***
— Итак, ты первый, — говорю я. Сейчас четверть пятого утра, и я ем свой ранний завтрак, состоящий из чизбургера, картошки фри и молочного коктейля с клубникой. Я ещё даже не ложился. Я бодрствую, когда у меня есть возможность поспать, и засыпаю, когда мне нужно быть бодрым. Из-за флуоресцентной лампы, которая висит над нашим столиком, у меня болят глаза, её свет попадает мне прямо в лицо, отражаясь от черной поверхности стола. Я знаю, что выгляжу дерьмово, вздыхаю, откусывая очередной кусок безвкусного бургера. Я слишком устал, чтобы меня это волновало. Брендон сидит напротив меня в этой придорожной забегаловке и он выглядит так, будто его подташнивает. — Что? — спрашиваю я, не прекращая жевать. — Твоя мама тебя вообще учила, как вести себя за столом? — Я голоден. — Я заметил. Я потягиваю напиток через трубочку, а Брендон наблюдает. Молочный коктейль с клубникой — вкуснятина. Брендон смеется. — Ты хоть представляешь, сколько калорий ты сейчас употребляешь? А ведь ещё даже не рассвет. — Калории? Что это вообще? Слушай, чувак, вот тебе секрет любого тура: как только у тебя есть возможность поспать — ты спишь. Есть возможность поесть — ты ешь. Картошечки? Он качает головой. Ему же хуже. Все остальные спят. Брендон ведет всю оставшуюся дорогу, и мы остановились, чтобы заправиться. Группа разогрева последовала нашему примеру, они припарковали свой автобус рядом с нашим. Здесь, на севере, довольно странные ночи, тут даже толком не темнеет. Мир кажется светло-синим, будто солнце просто закуталось в покрывало и спряталось за углом. В другом углу кафе сидят танцовщицы и несколько парней из группы, слишком возбужденные туром, чтобы уснуть. Им легко, у них с нами всего несколько выступлений. Этого недостаточно, чтобы научиться или понять нас, хотя, не то чтобы мне хотелось, чтобы люди меня понимали. Минус двенадцать, остается сорок три. Я снова сосредотачиваюсь на Брендоне, который медленно попивает кофе, дожидаясь, пока он остынет. — Ты должен рассказать мне что-то о себе, прежде чем я расскажу тебе о Хэйли. — Понимаешь ли, я думал об этом, и у меня правда нет ничего интересного. — С тобой никогда ничего не происходило? — скептически спрашиваю я, и он кивает. Ну, это, блять, ложь. Как насчет его исчезновения? Или его детства в раю мормонов? Но он не знает, что я знаю об этом, и более чем ясно, что он не хочет, чтобы его спрашивали о его прошлом. Я уже пробовал. — Ну, что ты знаешь? Брендон смеется. — Я знаю хорошие бары в Кастро. — Ладно, тогда расскажи мне о них. Только честно. Он медлит. — Даже не знаю, чувак. Это может, эм... задеть натурала с такими высокими моральными ценностями, как у тебя. Я отмахиваюсь. — Я тебя умоляю, нет у меня никаких моральных ценностей. Когда-то у меня была девушка, которая хотела, чтобы я душил её, пока она не потеряет сознание. К твоему сведению, я так и делал. Брови Брендона уползают на лоб. — Что ж, ладно. И он начинает рассказывать мне истории о Сан-Франциско, который является землей обетованной для парней вроде него. Я не могу себе этого представить, хоть и пытаюсь. Туда постоянно съезжается всё больше и больше гомосексуалов; каждую неделю появляются новые лица. Сбежавшие молодые парни, некоторые — повзрослее, за тридцать или сорок, которые только сейчас решились признать, кем они являются. Брендон говорит, что его предыдущая квартира была на Кастро-стрит, прямо там, где происходит всё самое интересное. (Я спрашиваю его, где он живет сейчас, и он пожимает плечами, немного краснея, и смотрит в окно. "То тут, то там. С этим туром, этим летом я живу в автобусе".) Можно пройтись по главной улице и увидеть, как целуются мужчины. Иногда и женщины, лесбиянки там тоже есть. Но иногда ты узнаешь, что кого-то избили прошлой ночью, меньше чем в двух кварталах от места, где ты живешь. А иногда к тебе пристает какой-нибудь христианин, пытающийся всучить тебе листовку, и кричит, что ты омерзительный, больной извращенец. Брендон политический активист, но не все такие. Большинство вообще не заморачивается насчет общей картины. Он описывает улицу, где обычно водятся молодые хастлеры. Только приехавшие в город, без денег, они готовы переспать с кем угодно и сделать что угодно. И, несмотря на это, это хорошие парни, но многие из них в какой-то момент просто исчезают с клиентом и больше никогда не возвращаются. Женатые мужчины средних лет забирают их и трахают в грязных мотелях, чувствуя себя виноватыми, будто Бог ненавидит их за то, что они возжелали молодое мальчишеское тело. Такой парень получает двадцать баксов, полную задницу спермы и синяки по всему телу. Но эти парни, эти хастлеры, они только для латентных геев, не являющихся частью этого общества. Если ты хочешь секса, ты его найдешь. Где угодно. Когда угодно. — Мы называем это дырками славы, — объясняет он, а я неверяще пялюсь на него, пока он описывает мне бар, который и не бар вовсе, а место, в котором можно просто заняться сексом. И там нет никаких отдельных комнат для этого. Просто бар, громкая музыка, тусклый-тусклый свет и куча темных углов и диванов. А ещё там есть коридоры с дырками в стенах, и ты можешь просто засунуть член в одну из них, и какой-то парень за стеной отсосет тебе. И ты понятия не имеешь, кто это. Брендон знает парня, который случайно отсосал своему брату. — Ты же понимаешь, что это отвратительно, да? — невозмутимо говорю я, хоть мне и правда противно, пока он истерически смеется. — Да, знаю, чувак, но об этом все неделями болтали! Серьёзно, это было очень смешно! — он вытирает уголки глаз. — Так, на чем я остановился? Ах да, секс. Точно, да. То есть, у меня никогда не было гетеросексуального опыта, но я много раз видел, как это. И у натуралов такие нелепые ритуалы ухаживаний. У геев всё просто. Ты замечаешь парня, который тебе нравится, смотришь ему в глаза и киваешь на угол; если он не против, то пойдет с тобой. Даже разговаривать необязательно, чувак. — Бля, — почему с девушками всё не так просто? — Это, типа... какой-то особенный взгляд или...? В смысле, как это делается? Вот посмотри так на меня. — Эм, ладно, — он опускает глаза и прокашливается. Затем поднимает взгляд, и, ох. Ох. Его глаза смотрят прямо в мою сраную душу, или даже глубже, мягко и приглашающе, его пухлая нижняя губа игриво зажата между белыми зубами, губы изгибаются в очаровательной улыбке, и это самый настоящий соблазн. Прямо передо мной. Неудивительно, что перед ним не могут устоять. — А, — всё, что я из себя могу выдавить. Брендон начинает смеяться, соблазн тут же испаряется, и он снова становится самим собой. Утаскивает у меня кусочек картошки фри. — Я не хожу в такие места. Бывал там один-два раза, но мне хватило, знаешь? Я имею в виду, всё сосредоточено на сексе, потому что именно этим мы отличаемся от вас. Но это не значит, что всё дело в сексе. Есть ещё любовь, дружба и серьёзные отношения. — Только не для тебя, конечно же. Ты же слишком милый, чтобы остепениться. — Ты запомнил, — широко улыбается он. Танцовщицы громко хихикают, и мы смотрим в их сторону. Тогда они смеются ещё громче. Брендон вздыхает. — Кажется, та брюнетка запала на меня. Бедная девушка, никакого гей-радара. — Ну конечно, — посмеиваюсь я. Ясное дело, что она хочет меня. В этот момент девушка встает и направляется к нам. Мы с Брендоном обмениваемся взглядами. Она сияет. — Привет. Я Трэйси. Одна из танцовщиц? — Да, знаю, — Брендон улыбается ей в ответ. — Видел тебя на сцене в Торонто. Ты очень гибкая. — Это врожденный дар! — смеется она, втискиваясь на место рядом с Брендоном без приглашения, и добавляет: — Но, если честно, это тяжелая работа, вы даже не представляете, — она пьяна. Я всё ещё не до конца протрезвел с прошлого вечера. Какой идеальный баланс. — Уверен, что так и есть, — отвечаю я ей и допиваю свой коктейль. Всё же я всего лишь жалкий человечишка — теперь, когда я наелся, мое тело хочет спать. — Вы же скоро уезжаете? Вот мы да. Но я думала, может, вы вдвоем проведете мне экскурсию по вашему автобусу? Он такой блестящий и новый! Могу поспорить, это, эм, было бы просто прекрасно. Если бы я пошла... с вами обоими. Втроем. В ваш автобус. Брендон заметно бледнеет, но нам с Джо постоянно предлагают тройнички. Я бы никогда не согласился, не-а, не с Джо. Господи, это слишком неправильно. Была ещё когда-то одна девчонка, которая хотела меня и Спенсера, что ещё было бы ещё неправильнее. С двумя девушками — конечно, такое у меня уже было. У меня даже был секс, когда я был в одной комнате с другими участниками группы, но у нас никогда не было секса вместе. Трэйси пьяно улыбается. Для парня, который посещал дырки славы, Брендон чересчур шокирован. — Спасибо, Трэйси, но этого никогда не произойдет, — смеюсь я. — И дело не во мне или Брендоне, между прочим. Дело в тебе. Она хмурится. — Ну ты и придурок. — А ты шлюха, и что дальше? Трэйси тут же начинает кричать, явно взбешенная: — Тебе стоит послушать, какое дерьмо о тебе говорят, Райан Росс! Уж явно не тебе судить меня! Я была королевой выпускного! Одна из других танцовщиц подбежала к нам и аккуратно пытается унять Трэйси, приговаривая: — Трэйс, пойдем! Пожалуйста. Извините, ребята, она немного перебрала... Трэйси фыркает и разворачивается, огрызаясь: — Не трогай меня! Келти, не трогай меня! Блондинка ещё раз смотрит на нас извиняющимся взглядом, её глаза задерживаются на мне немного дольше, а потом она и остальные танцовщицы выходят из кафе. Брендон громко мычит: — Неловко. — Сучка, — отмечаю я, собирая оставшийся кетчуп с тарелки большим пальцем и облизываю его. Брендон пристально смотрит. — Я могу доесть кетчуп, если захочу! Блять! — я встаю и направляюсь к двери, Брендон идет за мной. Дерьмо, которое обо мне говорят. Кто говорит и что они вообще знают? Никто не идеален. Никто, блять, не идеален, и какая разница, пусть говорят, что хотят. Мне плевать. Чего они добились? Отдали свою жизнь музыке, как я? Пожертвовали столько же, сколько я? Тупая, пьяная сука. — Райан, ты в порядке? — спрашивает Брендон, когда мы подходим к автобусу. Я его игнорирую. Он закатывает глаза. — Слушай, не надо ко мне относиться так, будто... — Технически, ты работаешь на меня, так что я могу относиться к тебе так, как захочу. Понял? Брендон не отступает. Все, кого я знаю, кроме Спенсера и Жак, уже отступили бы. — Чувак, не похер ли, что она сказала? Неужели ты так чувствителен к критике? Могу поспорить, ты даже не можешь прочитать отзывы к альбомам... — О, могу, это не проблема. Нас всё равно всегда хвалят. Брендон цокает языком, и это говорит больше, чем сказали бы слова, что сейчас я веду себя как испорченный, избалованный, эгоцентричный, высокомерный ублюдок, и какая разница, что думает Брендон? Он всего лишь какой-то бездомный педик. Он открывает дверь автобуса, и я быстро захожу внутрь, снимая куртку и кидая её на диван в засранной гостиной, где на полу валяются пивные бутылки и наброски сет-листа. Брендон следует за мной и говорит, понизив голос, чтобы не побеспокоить спящих на своих полках парней: — Ты всё ещё должен мне историю, но оставим это на другой раз, когда твое эго придет в порядок. Я стягиваю футболку и бросаю её на пол, качая головой. — Ты так близок к тому, чтобы потерять работу, Брендон. Пиздец как близок. Я иду в свое гнездышко, больше не говоря ему ни слова, снимаю джинсы и ложусь под одеяло. Через минуту автобус трогается, и я жду, пока сон наконец возьмет верх, наблюдая за огоньками за окнами, которые создают меняющиеся странные тени на стенах. Но сон не приходит.***
Толпа ревёт, словно голодный дракон, а свет нагревает мою кожу, превращаясь в пламя, сжигающее меня. Мои пальцы болят, когда начинается последняя песня, футболка приклеилась к спине. Брент подходит ко мне, двигаясь под музыку, прижав бас к низу живота и паху. Я откидываю голову, пытаясь убрать влажные пряди со лба. Джо орет "Еее!" в свой микрофон. В этой песне нет никаких ебаных "еее". Свет всё меняется, яркий желтый и красный и голубой, а я подхожу ближе к микрофону и пою, публика начинает мне подпевать. Сейчас текст знают все. Прекращаю играть на гитаре после второго куплета, и мы начинаем новую часть. Ловлю бубен, который бросает мне Зак с края сцены. Сначала держу его над головой, а потом бью по нему на уровне груди, чтобы микрофон улавливал звук. Наконец, ударные затихают, остаются только бас, бубен и гитара. Потом затихает и бас, и Джо дергает последнюю струну, и остаюсь только я и мой голос и бубен, и публика поет последнюю строчку вместе со мной, пока парни стоят рядом со мной в ожидании, и вот край бубна ударяется о мою ладонь в последний раз. Закрываю глаза. Капля пота стекает по моему носу. Раз, два... Они начинают кричать и аплодировать. Я отхожу на шаг от микрофона, от света, словно раненое животное, отступающее от хищника. Джо обращается к толпе: — Большое спасибо, Оттава, вы прекрасны! Мы покидаем сцену, даем пять команде, которая ждет, чтобы начать всё собирать. Мой взгляд встречается со взглядом Брендона. — Жди меня у автобуса через двадцать минут, — говорю я, и это звучит как приказ, хоть я этого и не хотел. Он выглядит удивленным, но кивает, а Пит пожимает плечами, мол, ладно, Брендон может преждевременно улизнуть от своей работы. Публика пытается уйти, тысячи ног беспокойно двигаются. Приняв быстрый душ и надев чистую одежду, я закидываю на плечо сумку с бельем и иду курить на улицу. Остальные ещё даже не переоделись, всё ещё дрожат от адреналина после выступления. Им нравится выступать, всем остальным. Брендон появляется, когда я только наполовину скуриваю первую сигарету. Тур-автобусы стоят на огороженной площадке за зданием, и мне не нужно волноваться, что меня тут заметят. Опираюсь спиной на серебристый бок нашего автобуса, сумка лежит у моих ног, мои волосы влажные после душа. Брендон подозрительно смотрит на меня, в его взгляде виднеется намек на обиду. Я откашливаюсь и вытираю нос. — Привет. — Ты хотел меня видеть? Киваю в знак подтверждения. — Может, собираешься меня уволить? — насмешливо спрашивает он. Я заставляю себя не думать обо всем дерьме, что он мне наговорил, потому что если буду об этом думать, то снова разозлюсь. Я весь день пытался забыть об этом. — Это произошло несколько лет назад, когда мы ещё не были так знамениты, — начинаю я, и он тут же затихает, заинтересованно глядя на меня. — Мы тогда только выпустили второй альбом, и я думаю, Хэйли пришла на концерт со своей подругой, которая была большой фанаткой. Тогда это было намного легче, то есть, я никогда не любил общаться с фанатами, но тогда это случалось чаще, фанаты просто слонялись вокруг, пока мы собирали аппаратуру. Хэйли и Спенсер разговорились, пролетела искра. Она приехала за нами в следующий город, чтобы снова увидеться. То есть, я подумал, что она была просто очередной группи, но Спенсер тогда запал на нее. — Она была группи? — Нет, — смеюсь я. — Только не она, нет. Она слишком порядочная для этого. Ну, или я так думал, — я докуриваю сигарету, шаркая по асфальту подошвой обуви. В Брендоне есть что-то такое, что заставляет меня нервничать. — Я ей никогда не нравился. Она считала, что я плохо влиял на Спенсера. Она знала Спенсера, сколько, пару месяцев, и сделала такой вывод? Я знаю Спенсера с самого детства. Но я знаю, что она увидела в Спенсере то, чего я никогда не увижу, это понятно. Я имею в виду, Спенсер изменился за то время, что они были вместе. Мы становились всё популярнее, и тут появляется Пит. Нужно понимать, что эта группа — это товар. Это было первым, что сказал Пит, когда мы подписали контракт с Capitol, а он стал нашим менеджером. И мы должны были быть уверены, что молодежь захочет нас покупать, а большая часть этой молодежи — это девчонки, которые мечтают о нас, поэтому девушки? Плохая затея, это могло навредить группе. А мы этого не хотели. Поэтому Хэйли пришлось уйти. Брендон хмурится. — Спенсер бросил свою девушку, просто потому что Пит сказал ему это сделать? — Нет. Спенсер отказывался от этого. Он же был влюблен, не забывай. Она была любовью всей его жизни, он хотел жениться на ней и состариться вместе с ней, и всё такое. Так что Пит сделал ей предложение, от которого она могла отказаться, но не сделала этого. Она взяла деньги, и когда Спенсер однажды вернулся домой из студии, её уже не было. Даже собак с собой забрала. — Значит, это была не любовь. — Да и порядочной она не была, — заключаю я, прикуривая вторую сигарету. Дымлю словно паровоз, ну так и что? Курение моему здоровью не вредит, вроде бы. Брендон выглядит расстроенным, но я рассказал ему правду. Да, Пит поступил как последний мудак, но ведь она могла просто послать его, так? А после этого Спенсер грозился уйти, но сделал правильный выбор и остался. Он нужен мне в этой группе. Но он изменился. Мне кажется, что Спенсер отгородился от меня после того, что произошло, а я ведь не принимал ничью сторону в этой ситуации. Я был рад, что Хэйли исчезла. Не имею ничего против нее, но она бы никогда не вписалась в наш мир. Она была слишком бескомпромиссной. Но и Пита я не послал к чертям, просто забил и решил, что так и должно быть. И спустя шесть месяцев, у Спенсера всё ещё есть секреты, и он больше не обратится ко мне, если что-то будет не так. Наверное, не доверяет мне больше. — Это ужасно, — наконец шепчет Брендон. — Ты... делишь так много с другими людьми, отдаешь им свое сердце, а они... они берут взятку, чтобы уйти. Будто ты вообще ничего не значишь. — А Спенсер всё ещё и слова плохого о ней не скажет. Любовь не только слепа, а ещё и глупа. Но мы все чем-то пожертвовали ради этой группы, знаешь. Просто жертва Спенсера оказалась слишком личной. — А что насчет Жак? Почему тебе можно иметь девушку? Я качаю головой. — Это совершенно другое. Хэйли и Спенсер были чем-то вроде суперпары, единым целым, заканчивали предложения друг за друга, влюбленные глаза, планы на будущее. Жак же просто девушка и друг. Конец. — Ты говорил, — вспоминает Брендон, протянув руку и вскинув бровь, и я передаю ему свою сигарету. Он глубоко затягивается. — Я бы никогда не позволил ей лезть в музыку. Она не представляет угрозы для группы. И я знаю, что Спенсер всё ещё злится, но он молод! Он известный барабанщик. Ему нужно наслаждаться свободой, понимаешь? — Вот только Спенсер этой свободой никогда не пользуется, и если Брендон достаточно внимателен, то он наверняка знает это. — В любом случае, вот вся история. Тебе лучше не упоминать Хэйли. Я вроде как пытался помочь ему двигаться вперед, уговорить снова спать с девушками, но он ни в какую. Брендон кивает и стряхивает пепел с сигареты. — В этом туре вообще чертовски сложно потрахаться. Все такие натуралы. Я усмехаюсь. — Как насчет той вечеринки в Кливленде? Брендон пожимает плечами, не спрашивает, откуда я знаю. — Это было несколько дней назад. Кто вообще помнит Кливленд. Хотя, мне следовало этого ожидать. Рок, может, и прогрессивный, но не люди. — О, бедняжка-гей, застрял здесь с рокерами-натуралами, — смеюсь я, и он злобно смотрит на меня, прежде чем закатить глаза. — Может, тебе повезет с той танцовщицей Трэйси. Он морщится. — Давай не будем об этом. Никогда. То есть, я знаю, что наше поколение сумасшедшее, мы творим всё то безумное дерьмо, о котором наши родители и не думали даже, и я тоже хочу получить разного рода опыт. Я мог бы поцеловать девушку. Я целовал девушек раньше, и это не вызывает у меня отвращения. Но Трэйси? Нет, это уже слишком. — Если ты отчаянный, — произношу я, но он качает головой, будто он никогда не отчается настолько. Он бросает сигарету на землю и наступает на нее, а я наблюдаю за ним и внезапно чувствую себя игриво. — Иди сюда, — говорю я, и он приподнимает бровь, когда я подхожу ближе. — Что? — Прошлой ночью я вел себя, как придурок. Можешь мне не верить, но я знаю, когда веду себя, как придурок. — Считай, что я поражен. Я делаю ещё один шаг и оказываюсь в пределах его личного пространства. Брендон озадаченно смотрит на меня. Я начинаю наклоняться, шепчу дразняще и самодовольно: — Позволь мне извиниться. Брендон замирает, его глаза расширяются. — Что ты делаешь? — Жалею тебя, — я пожимаю плечами и усмехаюсь, удивленный мыслью о том, чем, как он думал, он будет заниматься в этом туре, и наклоняюсь дальше, пока мои губы не находят его. Это не вызывает у меня отвращения, как он сказал, ведь так или иначе поцелуй никогда ничего не значил. Просто кожа на коже. Вот чего я ожидаю, и я уже представлял, как он отскакивает от меня, и как я смеюсь над ним после этого. Но это не шутка. Наши губы соприкасаются, и это больше не смешно. Прикосновение совсем легкое, но я чувствую его тепло, запах сигарет в его дыхании. И, может быть, может быть, если бы его губы не были немного приоткрыты, я бы не заметил легкую влажность его нижней губы. Но я замечаю её, и с удивлением отступаю, но всего на дюйм, или даже меньше. Меня пронзает насквозь. Мой взгляд сосредоточен на его щеке, наши дыхания смешиваются. Брендон сглатывает. У меня внутри что-то переворачивается. И это. Это было. Это... Мы одновременно двигаемся друг другу навстречу, он немного наклоняет голову, наши губы близко, пытаются найти что-то, ищут, а потом всё становится на место, как и должно быть, потому что наши губы снова соприкасаются. Я чувствую этот поцелуй всем своим телом. Он кладет ладонь на мое бедро, а я сжимаю его волосы в кулак и притягиваю его ближе, наши губы вдруг прижимаются сильнее. Разряды возбуждения проходят вверх-вниз по моему позвоночнику, это всё из-за жадных движений наших ртов, и его губы, боже, они такие мягкие. Его щетина царапает мой подбородок, он гладит мою шею огрубевшими кончиками пальцев. Его язык проходится по моей нижней губе, а потом проскальзывает глубже, и я не возражаю. Может, мне стоит. Но я не возражаю. Это больше не жалость. Нет, жалость, определенно. Его короткие волосы оказываются между моими пальцами, наши тела прижимаются друг к другу. Судорожный вздох, вырвавшийся из моего горла, теряется, когда наши языки начинают двигаться вместе, так грязно и требовательно. Брендон стонет — короткий возбужденный звук, и мы прижимаемся друг к другу пахами, животами, грудью. То, как его тело отражает мое, пугает и очаровывает меня. Я продолжаю целовать его, пульс учащается, глажу большим пальцем линию его челюсти, когда он открывается мне. Что я делаю? Какого хуя я вообще делаю? Его рука перемещается на мою поясницу, к краю моих джинсов, где его ногти впиваются в мою кожу. Внезапная волна жара накрывает меня с головой. А потом я слышу стук каблуков по асфальту, отчетливое цок-цок-цок где-то поблизости. Я отрываюсь от поцелуя, или поцелуев, битвы наших ртов; ниточка слюны тянется от моей нижней губы к его, а потом рвется. Я отступаю назад в ужасе. Брендон, кажется, в таком же шоке, что и я. Цок-цок-цок... — Брендон? Брендон вздрагивает, вытирает рот, а я смотрю на девушку, которая только что вышла из-за автобуса. Блондинка-танцовщица, которая вчера ночью увела Трэйси. Она в замешательстве. Я в спешке начинаю искать сигарету, чтобы хоть чем-то занять руки, но знаю, что копаюсь в карманах зря. — Да? — спрашивает Брендон. Его голос звучит грубо. — Пит отправил меня за тобой? Брент не позволяет другим роуди паковать свой бас, так что ты им нужен, — она выжидающе улыбается. Мое сердце стучит в бешеном ритме, запертое в грудной клетке без надежды на побег. Какого хрена я только что...? — О. Да. Конечно, — Брендон смотрит на меня. Я избегаю этого взгляда, прикуривая сигарету и глубоко затягиваясь. Вижу, как его ноги отходят и исчезают за автобусом. Отчетливое цок-цок-цок и её болтающий дружелюбный голос, а Брендон не издает никаких звуков, когда ходит, вообще никаких. Он из тех, кто подкрадывается к тебе, и вот он уже на тебе, ты на нем, прежде чем у тебя возникнет хоть малейшая ебаная мысль о том, что сейчас произойдет.