Родственные души

      Мэл тяжело вздыхает и набирает в грудь побольше воздуха перед тем, как толкнуть дверь. Она с трудом сдерживает дрожь, прошивающую её тело раз за разом то ли от страха, то ли от предвкушения, и кивает головой в знак приветствия девушке, вышедшей ей навстречу.       На самом деле, Мэл никогда не задумывалась о том, как важны могут быть простые слова, те самые, которые говорят самые близкие и дорогие люди, которые, даже если и раздражённые, требовательные, наполнены заботой и волнением — любовью. Простое «надень шапку, на улице холодно» или «я иду домой, по пути зайду в магазин, тебе что-нибудь купить?» могут нести в себе так много смысла, так много чувств, которые передаются не только посредством слов, но и с помощью интонации и тона голоса, а оттого становятся ещё ценнее. Но Мэл никогда этого не понимала. Она, конечно, осознавала, что многие слова –нечто большее, чем просто набор букв, но никогда не задумывалась о том, как именно их произносят люди, не имела понятия о том, как звучит забота в их голосах, отчасти, потому, что не имела понятия о том, как вообще звучат голоса самых дорогих ей людей, не имела понятия о том, каково это слышать слова, а не просто их воспринимать посредством знаков, жестов, мимики, поэтому и не придавала этому большого значения. Мэл просто не могла этого знать, но сердцем чувствовала, что некоторые, самые важные, драгоценные слова рано или поздно должны быть озвучены, потому что дорогим людям, самым любимым, обязательно нужно напоминать о том, какое важное значение они имеют в твоей жизни, пусть даже это напоминание будет всего лишь простой просьбой надеть шапку.       Мэл устраивается в мягком кресле удобнее, сжимая в руках бока кружки с горячим чаем, предложенным ей девушкой, успевшей представиться как Одри, и отстранённо наблюдает, как та бегло читает немного неровные, сбивающиеся от волнения, строчки, испещрившие белый лист бумаги, который Мэл передала ей, предусмотрительно написав всё необходимое заранее. Лицо Одри меняется, стоит ей подойти к концу рассказа, и Мэл готова поклясться, что взгляд девушки становится тоскливым, так знакомо, а глаза в один миг наполняются слезами, и она уже начинает нервничать, неловко ёрзая в кресле, внезапно показавшемся не таким уж и удобным, как, покончив с чтением, Одри поднимает голову, отбрасывая тёмные волосы за спину, и улыбается ей широко, кивая головой, давая своё безмолвное согласие.       У Мэл мысли путаются, улыбка на лице сама собой образуется, руки слегка дрожат, и надежда в сердце появляется. Она ставит кружку на стол и чувствует решимость, переполняющую её, готовность довести задуманное до конца, с какими бы большими трудностями не пришлось в итоге столкнуться.

***

      Мэл сразу предупредили о том, что будет крайне непросто, что в таком возрасте наверстать упущенное почти невозможно, но она упрямо верила в успех и с упёртостью, ей не присущей, шла к победе над собой и своей сущностью, раз за разом оступаясь и начиная с начала, пока в один из дней Одри не одарила её счастливой удовлетворённой улыбкой и не кивнула головой, поднимая два больших пальца вверх в знак того, что их ежедневные занятия, продолжавшиеся уже несколько недель, наконец-то, оправдали себя. У Мэл перехватывает дыхание от волнения вперемешку со счастьем, улыбка до ушей, никак не сходящая с лица, и глаза, сверкающие от слёз, их переполнивших. Она не может поверить в то, что справилась, и окрылённая успехом, забывая попрощаться с Одри, устремляется домой, срываясь с шага на бег.       У Мэл сердце в груди бешено колотится, глаза лихорадочно сверкают и горло немного саднит. Она невероятным усилием воли подавляет в себе желание броситься к Гарри на шею прямо с порога и снимает обувь, сменяя её огромными и мягкими фиолетовыми тапочками-монстрами, подаренными ей Иви, которая, подсуетившись, нашла точно такую же пару, только побольше, и для Крюка, из-за чего постоянно смеялась, бывая у друзей дома. Девушка, не выдержав, подгоняя себя, небрежно кидает пальто в сторону вешалки и спешит на кухню, где по её предположению и находится Гарри. У неё дрожат руки и подкашиваются колени, но она упрямо пересекает небольшую прихожую в несколько больших шагов. А у Крюка, таки нашедшегося на кухне, кружка кофе в руках, мятая футболка и взъерошенный вид, говорящий о том, что он только проснулся. Он что-то спрашивает у Мэл, стремительно ворвавшейся в его размеренное утро, и брови хмурит, но она игнорирует это полностью, даже не пытаясь прочитать по губам то, что до неё пытаются донести, хватает его за запястье, покрытое татуировками, обжигающее её ладонь жаром кожи, заставляя поставить кружку на стол и обратить всё внимание на то, что она пытается сделать.       Мэл жестами просит Гарри послушать её, а он в ответ лишь хмурится сильнее, совсем не понимая, что это может значить, и уже готовится переспросить, как Мэл перебивает его.       — Я… — голос её звучит достаточно тихо и слабо, она сглатывает и морщится слегка, на секунду задумываясь о том, как это, должно быть, странно звучит, но продолжает, более уверенно, — Люблю тебя.       Гарри замирает, а Мэл поднимает глаза, всматриваясь в лицо Крюка, боясь его реакции и, одновременно, её ожидая, волнуясь, что сделала что-то не так. Но парень ошарашенно выдыхает, чувствуя, как кожу на груди опаляет огнём и, осознав ситуацию, смеётся абсолютно счастливо, подхватывает Мэл на руки, бережно прижимая к себе, и кружит по комнате в безумном подобии танца, с удивлением и щемящей в сердце нежностью слушая ответный, чуть хриплый смех и шепча куда-то ей в волосы слова о взаимности, тихое-тихое «люблю», столько раз, что, даже не слыша, она прекрасно понимает.       У Гарри счастье сверх всякой меры, слёзы на глазах и метка прямо под сердцем «я люблю тебя» — и если это не чудо, то он не знает, что такое чудо вообще. А у Мэл румянец на щеках, сердце, бешено бьющееся о рёбра, достигнутая цель и взаимные чувства, наконец-то, озвученные. Она, кажется, в первый раз за свою жизнь осознаёт значимость слов, особенно тех, которые сказаны самым дорогим людям, по-настоящему любимым.