***
Фотосессия проходит в центре Чикаго. Интервьюер поплёлся с нами, задавая вопросы остальным участникам группы, в основном обо мне. Если в конечном итоге это будет очередная статья о Райане Россе, а не о The Followers, то во взглядах Джо, обращенных ко мне, будет столько злости, сколько за всё время Столетней Войны не набралось бы. Эта война длилась сто шестнадцать лет, но я не имею ни малейшего сраного понятия, между кем она была. — Она была между англичанами и французами, с четырнадцатого по пятнадцатый век, — сообщает нам Брендон. Прошлым вечером он проиграл в карты остальным роуди и теперь вынужден быть нашим рабом на время фотосессии. Может, он и знает историю, но в карты играть не умеет. — Ты вообще ходил в колледж? — спрашиваю я его. — Не, — смеется он, смущенно смотря на свою обувь. — Моя мама была... Я, эм, — он прокашливается. — Я просто знаю, — он поворачивается к окну. Опасно спрашивать кого-либо об их семье, потому что тебе могут рассказать правду, так что я сосредотачиваюсь на виде из окна, пока интервьюер расспрашивает Спенсера, каково это — быть лучшим живым ударником. Обычно довольно безопасно спрашивать кого-то, но что, если этот человек решит быть честным? А на свете однозначно нет ничего опаснее правды. Если бы мне пришлось дать честный ответ о своей семье, получилось бы что-то в этом роде: отец — алкоголик и мудак, который потерял остатки здравого разума во Вьетнаме. Он был там всего пару месяцев в 64-ом году, а потом его ранили и отправили обратно. Он иногда избивал меня. Однажды, я дал ему сдачи, и с тех пор мы больше никогда друг друга не трогали. Ни объятия, ни рукопожатия. Он всё ещё живет в Лас-Вегасе, и умрет там же. Моя мать ушла от нас ещё раньше. Она, должно быть, просто поняла, какой же он мудила. Меня с собой забрать она не подумала. Мы встретились во время тура в поддержку нашего второго альбома. Она сказала, что гордится мной; я сказал, что для меня она мертва. Где-то там у меня есть сводные братья или сестры. Их она не бросила. Мне хватает ума не спрашивать Брендона о его семье, хотя, по какой-то неведомой причине, мне хочется узнать. Но нет, лучше уж неведение. Я знаком с Заком уже несколько лет, но нихрена о нем не знаю. Иногда лучшая дружба — это та, которая основана на взаимном безразличии. Фотосессия тянется слишком медленно, а до этого мы потратили кучу времени на макияж. — Райан, можешь подвинуться немного влево? — просит фотограф, выдвигая меня вперед остальных парней. На мне очередная шляпа, сделанная Жак, а кончики волос обрамляют мое лицо. Мне нужно подстричься. Брендон наблюдает, и он безупречно выполняет свою работу с самого первого дня. Но ребята его избегают. Я стараюсь не заморачиваться. Никто не провозглашал меня защитником слабых, совестью музыкантов-гомофобов. Я просто останусь в стороне, хоть я и не совсем разделяю их страх перед Брендоном. Он кажется вполне безобидным. — Райан, можешь чуть-чуть поднять голову? Брент, повернись немного. Хорошо, отлично. Джо, твои волосы... Так намного лучше, спасибо, — щелк, щелк. — Так, Райан, оставайся по центру. Ребята, если бы отошли на два шага назад... — щелк, щелк. — Покажите рок-н-ролл! Покажите своё отношение! — Щелк. Вспышка. — Мы закончили! Спасибо! — Фотограф и его помощники хлопают. Брендон держит полотенце, пока я умываюсь. Макияж, скрывавший недостатки моего лица, смывается, обнаруживая перемены в цвете лица, неровности кожи. Некоторые группиз говорили мне, что я красив. Я не вижу этого в себе. Несколько прядей спадают на мое лицо, и пусть так и будет, хоть какая-то защита. — Спасибо, — бормочу я, взяв предложенное Брендоном полотенце. Он опирается на дверь в ванную, его облегающая футболка немного задралась, обнажая его левое бедро. Если бы он не сказал нам, что он гей, я бы и сам как-нибудь догадался к этому времени. — И что, так будет в течение всего тура? — спрашивает он, и я вопросительно приподнимаю бровь. — СМИ. То радио-шоу в Милуоки, теперь это, и я знаю, что вы должны будете заглянуть в музыкальный магазин в Кливленде. Я-то думал, что тур — это, ну знаешь. Выступления. — Надо продвигать новый альбом, — говорю я и выпрямляюсь. — Я бы с радостью всем этим не занимался, поверь. Считаю, что всё это — полная хрень. Политика, продажи и выгода. Это, блять, не музыка. Брендон посмеивается: — Хорошо, что все лейблы меня отшили. — Ты играешь? — спрашиваю я с удивлением. Конечно он играет, но писать музыку — это совершенно другое. Он пожимает плечами. — Немного. Но я не хочу заниматься этим профессионально. Единственные музыканты в этом мире, у которых нет никакой творческой свободы — это те, у которых есть контракт с лейблом. Я убираю полотенце от лица, чувствуя, как будто от его слов у меня внутри что-то горит. — Ты вот тут пропустил, — помогает он, указывая на свою левую бровь. Я ещё раз вытираю лицо и изо всех сил надеюсь, что теперь я чистый. Мне кажется, что он ждет, пока я что-то скажу, но я не самый общительный человек. Не то чтобы я совсем не общительный. Просто я предпочитаю тишину своему голосу. Большую часть времени мне плевать на людей, мои собственные мысли для меня интереснее, чем бессмысленная чепуха окружающих. — Слушай, — говорю я, несмотря на свои предрассудки. Я совершенно точно не собирался вмешиваться. — Мне жаль, если парни тебя избегают. Уильям не в счет, — добавляю я. — Просто мы никогда раньше не были в туре с... ну, ты понимаешь. — С педиком? — предлагает слово он. — Ага. С педиком. — Я ожидал подобного. Надеялся на что-то другое, конечно, но я был готов к этому. Я знаю, что большинство музыкантов думают только о девчонках. Кроме тебя, конечно же. Думаю, ты и о других вещах размышляешь. — Да, но девчонки определенно входят в первую пятерку. Брендон смеется, обнажая свои белые зубы, когда его губы растягиваются в улыбке. У меня вдруг возникает ощущение, что это разговор одного отшельника с другим. — Я просто хочу сказать, что мы застряли в этом дерьме на месяцы. Так что, ну знаешь. Если ты захочешь поговорить, — ударение на слово ты, потому что я-то уж точно не собираюсь много разговаривать. Я отдаю ему полотенце. Он выглядит искренне тронутым. — Gracias. — В тебе латинская кровь? — спрашиваю я. — Гавайская, — поправляет он, и это объясняет намек на экзотичность в его внешности. — Это просто моя фишка, эм. Я никогда не говорю, ну знаешь, gracias по-английски. Не то чтобы я не хочу, я просто... не говорю? Я знаю, как сказать это на многих языках, так что да. Всегда говорю это на одном из них. Просто фишка. — Ты что, шутишь? — Нет. — Это пиздец стрёмно. — Это не так уж и странно. Ну, некоторые люди никогда не наступают на щели, знаешь? И я один из таких людей, но у меня ещё много приколов. — Вдвойне стрёмно. — Danke. Я смеюсь, когда заходит Пит и смотрит то на Брендона, то на меня. — Ого, Рай, ты улыбаешься. Впервые за эту неделю, верно? Давай, пойдем. У нас саундчек через два часа, нам ещё до зала добраться нужно. — Конечно, — бормочу я, ещё раз с подозрением глядя на Брендона, который только широко мне улыбается. Фанаты выстраиваются в очередь у Arie Crown Theater, когда наша машина проезжает мимо главного входа. Охранники показывают нам чёрный вход, и я чувствую, как расслабляюсь. Здесь я знаю, что от меня требуется, даже если я всё ещё не могу справиться с давлением публики. Прошлым вечером у меня чуть не случилась паническая атака, Спенсер потащил меня в туалет за кулисами и пытался уговорить меня расслабиться. Но я был бы рад посредственному успеху. Контракт, небольшие туры, полный контроль над собой. Это то, чего я хочу, то, что у меня, пожалуй, и было примерно между первым и вторым альбомами, но я упустил это. Даже не заметил. И теперь моё лицо на обложках журналов, фанаты кричат и падают в обморок при виде меня, и я хочу повернуть эту машину вспять, вернуться в тот момент, который я упустил, в тот клуб в Баффало, где я заметил, как несколько парней из толпы в триста человек подпевают мне, и моё сердце замерло от радости. Но теперь уже слишком поздно, я пропал. — Послушай их, — говорит Брент, когда мы сидим в гримерке и готовимся к нашему первому за последние два года концерту в Чикаго. Я поднимаю голову и устало киваю. Публика скандирует название нашей группы. Нам выходить не меньше, чем через час, так что мы убиваем время, выпивая и пытаясь вести себя как профессионалы. Джо опять со мной не разговаривает. Это из-за фотосессии, где всем было ясно, что звезда тут я. Мне, конечно, очень жалко, но в этой группе два фронтмена быть не может. Сейчас мне нужны друзья, а не враги, и если он не может переступить через себя, то пусть идёт нахуй. Кто-то стучится в дверь, прежде чем открыть её, и в комнату входит дружелюбного вида парень примерно моего возраста. У него доброе, открытое лицо, он выглядит так, будто только проснулся с сонной улыбкой на губах, его щетина такого же цвета, как и его каштановые волосы, слегка завивающиеся на концах. Думаю, он здесь работает. — Привет, — говорит он просто, и парни поднимают руки в знак приветствия, будто знают его. — Ни пуха ни пера, — говорит Джо, совершенно не искренне, зная его. — К чёрту. Мы выходим в десять. — Ты из группы разогрева? — уточняю я. — Ага, мы выступали прошлые два концерта и остаемся ещё на... пять, кажется? — Он пожимает плечами. — Мы уже виделись вчера. — О, — я вспоминаю, как мы знакомились с их группой, но я не запомнил ни лиц, ни имён. Я даже не помню, как называется их группа, помню только, что решил не заморачиваться. Он просто улыбается, будто ему плевать, что я забыл о его существовании. Он ниже меня, но шире в плечах и груди, из-за мышц, в то время как у меня сплошные кости. — Я искал Брендона, — объясняет он. Мы качаем головами. Я вообще без понятия, кто где. Улыбка на его лице меркнет. — Ну, передайте ему, что его искал Джон, ладно? И что мы с Томом остановились в номере 317. — Обязательно, — обещает Спенсер, и парень, предположительно Джон, уходит. Брент усмехается. — Никогда бы не подумал. — Не подумал что? — отстраненно спрашиваю я, прибавляя громкость телевизора и попивая водку прямо из бутылки. Пока что я ещё ни разу не смог выйти на сцену трезвым. По телевизору идут новости, Никсон произносит речь. — Что Джон предпочитает задний проход. Я смеюсь вместе с Брентом. Спенсер встаёт и качает головой, идёт к комодам и повязывает на голову бандану, в этот раз — голубую. — Ранее я выпил кофе с девушкой Джона, пока у них был саундчек, нам было нечем заняться и хотелось пить. В двух кварталах отсюда есть чудесное местечко. Необязательно быть геем, чтобы тусоваться с геем. — Джон трахается с педиком-роуди, пока Спенсер подкатывает к его девушке, — ухмыляется Джо. — Здорово. — Поверить не могу, что я самый младший по возрасту, а по уму — самый старший, — бормочет Спенсер и откидывается в кресле, взяв барабанные палочки и покручивая их. Я наблюдаю за ним, и Спенсер беспокойно ерзает, неприятно на меня посмотрев. Я ничего не говорю, хотя мог бы. Парни начинают спорить об ориентации Джона, и блять, ещё недели не прошло, а мы уже ругаемся из-за мелочей. Я слышу, как начинает играть группа разогрева, как орёт толпа, когда на сцене начинает происходить хоть что-то. Я встаю и иду искать Энди, потому что хочу поменять струны на своём Гибсоне перед выходом на сцену. Со мной здороваются люди, которых я не узнаю, незнакомцы хлопают меня по плечу, спрашивают, как у меня дела. Нормально. У меня всегда всё нормально. — Энди, привет, — говорю я, когда наконец нахожу нашего техника. Они с Брендоном за кулисами, громко разговаривают, чтобы перекричать музыку, и кивают мне. Когда я доношу до Энди свою просьбу, он тут же идёт на поиски моего Гибсона, а Брендон подходит к краю сцены. Я иду за ним и кричу: — Джон передаёт привет! — Да? Круто, — улыбается он и идёт к месту, откуда хорошо видно группу на сцене. Джон, оказывается, басист. Он на сцене от силы десять минут, а уже обливается потом. Дезодоранты нынче не в моде. Брендон поднимает руку, и Джон замечает нас, широко нам улыбаясь. Перед ними четыре тысячи восемьсот человек, и большинство из них пришли, чтобы увидеть меня. — Они с Роном... — Томом? Ты имел в виду Томом? — Бля, да. Брендон показывает пальцем на гитариста со светлыми волосами, который стоит на другом конце сцены. Я делаю ещё одну попытку. — Они с Томом остановились в, эм. В номере 317. Он просил тебе передать. — Здорово, — Брендон улыбается, а я неловко стою рядом с ним. Для нормального человека громкая музыка была бы идеальным поводом не разговаривать, но мне кажется, что я должен что-то сказать, и я злюсь, потому что сказать нечего. Я говорю "Ага" и ухожу.***
Остаётся десять минут до выхода. Время ломаться изнутри. Я запираюсь в туалете в гримерке, делаю упражнения для голоса, расслабляю челюсть и напеваю: — До-ре-ми, до-ре-ми. — Делаю ещё один глоток водки и напеваю: — Нахуй это дерьмо-о-о-о. — Впусти меня, чувак, — говорит Спенсер и аккуратно стучится в дверь. Я выдыхаю и обдумываю свои шансы. Толпа скандирует всё громче и громче, и я слышу их. Fo-llow-ers, Fo-llow-ers... Прячу лицо в ладонях и пытаюсь заставить своё тело не трястись. Это слишком. Каждый вечер — это, блять, слишком, но каким-то образом я каждый раз, в итоге, оказываюсь посреди сцены, за мной Спенсер, справа — Джо, слева — Брент, и мы остаемся на своих местах полтора часа, и я пою, пою и играю, и я всегда ухожу оттуда целым и невредимым, но с каждым разом всё ближе к полному разрушению. В этот момент, прямо перед тем, как мы выйдем на сцену, мне нужно, чтобы Спенсер уговорил меня это сделать. Он знает это. Я впускаю Спенсера, он закрывает за собой дверь. Я говорю: — Ты не говорил мне, что пил кофе с какой-то девчонкой. — Завидуешь? — ухмыляется он, хотя на его лице я вижу то, что почувствовал ранее: вина. — Безмерно, — признаю я. — Переспал с ней? — это не беспричинный вопрос, и мы оба знаем это. Возможно, в моем тоне слишком много надежды. Он качает головой, и я не знаю, что я чувствую: облегчение или разочарование. Честно говоря, мне просто было любопытно. — А хотел бы? — он пожимает плечами. Ещё одна попытка. — Ну, она тебе понравилась? — Ага. — Это хорошо, — пытаюсь произнести это радостно, но у меня не выходит, мой голос дрожит из-за нервного срыва. Спенсер нервно покусывает нижнюю губу. — Теперь ты можешь трахаться с другими девчонками. Теперь можешь. Ты больше не с той девушкой, так что... — У нее есть имя! Хэйли! Прекрати постоянно называть её "той девушкой", твою мать! — яростно кричит Спенсер. — Я просто... — Блять, Райан! — перебивает он, и я почти слышу, как в его голове крутятся колесики. — Как мне двигаться вперед, если все только об этом и говорят, ещё и с опаской? Хэйли. Просто скажи это. Не надо из этого ничего раздувать. Я стараюсь, знаешь ли. — Да, конечно, — соглашаюсь я. Любовь — больше не любовь, если Пит может предложить твоей девушке деньги, чтобы она исчезла. Это должно быть неприятно. Спенсер наверняка не считает, что она сделала правильный выбор. — Если что-то и разрушит эту группу, то это точно не я или что-либо связанное со мной, — решительно говорит Спенсер, глядя через мое плечо в грязное зеркало, в котором мы отражаемся. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на эту картину: Спенсер в своей сценической одежде, барабанные палочки наготове, он собран и сдержан, а вот я, в слабо завязанном галстуке, неправильно застегнутой рубашке, в моей руке бутылка водки, на голове — дурацкая шляпа с перьями. Это не совсем та зажигательная речь, которую обычно произносит для меня Спенсер. — И что это должно значить? — недоверчиво спрашиваю я. В моем шкафу нет никаких скелетов — я вытащил их все, приодел и поместил в свои песни. Спенсер выдыхает. — Ничего. Просто... Просто сегодня там такая толпа. Вот мы и подошли к той части, когда он уговаривает меня выйти на сцену. Я качаю головой. — Мне не стоило соглашаться на этот тур. Это слишком, это... — Нет, не слишком. Несколько тысяч, миллион. Неважно, сколько там людей, потому что ты будешь великолепен, как и каждый сраный вечер, — я усмехаюсь этой лести, Спенсер кладет руку мне на плечо. — Помнишь, как мы все лето 63-го проработали почтальонами? — Ага, — признаю я, посмеиваясь от этого воспоминания. У меня был красный велосипед. Хороший был велик. — Было довольно дерьмово, я больше никогда не встану с постели раньше пяти утра. — Теперь я только ложусь спать в пять утра. В туре всё наоборот: спишь днем, всю ночь бодрствуешь. — Это была самая дерьмовая работа, да? Я киваю и вспоминаю, как сухо было в Лас-Вегасе по утрам, собак, которые за мной гонялись, тот раз, когда я чуть не врезался на велике в автобус, когда уезжал на смену раньше, чем отец возвращался из бара. — Но ты всё равно её выполнял. Ты хотел купить себе гитару, поэтому ты выполнял свою работу и делал это хорошо. И я знаю, что не это ты себе тогда представлял, но это то, что ты получил. Большинство групп не получают контрактов, а если и получают, то не могут зарабатывать этим себе на жизнь. А ты смог. Теперь это твоя работа, и ты пойдешь туда и будешь играть так хорошо, как только можешь. Не потому что должен, а потому что ты хочешь играть музыку для себя и полдюжины человек в этом зале, которые тебя действительно понимают. Это всё, что тебе нужно сделать. Больше ничего, больше ничего. — Да? — спрашиваю я, в моем голосе настолько ясно выражена надежда, что мне становится стыдно. Звучит вполне выполнимо. Я могу это сделать. Стук в дверь. — Райан! — это голос Пита. — Райан, тебе, блять, лучше выйти оттуда и валить на сцену! Не заставляй своих любящих фанатов ждать! — Его любящих фанатов? — спрашивает голос Джо. — Давай! Иначе я заставлю Зака выбить эту дверь! Ты больше не в средней лиге, прекрати себя так вести! Лейбл... — Да заткнись ты со своим лейблом! — практически ору я, Спенсер кладет руку мне на плечо и улыбается. Я не знаю, кто говорит мне правду, Спенсер или Пит, и я не знаю, что именно из этого всего даст мне сил выйти на сцену. Скандирование становится ещё громче. Fo-llow-ers! Fo-llow-ers! Они топают ногами. Я закрываю лицо руками. — Ты сможешь сделать это, — шепчет Спенсер. — Ты должен сделать это, чувак! — кричит Пит. Открываю дверь, даю пять членам команды, не глядя никому из них в глаза, потому что они знают, что я прятался, они знают это, так что я прохожу мимо них и выхожу на сцену под аплодисменты тысяч людей. Мое время пришло.***
Я не иду в клуб, в который нас пригласили, так что мои согруппники идут без меня. Я знаю все эти вечеринки наизусть: полно бухла, наркотики в огромных количествах, прекрасные женщины. Джо обязательно что-нибудь разнесет, Брент будет трахать всё, что движется, а Спенсер напьётся и будет глупо улыбаться, думая о какой-то совершенно другой жизни, которой он не живет. Там будет много интересных местных людей, может быть, я даже знаю кого-нибудь из них, и все они думают, что я такой забавный, такой умный, такой интересный. На часах уже второй час ночи, когда я выхожу из душа и растягиваю свои ноющие конечности на кровати. Ещё два концерта в Чикаго. Достаю сигарету и прикуриваю, лежа голышом и позволяя телу обсохнуть, пока передо мной клубится дым. Мне интересно, зазвонит ли телефон, позвонит ли Жак. Знаю, что нет, но мечтать не вредно. Кто-то стучится в дверь. Стук осторожный и торопливый. Я поднимаю голову, сигарета между моих губ. Скорее всего, это какая-то девчонка. Они всегда меня находят, дают кому-то взятку, пытая удачу, находят мой номер в отеле. Они приходят посреди ночи, с блестящими глазами и сладкими губами. Существует два вида группиз: те, которые хотят переспать со мной, потому что я знаменит, и те, которые хотят переспать со мной из-за моей музыки. Я предпочитаю первый тип. Неблагоразумно спать с теми, кому нравится твоя музыка — они принимают это слишком близко к сердцу. Ты ведь и есть музыка. И это правда. Я и есть музыка. Девушки, ищущие славы, более искренни, когда дело касается секса. Стучат во второй раз. Мне интересно, к какому же типу относится девушка, что стоит за дверью, но выяснять это я не иду. Наконец, я слышу отдаляющиеся шаги. Спустя пятнадцать минут, не в состоянии заснуть, я начинаю жалеть о своем решении. Одеваюсь и решаю заглянуть в бар отеля. Может, эта девушка решила остаться. Иду по коридору отеля, расчесывая свои ещё немного влажные волосы пальцами. Мой ремень расстегнут. Я направляюсь к двери, которая выведет меня к лестнице, но внезапно останавливаюсь у шумного номера. 317. Смотрю на золотистую табличку, прибитую к двери. Изнутри до меня доносится смех, кто-то играет на гитаре, кто-то поет. Коридор пуст. Наша команда хорошо ладит с группой разогрева. Вообще, это хорошо. Меня просто поражает, как легко люди могут подружиться, как, опять-таки, я упустил это умение. Мне кажется, что я внимателен, а потом выясняется, что я обращаю внимание вовсе не на те вещи. Я совсем не завидую. Хорошо, что они поладили. Правда. Я беспокойно вздыхаю и пытаюсь оторвать взгляд от двери. У меня три варианта: сон, группиз или это. Я слышу смех, и я уверен, что это Брендон. Я стучусь в дверь. И сразу же жалею об этом, засовываю руки в карманы джинсов. Джон открывает дверь, и я тут же чувствую сильный запах травки. — Райан! Привет! Заходи, чувак, заходи! — он хватает меня за руку и затаскивает меня внутрь. — Мне просто было интересно... — есть ли тут кто-то из моих согруппников. Хреновая отговорка, это точно, но больше ничего я не смог придумать. Джон не дожидается, пока я закончу. — Ребята, смотрите, кто у нас здесь! Я осматриваю комнату, узнаю Тома и ударника их группы, сидящих на полу. Девушка с русыми волосами сидит на кровати, а Брендон сидит в кресле у окна, в одной руке косяк, в другой — карты. Кажется, никто не удивлен моему приходу. Отлично. Джон предлагает мне сесть на пол и присоединиться к ним, и я замечаю, что они играют в покер. Гитара, которую я слышал, лежит на другой кровати, всеми забытая. Том передает мне косяк, и я затягиваюсь. Джон предлагает мне стакан виски, и я беру его. Ещё раз смотрю на девушку. Она красивая. — Дайте мне подумать! — настаивает Брендон и смотрит на свои карты. — Что было выше, стрит или флэш? — Флэш, — нетерпеливо говорит Том, по его тону слышно, что он говорит это не впервые за вечер. — Мы его учим, — объясняет Джон, пьяно улыбаясь. — Он вообще нихрена не умеет играть. — Это точно, — отзывается Брендон, а потом начинает трястись от смеха, будто считает это безмерно забавным. — Зато он умеет играть на гитаре, — говорит девушка мягким голосом, заставив меня снова на нее взглянуть. Наши взгляды встречаются, но она отводит глаза. Хочет немного поиграть, да? Хорошо. Поиграем. Брендону попадаются две хорошие карты, и его лицо буквально светится от мальчишеского восторга. — Брендон, дружище! — смеется Джон. — Блять, точно, — говорит тот и пытается выглядеть беспристрастно. — Скидываю, — тут же произносит Том, и Брендон начинает хныкать, выпячивая губы. Он выглядит таким грустным, что я тут же забываю о симпатичной девушке, которая тоже скидывает. Ха. Когда я впервые увидел Брендона, я понял, что он красив, но сейчас я осознал это ещё раз. Красив по-своему. — Не скидывайте! Ну ребята! — настаивает Брендон. Джон прикрывает лицо рукой. — Ты пиздец как плох в покере, знаешь об этом? Брендон замечает, что я пялюсь на него, и вскидывает бровь. Я же просто поднимаю бутылку в знак приветствия, чувствуя себя неимоверно глупо, и опускаю взгляд на свою обувь. Травка и бухло дали о себе знать, но это и неудивительно, ведь до этого я пил уже около шести часов. Джон выигрывает игру с флэшем, и Брендон матерится, бросая карты. Девушка встает, на ней оранжевое платье с зеленым ремнем. Она наклоняется через барабанщика, чтобы поцеловать Джона, а он проводит рукой по ее шее, пальцами касаясь её, несомненно, мягкой кожи. Так вот почему она всё ещё не у меня на коленях. Думает, что нашла свою любовь. И если это девушка Джона, то Спенсер говорил о ней. Что ж, у Спенсера хороший вкус, и я заканчиваю свою игру на сегодня, но эта игра не имеет никакого отношения к картам. Я опираюсь на спинку кровати и делаю ещё затяжку, не принимая участия в разговоре. Джон пытается начать игру ещё раз, но у него не выходит, так как Том берет гитару и начинает играть California Dreamin'. Брендон начинает петь припев, и я тут же выпрямляюсь. Его голос. Он хорошо поставлен, и эти колебания в нем вовсе не из-за непрофессионализма. Он берет любую ноту, какую захочет, так что эта дрожь в голосе — это, должно быть, просто его стиль пения. Его голос глубокий и темный. Мой же — нетренированный и тонкий. У нас обоих поставлены голоса, но мне нравится, как он звучит. Брендон переходит на октаву выше, демонстрируя диапазон, о котором я могу только мечтать. Он берет ноты выше, чем звучит голос девушки Джона. — Напомни, как вы, ребята, называетесь? — спрашиваю я у Джона. — Canadian History. — Вы из Канады? — Нет. — Бывали там? — Пару раз. — Знаете что-нибудь о ее истории? — Нет, это просто название группы. Мы были немного пьяны, когда придумали его. Потом оно просто привязалось. Брендон берет гитару, тихо играет, а Том начинает петь. Ударник, которого зовут Нейт, набрался смелости сказать мне, что он считает крутым то, что мы выпиваем вместе. Кажется, они не против, что я завалился на их вечеринку. С чего бы им возражать? У них больше никогда не будет шанса обдолбаться с кем-то настолько же талантливым или знаменитым, как я. Брендон начинает играть кантри, что смешит Тома. — Ох уж этот парень! — восклицает он и показывает на Брендона. — Мне чертовски нравится этот парень! Джон согласно кивает, и, поскольку никто нас не слушает, я спрашиваю у него: — Ты не против того, что Брендон... ну, ты знаешь. — Он что? — уточняет Джон, озадаченный. — Нет, нет, давай в миноре! — произносит Том, и Брендон выполняет его просьбу, они оба воют от смеха, пока Нейт барабанит по подушке двумя пустыми бутылками из-под пива. — Что он играет не за ту же команду, что и ты, — намекаю я. — Не! — восклицает Джон. — Ты же тоже здесь, так? Нам нравится быть в туре с вами, тысячи новых людей услышат нашу музыку. Это круто! — Рай, сыграй что-нибудь, — произносит Брендон, протягивая мне гитару. Я беру её чисто из удивления, что Брендон назвал меня по моему неофициальному прозвищу. Я тупо смотрю на инструмент какое-то время, слишком обкуренный и пьяный, чтобы вспомнить, как играть Foxy Lady. Я начинаю играть, остальные подпевают, и мне становится интересно, так ли проходят туры, о которых все говорят, но которые я никогда не видел своими глазами. Парни тусуются вместе, напиваются, пот, слюни и музыка. Обязательно музыка. — У нас пиво закончилось! — расстроенно восклицает девушка Джона, и Нейт встает, слегка пошатываясь. — В моем номере есть ещё. Пойдем, возьмем немного. Давай! Кэс, вставай. Я тебя понесу. Я тебя понесу, серьёзно. Вот так и... — Девушка начинает визжать, когда Нейт поднимает её и перекидывает через плечо. Она болтает ногами и смеется, Джон шлепает по заднице. — Только не урони её! — говорит он, садясь рядом со мной, а Нейт уносит девушку из комнаты. Я передаю ему гитару, и он начинает играть. Не узнаю мелодию, но она чертовски хороша. — Импровизирую, — мямлит он и тихо смеется. — Продолжай, — говорю я, внезапно весьма заинтригованный. У Джона поразительный вкус. Мы начинаем болтать и не можем остановиться, передавая друг другу гитару и перекидываясь идеями. Он охренеть какой талантливый парень. Брендон, Нейт, Том и девушка снова играют в карты, а мы не обращаем на них внимания. — Если эта ваша группа распадется, — говорю я в какой-то момент, и он смеется. — Или просто захочешь поиграть. Или сторонний проект. Я думаю, нам стоит попробовать, да, думаю, будет весело. Может быть, когда-нибудь. — Может быть, — отвечает он, довольно улыбаясь. — Да, чувак. Это, эм, это было бы круто. Мы могли поиграть вместе завтра. — Да, конечно. — Бля. Здорово, — он удивлен и польщен. Просто сияет. Нейт вырубается, когда я собираюсь уходить. Мы с Джоном говорим о собаках. Он много о них знает, может назвать пятьдесят разных пород. Новые шотландские охотничьи ретриверы — верные домашние животные. Я понятия не имею, как они выглядят. Он говорит, что они рыжие и шустрые. Брендон, спотыкаясь, идет с нами по коридору, шарясь по карманам и пытаясь вспомнить, какой у него номер. Пальцы Брендона касаются кожи над его джинсами. Джону пару раз приходится помогать ему идти прямо, а я иду за ними, они напоминают мне птиц, подлетающих к озеру, чтобы попить воды ночью. Смотрю, как Джон и Брендон обнимаются на ночь. Короткое объятие одной рукой, я так же обнимаюсь с Брентом или Спенсером. Брендон машет мне на прощание, а Джон так добр, что провожает меня до моей двери. Он до раздражения трезв. — Так это была твоя девушка, — вдруг говорю я. — Ага, Кэс. Кэсси. Любовь всей моей жизни, — Джон широко улыбается. — Два года вместе уже. Я почти уверен, что Спенсер смог бы трахнуть её, если бы захотел. Он известная рок-звезда, а этот Джон — кто он вообще нахрен такой? Я тоже мог бы трахнуть её. Точно мог бы. — Ха, — мы подходим к моему номеру, Джон открывает передо мной дверь. Я останавливаюсь. — Знаешь, он педик. — Что, прости? — Брендон, — уточняю я, показываю туда, откуда мы только что пришли. Когда я закрываю глаза, то вижу красивое лицо Брендона, он смеется. — Он трахает парней. Некоторые так делают. Джон кажется удивленным. Попался. Попался, ублюдок. Говорю это только потому, что это правда. Ради честности. Ради чести. Джон вроде неплохой парень, он заслуживает знать правду. — Да, некоторые так делают, — соглашается Джон. — Тебя это смущает? — Нет, — тут же отвечаю я. Меня это вообще не волнует. Я просто не могу прекратить думать об этом. — У вас есть такие в группе? Или в команде? — с надеждой спрашиваю я. — Ну, у нас есть один чёрный? Я разочарованно качаю головой. Большинство моих знакомых не парятся о расовой принадлежности ещё со времен Марвина Гэя. Я хочу сказать, и это важно, что у нас есть роуди-гей, который кажется неплохим, умеет петь и играть на гитаре, считает себя симпатичным и слишком обаятельным, чтобы остепениться, и однозначно не хочет говорить о своей семье. Вот такая вот у нас штука, забавная, странная штука, и я понятия не имею, что с ней делать. Инструкция к ней не прилагалась. — Спокойной ночи, — бормочет Джон, и я заваливаюсь в свой номер, раздеваюсь, прикуриваю сигарету и наблюдаю, как дым поднимается всё выше и выше к потолку.