту пришлось лично, со свойственной ему твердостью прикрикнуть на Бранса, чтобы тот поутих. — Тэслин, чтоб тебя ранкор загрыз! Слушай приказ, сопляк, и не смей огрызаться! — прорычал Калуан, сжимая крепкие кулаки. Каждому было очевидно, с такого, как он, станется и ударить. По-человечески майор мог понять чувства Бранса, которого назначили против его воли «первым среди убегающих». Однако сам на его месте не стал бы разводить нюни, как маменькин сынок. Впрочем, до крайностей дело так и не дошло. Одних грубых слов оказалось достаточно, чтобы подстегнуть «глупого юнца». Лейтенант побледнел и умолк. Умолкли и другие. Один за другим те, кому было приказано, принялись за дело. Они хватали немногочисленные вещи — только самое необходимое, вроде провианта или медикаментов — и, подтягиваясь на металлических перемычках, один за другим запрыгивали в транспортники: сперва врачи, затем инженеры, связисты, и уж в последнюю очередь военные. Женщины глотали слезы. Лейтенант Конникс, устроившись в кузове у дальней стены на куче битком набитых солдатских рюкзаков, отвернулась и глухо зарыдала. Табала Зо перед самым отбытием крепко обняла Иматта за шею, пообещав, что не забудет их славные деньки на Ди’Куаре. Бранс занял свое место одним из последних. До этого Статура подробно проинструктировал его, где находится бункер и как туда добраться. Адмирал вложил в руку лейтенанта свой датапад, содержащий подробные данные: координаты, схемы и прочее. Он также сообщил Тэслину последние слова Акбара, которые полагалось передать леди Силгал. Молодой человек, по-прежнему не говоря ни слова, отдал честь. Когда транспортники уехали, оставшиеся офицеры возвратились в здание штаб-квартиры — и обнаружили, что там стало вдруг пугающе пустынно. Без молодых голосов, звенящих в этих стенах иной раз даже ночью. Все собрались в командном пункте. Чтобы разрядить обстановку, Иматт предложил выпить — и остальные поддержали его просто потому что надо же было чем-то заняться, чтобы не сойти с ума в ожидании неизбежного. — Сарлакк меня сожри! — воскликнул Болли Приндел. — Давненько мы не собирались просто так, безо всякого повода — лишь для того, чтобы выпить в приличной компании. — Пива! — выкрикнул коммандер Нумб на ломаном общегалактическом, который всегда давался ему с огромным трудом. — Помилосердствуйте, Ниен, — прогремел рядом с ним голос Статуры. — Лично я не собираюсь тратить свои последние часы на простое пиво. В моем сейфе сохранилось несколько бутылок редчайшей набуанской грушевой настойки. Я держал их для особого случая — и сейчас как раз такой случай. Не скрою, я хотел бы открыть их при более радостных обстоятельствах, однако другой случай нам с вами вряд ли представится… — И то правда, — согласился Иматт, — давайте простимся друг с другом, как офицеры, а не пьяницы с нижних уровней. — И, грохнув кулаком по ближайшей поверхности, он с веселым рычанием провозгласил: — Благородным господам — благородную выпивку! Последовали одобрительные выкрики. Статура и Иматт направились в кабинет адмирала, чтобы принести бутылки. Остальные тем временем расселись за столом для совещаний, образовав небольшой полукруг. Их было слишком мало, чтобы занять все места, большая часть стульев все равно осталась пустовать. Глядя вокруг, собравшиеся невольно вспоминали: тут обычно сидел Акбар, а там Тэм Уэксли, а там По Дэмерон, а там сама Лея Органа… Наконец адмирал с майором возвратились. Бутылки откупорили, и кругом разлился невероятный аромат, разок почуяв который (как искрометно подметил Купресс) можно умереть, ничего не страшась. Настойка имела легкий желтоватый оттенок. Когда ее начали разливать по бокалам, стало слышно легкое шипение. Статура взял на себя обязанность первым выбрать, за что пить. Медленно, степенно оглядев товарищей, он произнес: — Господа, постараюсь быть немногословным. Роковой час близок. Каждый из нас всю жизнь сражался за то, во что верил. Сперва нашим противником была Галактическая Империя, затем Первый Орден. Мы надеялись, что сумеем увидеть своими глазами окончание войны. Но увы, теперь очевидно, что если этой войне вообще суждено когда-нибудь завершиться, то уже без нашего участия. Нам не в чем себя упрекнуть. Мы приложили все силы, чтобы достичь цели. Мы свято верили в торжество свободы и справедливости, в равноправие для всех рас, в счастливое будущее галактики — и мы приложили все мыслимые усилия, чтобы это будущее наступило. Порой мы ошибались, терпели поражения — но никогда не сдавались. И теперь мы уходим несломленными, мы готовы встретить смерть с гордо поднятыми головами. Возблагодарим же судьбу за славные деньки, которые прожили когда-то! Может быть, такова она и есть, наша победа... В преддверии смерти я хочу сказать всем вам, своим верным друзьям: для меня честь умереть рядом с вами. Вся компания несколько раз прокричала «Ура!» Веселье прогнало, по крайней мере, видимые следы страха. Теперь казалось, будто офицеры Сопротивления радовались приближению смерти, словно какому-то празднику. Выпив, они тут же принялись на все лады нахваливать настойку. Еще один член командования Вобер Данд, сказал, усмехнувшись: — Что ни говори, набуанцы знают толк в хорошей выпивке. Хотя бы ради этого стоило их спасать ценой наших собственных жизней. На это никто ничего не ответил. Проходило время, и запасы настойки таяли. Офицеры весело и беззаботно болтали, шутили, хохотали. Хмель приятно шумел в их головах, притупляя боязнь. Они усердно чесали языками, стараясь не задумываться о будущем — о той самой ужасающей бездне, которая вот-вот поглотит их всех. Они вспоминали минувшие дни, рассказывали друг другу истории о своей молодости, о приключениях во времена Гражданской войны. Ниен Нумб припомнил, как в свое время он летал с самими генералом Соло и генералом Калриссианом. В ответ Купресс — кажется, это был он — назвал имя Люка Скайуокера, сказав, что «этот сукин сын мог сделать, кого угодно. Даже Веджа Антиллеса». Еще кто-то заметил: «Из парня получился бы лучший пилот всех времен, если б его не сманила джедайская доля. А теперь он исчез. Гуляет где-то, словно ветер в поле, неприкаянная душа…» Никто из этой кучки обреченных так и не успел узнать о недавней гибели последнего джедая — того, кто ушел за грань и унес надежду с собой. К тому моменту, когда за дверью наконец раздалась дробь резких солдатских шагов, члены Сопротивления успели выпить за Явин, за Эндор, за Джакку, а также во здравие галактического сената и «матушки-Республики, без которой, конечно, всем будет ужасно скучно»… Судя по отзвукам с той стороны двери, к ним приближался целый отряд. Офицеры Сопротивления вновь наполнили бокалы, попытавшись распределить остатки настойки таким образом, чтобы у всех было налито поровну. — Последний тост, — провозгласил Статура. Все подняли бокалы. — За генерала Органу! За ту женщину, которая даже в самые трагические моменты своей жизни оставалась для нас путеводной звездой, дарующей надежду! — За генерала! — хором отозвались остальные и выпили в последний раз. Каждый осушил свой бокал до дна, посчитав это делом чести. Священный образ единственно истинной главы Сопротивления пронесся у них перед глазами, на миг сделав холод страшного ожидания не столь мучительным. Затем члены Сопротивления вскочили на ноги. Дальше медлить было нельзя, да и ни к чему. Статура извлек из кармана своей мундира продолговатый предмет, в котором легко можно было узнать пульт управления внешними системами. — Прощайте, друзья, — почти беззвучно выдохнул адмирал, и его большой палец накрыл кнопку активации. Прогремел взрыв, уничтоживший штаб-квартиру, повергнувший в небытие все записи, все данные, которые там хранились. И похоронил под обломками здания вместе с телами сопротивленцев отряд первоорденских солдат.***
«Нет, мамочка, пожалуйста, не умирай! Не надо, пожалуйста!..» Бену снова шесть лет. И он вновь тот же забавный и ласковый мальчишка, каким мать всегда помнила его — даже когда он пытал и убивал ее друзей; даже когда он убил Хана. Пухлые детские ручонки теребят ее платье. Лея чувствует эти отчаянные прикосновения и улыбается, не в силах вымолвить ни слова. Ослепленная и оглушенная счастьем, свалившимся на нее так внезапно, когда пожилая женщина уже готова была проститься с жизнью. Все остальное отошло на второй план — все невзгоды и трудности, зрелище полыхающей столицы Республики, и даже само чувство реальности. Единственный луч света показался из-за облаков и во мгновение ока осветил исстрадавшуюся душу, наполнив ее теплом и радостью. Он здесь. Он снова с ней. Ее сын, потерянный и вновь обретенный. Преданный ею и все-таки любящий ее. Она услышала его. И в ту же секунду, превозмогая боль, сказала себе: «Мне нельзя умирать. Не сейчас, когда мой мальчик меня зовет. Я нужна ему — значит, я выкарабкаюсь». Голос его души касается ее сознания, как бы подхватывая и удерживая над бездной с такой поражающей решимостью, так твердо и бережно, что Лея с горечью понимает, она не заслужила этого. Не заслужила его заботы, его прощения. Но какое дитя задумывается о том, стоят ли родители, даже самые никудышные, его чувств? Любовь ребенка к своей матери — это любовь без условий. И никакие обиды не способны погасить ее сияния, кто бы что ни говорил. Друзья с их праведной борьбой, почет, слава народной героини с безупречной репутацией, вера в прежние идеалы — она оставила все ради него. Ради самого главного человека в своей беспокойной, стремительно несущейся вперед жизни. И теперь ясно, что ее жертва была не напрасна. «Я люблю тебя, малыш». Те самые слова, которые она сказала ему на Центакс-I перед самой разлукой. Сколько раз она повторяла их в одиночестве, беспомощно разглядывая звезды вдали. Но сейчас впервые она уверена, что Бен услышит ее. Рядом громыхали чьи-то шаги. Какие-то люди шумно двигались, расхаживали по комнате. Изредка обращались друг к другу короткими грубыми окликами. Слегка разлепив веки, Лея увидела подле себя несколько расплывчатых белых фигур. Однако ее опыта хватило, чтобы тут же угадать в этих пятнах очертания традиционной брони штурмовиков. Она достаточно нагляделась на их белоснежные доспехи. В том числе и на «Звезде Смерти», когда после очередной беседы с Верховным главнокомандующим военных сил Империи ее взгляд был так же мучительно замутнен и прояснился далеко не сразу. — … похоже на легкий сердечный приступ, — докладывал у нее над ухом голос один из солдат. — Я счел необходимым оказать первую помощь. — Вы — военный врач? — спросил кто-то. Этот голос не был искажен вокодером, и Органа тотчас узнала его. Хакс. Этот паршивый юнец с Арканиса. Интересно, что он тут забыл? Через мгновение ее глаза различили черные блестящие сапоги молодого генерала. Брендол… нет, другой, младший Хакс. Лее случалось несколько раз говорить с Армитиджем, но Брендола Хакса она знала куда лучше. Разрази их гром, эти рыжие выскочки оба на одно лицо!.. — Так точно, сэр, — тем временем отчеканил штурмовик. — Что ж, в таком случае, ей повезло, что вы оказались поблизости. Только сейчас Лея сумела ощутить у себя на лице пластиковую маску от карманного дыхательного аппарата — первоочередной вещи во всех аптечках. Странно. Зачем первоорденским негодяям спасать ей жизнь? Разве что превратить ее в ценный военный трофей, представить в кандалах на обозрение своих союзников, а затем публично казнить... Несмотря на слабость, у генерала все же нашлись силы, чтобы улыбнуться — искра невеселой, кривой улыбки промелькнула на ее бледных до синевы губах. Лея подумала, что, как показал опыт, в этом смысле Республика и Первый Орден не так уж и отличаются. — ... и что же, рядом с ней никого не было? — продолжал допытываться Хакс. — Несколько вооруженных людей. Судя по форме, личные телохранители Верховного канцлера. Разумеется, — с достоинством добавил солдат, — все они мертвы. Похоже, что ее охраняли как пленницу. Или как арестантку высокого ранга. Генерал Первого Ордена умолк, очевидно, осмысливая услышанное. — Никто не вспомнил о ней в опасное время. Никто за нею не пришел. Даже не попытался спасти... Хакс говорил неторопливо, вальяжно растягивая каждую гласную, что свойственно человеку, который размышляет в слух. Генерал имел такую привычку, большинство штурмовиков знали о ней. Поэтому его собеседник молчал, опасаясь нарушить раздумья. Наконец Хакс как будто встрепенулся, и немного повысил голос, давая понять, что на сей раз обращается уже к подчиненному: — Что ж, если вы врач, поручаю нашу гостью вашим заботам. Сделайте укол седативного, а затем доставьте ее на «Хищник». И учтите, в ваших же интересах, чтобы генерал Органа оставалась жива. По крайней мере, пока. К этому времени Лея уже достаточно пришла в себя, чтобы отчетливо слышать и понимать разговор от начала до конца. Однако она все еще была слишком слаба, чтобы пошевелиться. Ноги, руки — все тело казалось неподъемно тяжелым. Даже головы не повернуть. Твою мать!.. Одна из крепких пиратских фразочек Хана Соло — единственное, что успело прийти ей на ум, когда Лея полностью осознала свое положение. Какая, право, невероятная ирония! Именно сейчас, когда враги окружили со всех сторон, что-то в ней впервые серьезно надломилось — и вот результат! Сенатор Органа, бывшая глава Сопротивления немощная, едва живая в руках Хакса, будь он неладен... Она не хотела умирать. Ради Бена она приказала себе жить — и выжила. Но лишь для того, чтобы стать пленницей Первого Ордена. Вскоре ее руки коснулась игла. Небольшая боль от укола тут же растворилась во всеобъемлющем ощущении легкости и безмятежности. Сознание Леи как бы рассеялось. Ее унесло куда-то вдаль ласковыми волнами спокойного сна...