***
Просыпаюсь с ужасным похмельем, приоткрываю глаза и осматриваю комнату, в которой нахожусь. Я не узнаю её. Из громадных окон льется свет, а я лежу на диване в чьей-то гостиной. Слышу, как кто-то где-то напевает мелодию, которую я вроде раньше не слышал. В последнее время я частенько просыпаюсь в самых неожиданных местах, поэтому я особо не переживаю. Издаю стон и поворачиваюсь на бок, всё вокруг словно кружится. А потом что-то происходит, и я цепляюсь за диван, но всё равно больно и громко падаю на пол. — Ой, — выдавливаю я и остаюсь на месте, моргая в потолок. Меня тошнит. Может, меня сейчас вырвет. Интересно, владелец этого места будет против, если я устрою здесь бардак? Я слышу, как кто-то приближается, а потом в поле моего зрения появляется Джо, но он вверх ногами, вокруг его лица лохматые кудри. У меня внутри всё горит, горло болит от пения, криков, алкоголя, травки, сигарет и ещё длинного списка вещей, которых я не помню. Как будто кто-то взял вилку и расцарапал ею мое горло. Джо смотрит на меня сверху вниз. — Завтрак готов. Через полчаса нам нужно выезжать в аэропорт. Потом Джо уходит, а я всё ещё просто моргаю. Аэропорт? Встать оказывается удивительно трудно. Гравитация, сраная гравитация. Когда я встаю, то понимаю, что нахожусь в гостиной Джо. У него неплохой дом, который он купил в прошлом году на деньги группы. Я давно здесь не был, поэтому сначала иду в неправильном направлении, оказываясь в музыкальной комнате с кучей гитар на стенах. Это мог бы быть мой дом, но я застрял в маленькой квартире и хаосе. Не знаю, почему упорно сопротивляюсь переменам, возникшим с успехом группы. Наличие денег — это приятная перемена, но всё же... Останавливаюсь у порога кухни и вижу Пита и Джо, сидящих за столом, они тихо разговаривают. Слышу фразу "ушел в запой", прежде чем они меня замечают. — Райан, — произносит наш менеджер, жестом предлагая мне сесть. — Хочешь яичницу? Меня тошнит ещё сильнее от мысли о размазанных по тарелке яйцах, я прикрываю рот рукой. Закрываю глаза и жду, пока тошнота отступит, сильно трясу головой. — Значит, нет, — говорит Пит, пытаясь засмеяться, хотя ему вовсе не весело. Завтрак проходит в тишине. Джо дает мне стакан апельсинового сока, смешанного с водкой, и это именно то, что мне нужно. Я рад, что он помнит это из нашей прошлой жизни. Мне требуется некоторое время, чтобы понять, что имел в виду Джо, когда сказал, что нам нужно ехать в аэропорт, но потом до меня доходит. Снова в тур. Мы летим в Теннесси. Сильнее сжимаю стакан. Уже? Но я только... я только вчера вернулся в Лос-Анджелес. Такое чувство, что только вчера. Распаковал вещи, нашел рубашку, которая была не моей, а принадлежала... Уже? Нет. Я не хочу. — Что случилось вчера ночью? — наконец спрашиваю я хриплым голосом. Предполагается, что сегодня я буду петь для тысяч людей. Мой голос сорван. Алкоголь наполняет мой желудок, и это напоминает мне, что я не помню, что я делал. — Можешь поблагодарить Пита, — спокойно говорит Джо. — Он два дня тебя выслеживал. — А. Итак, я определенно немного ушел в запой. Я не собирался, не совсем. Просто всегда была вечеринка, на которую можно было пойти, когда заканчивалась предыдущая, куда меня всегда подвозили. До этого момента я не понимал, как удобно быть знаменитым, как удобно быть на вершинах чартов. Славу невозможно переоценить. Жак приходит домой к Джо, как раз когда мы собираемся уезжать, она приносит два чемодана. Она собрала для меня вещи. Я не знаю, чувствовать себя пристыженным, оскорбленным или польщенным, поэтому в итоге просто думаю, что она избавила меня от одной проблемы. Они явно ждут, пока я просмотрю вещи, чтобы убедиться, всё ли на месте, но мне всё равно. Если чего-то и нет, то я куплю это в пути. Мы с Жак обмениваемся долгими прощаниями, пока снаружи ждет такси, а Пит нетерпеливо поглядывает на часы. Мы с Жак провели не так много времени вместе, находясь порознь без особых на то причин. Мы всё равно виделись, смеялись, трахались, ругались, что можно с уверенностью назвать подтверждением нашего союза. Но я был занят тусовками с новыми друзьями, а она была занята созданием одежды и другими вещами, о которых я не хочу знать. Я почти уверен, что она всё ещё спит с Брентом. — Отожги там для меня, — говорит она на прощание. Я подмигиваю ей: — Так и сделаю, детка. Мне интересно, выгляжу ли я так же спокойно, как мне кажется. Наверное, нет. Скорее всего, я выгляжу как исхудавший, страдающий от измены, двадцати-с-чем-то-летний рокер, с намеком на тягу к самоуничтожению, дополняющим мой образ. Брент ждет нас в аэропорту. Он замечает мой прощальный подарок от Жак: красно-черное ожерелье, которое она сделала сама. Он, наверное, узнает его, но ничего не говорит. Она дала его мне. Надеюсь, его это задевает. — Так, парни, давайте поговорим, — произносит Пит, когда мы проходим охрану. Не хватает только Спенсера, который сам прилетит в Мемфис, несомненно, из Цинциннати, где живут его жена и ребенок, но Брент, Джо и Пит не знают этого. Никто не знает, кроме меня, и я должен носить это в себе, притворяясь, что всё нормально. Мне приходится вести себя так, будто я не догадываюсь о Жак и Бренте, будто ничего не знаю о происхождении одного из наших роуди, который исчез с лица земли, из своей любящей мормонской семьи. Я знаю всё это, знаю слишком много, и я не думаю, что кто-то вообще ценит то, что я делаю для этой группы. Они и понятия не имеют, а я принимаю свою судьбу, безмолвно, неохотно, став носителем чужих секретов, сам того не желая. — Кто рад второй половине тура? — спрашивает Пит, мы сидим у выхода 14, ожидая, пока объявят наш рейс. Мы выделяемся из толпы: я — с длинными локонами, обрамляющими мое лицо, Джо — с пышными темными кудрями, Брент — с темно-каштановыми волосами до плеч. — Будет так весело? — восторгается Пит, проверяя свои документы, пока я размышляю, станет ли мне легче, если я сейчас пойду в туалет, засуну два пальца в рот и проблююсь, пока мы не сели в самолет. — У нас будет выходной в Денвере! Круто, да? О, а в Далласе у нас фотосессия. Самое время для новых фотографий! И, не знаю насчет вас, но я с нетерпением жду Солт Лэйк Сити! — И что же такого в Солт Лэйк Сити? — резко спрашиваю я. Пит хмурит брови. — Ну, ээ... Я всегда думал, что там есть озеро? С соленой водой? Джо и Пит начинают обсуждать, есть ли там такое, а Брент говорит: — Там только мормоны, чувак, трахающие своих семерых жен. Это должно быть смешно? Это не смешно. Джо смеется, но это неудивительно, у него ужасное чувство юмора. Меня тошнит от Брента и Джо. Я знаю их так долго. Мы уже слышали все шутки и истории. Нам больше нечем делиться, совсем ничего нового. Нам нужна свежая кровь. Новые идеи. Мне нужно каким-то образом переродиться, а это не лучшая компания для этого. Тур ничего не изменит. И там будет он. Бля, я не хочу трезветь. — Я пойду в туалет, — сообщаю я своим товарищам и следую знакам, ведущим в сортир. Чувствую слабость во всем теле, будто я недостаточно отдохнул с последнего концерта. Я не готов к этому туру, ни морально, ни физически. Я всё ещё иду в туалет, когда замечаю в толпе знакомое лицо, среди всех людей, прилетевших и улетающих, отпуска, командировки, медовые месяцы. Я пристально смотрю на него, мой мозг пытается воспринять появление того, кого я не ожидал увидеть. Парень не замечает меня, но я спешу за ним, кладу руку ему на плечо, и он поворачивается с удивленным выражением лица. — Райан. — Джон. Мы смотрим друг на друга. — Что ты делаешь в Лос-Анджелесе? — спрашиваю я, зная, что в последний раз, когда мы виделись, я послал его нахуй, но мир тесен. Мы не можем вот так случайно встретиться и не поговорить, ведь так? Мы были друзьями. Несколько дней. Мы подходили друг другу. Почему же перестали? Джон Уокер всё ещё остается чужим по многим причинам, но я лучше поговорю с ненавистным мне незнакомцем, чем с отвратительным другом. — Мы выступали тут. Группа, — уточняет он, и я замечаю Тома неподалеку, который смотрит в нашу сторону, а потом притворяется, что не смотрел. Видимо, не хочет со мной разговаривать. — Сейчас улетаем домой. Лето — всегда неспокойная пора для музыкантов. Молодежь просто хочет веселиться, бухать, трахаться и слушать музыку, а мы летаем и ездим по штатам, чтобы развлекать их. Не то чтобы Canadian History сильно популярны, они находятся в категории "о да, думаю, я слышал о них", пытаясь выжить в мире музыки. Ставлю десять баксов, что у них не выйдет. — Здорово. А мы летим в Теннесси, возвращаемся в тур после перерыва. — Ладно, — пожимает плечами Джон, убивая разговор. Он смотрит на меня так, будто ждет чего-то. Я всего лишь стараюсь быть вежливым: мы были в одном туре, в конце концов. Мне хотелось бы притвориться, что я уже не помню, почему мы поругались, но я помню. Знаю, что помнит и он. Их ударник заварил с нами кашу, а потом получил бутылкой по башке, а Джон лгал мне, и я ненавидел его за то, что он позволил мне увидеть свет там, где его не было, и теперь я просто не знаю, что сказать ему. Вообще, я больше не злюсь. Конечно, сейчас мы можем отступить и посмеяться над всем этим. — Так у Canadian History всё в порядке? — спрашиваю я, не придумав ничего другого. Джон открывает рот, но тут внезапно рядом с ним появляется Кэсси, красивая как всегда, и окидывает меня холодным взглядом. — Райан. Какое совпадение, — неприятно говорит она, а Джон обнимает её за плечи. Они стоят стеной, и мне не пройти. — Да, мир тесен. Мы отправляемся в тур и всё такое, — повторяю я. — О! — говорит она и внезапно искренне улыбается. — Брендон здесь? Делаю шаг назад. Ну вот. — Нет. Его нет, — выдавливаю я, осмеливаюсь посмотреть на Джона, который сжал губы. — Слушай, насчет этого... — Если ты собираешься опять наехать на меня за то, что я, якобы, рассказал всем, что Брендон гей, то не напрягайся, — рычит Джон. — У твоей группы с этим больше проблем, чем у моей, даже если Нейт и вышел из себя той ночью. Я никому не рассказывал, ясно? — решительно говорит он с ноткой злости. Он поднимает взгляд, когда из динамиков слышится женский голос. — И наш рейс объявили. Удачи в жизни, Райан. Я молча смотрю Джону и Кэсси вслед, они идут к Тому, который бросает на меня презрительный взгляд. Я вспоминаю, как Брендон схватил меня за руку и потащил за собой, когда мы бросили в Нейта бутылку, как Брендон смеялся и как я себя чувствовал из-за этого, как это успокаивало. А ведь это было ещё до всего этого. Фыркаю и отвожу взгляд. Я всё равно не хотел дружить с Джоном. Здесь я звезда. Это он должен быть польщен, что я уделил ему время. Слышу в своей голове мягкую мелодию, и понимаю, что это одна из тех песен, что мы с Джоном написали. Хорошая была песня. Мы могли бы стать чем-то, он и я. Была та искра, чтобы создавать музыку. Потрясающую музыку. Но Джон застрял среди посредственных музыкантов, а я застрял среди трех неблагодарных мудаков, плюс Пит. Это как-то неправильно. Пит находит меня, он явно убежден, что я просто сбежал. Мы садимся в самолет, и я пытаюсь уснуть. Я бы позвонил Джону и всё наладил, если бы не тот факт, что он такой же лжец, как и все остальные. Мне очень хочется, чтобы это было не так.***
У автобуса нет имени, хотя мы всё ещё спорим по этому поводу. Пит хочет назвать его Автобус Бетти, и это самое гейское имя всех времен. Джо и Брент настаивают на том, чтобы назвать его Фургоном Любви; лично мне вообще всё равно. Автобус припаркован за концертным залом, и я готов поклясться, что Пит чуть ли не бежит к нему, чтобы с любовью похлопать его по стенке. Этот месяц, который они провели порознь, наверняка был очень тяжелым для нашего менеджера. — Её вычистили изнутри и снаружи во время нашего перерыва, так что, пожалуйста, пожалуйста, не устраивайте там бардак, — умоляет Пит, открывая дверь, и мы втроем заходим внутрь со своими чемоданами. Автобус точно такой же, каким я его помню, только теперь он сияет почти так же, как в первый день, когда я вошел в него впервые и встретил... — Месяц в этой штуковине, — пренебрежительно говорю я. Открывается дверь в спальный отсек, оттуда показываются Энди и Зак. — Эй, вы здесь! — улыбается гитарный техник, и мы обнимаемся одной рукой, прежде чем моя группа рассаживается и начинает обсуждать сегодняшнее выступление. Я периодически смотрю по сторонам в поисках его, но, кажется, его ещё нет в автобусе. Хорошо. Я всё равно не хочу его увидеть. Из спального отсека появляется Спенсер. Я непроизвольно вздрагиваю, и он выдерживает мой взгляд, стараясь улыбнуться. — Привет, парни, — говорит он без особого энтузиазма. Он не хочет находиться здесь. Я не смотрю на него, когда беру свои вещи и направляюсь в конец автобуса, к своему гнезду. Это то место, где я прячусь, и это единственная хорошая вещь, которую когда-либо сделал для меня Пит Вентц. Я не видел своего когда-то лучшего друга ещё с Тампы. Я прожил месяц, не разговаривая со Спенсером. Такого не бывало ни разу с тех пор, как мы познакомились. Что ж, я в порядке. Уверен, все видят, что я в порядке и совсем по нему не скучаю. Я остаюсь в своем гнезде, поправляю подушки и сажусь, чувствуя под своей задницей матрас, который становится для меня чем-то вроде твердой почвы. У меня немного трясутся руки, пока я отхожу от того, что принимал накануне. Прямо сейчас, я хочу уснуть навсегда. Ложусь на спину и смотрю в потолок, слыша, как разговаривают парни. Я пытаюсь уловить один конкретный голос, но его либо там нет, либо я просто не могу его различить. Потом я слышу, как Пит громко говорит: — Ладно, ребята, пора устанавливать оборудование! Пытаюсь поспать, прежде чем меня вытащат на саундчек, но я слишком взвинчен, моя кожа ощущает что-то, о чем мозг отказывается думать. Прикосновение. Руки. Руки, которые преследовали меня неделями. У меня было время подумать о Брендоне. Даже слишком много времени, наверное. Но я действительно не хочу застрять в этом автобусе с озабоченным педиком. Мне не стоило спать с ним. Это дало ему неправильное впечатление обо мне, и теперь, кто знает, что он там себе воображает о том, что происходит между нами. Ничего не происходит. Боже, будет так скучно, если он будет падать в обморок каждый раз, когда я буду входить в комнату. Раздается решительный стук в дверь, а за ним слышится голос Джо: — Рай, пошли! Саундчек! Концертный зал рассчитан на десять тысяч человек. Все билеты распроданы. Пит говорит, что все концерты, оставшиеся в туре, распроданы, и я стараюсь не думать о последствиях, о том, что это только начало, что всё ещё впереди. Я знаю, что фанаты выстроились в очередь снаружи, чтобы занять места спереди. — Держи, — говорит Пит, когда я выхожу на сцену, и вручает мне пропуск. Неохотно надеваю его на шею. И снова к этим цепям, и снова добровольно, что делает меня дураком. Роуди на сцене, аппаратура готова. У меня потеют ладони, и я вытираю их о джинсы. Вот Уильям, его вьющиеся волосы свисают ему на плечи, на нем голубые джинсы-клеш, которые слишком узкие для него, и довольно модная цветастая рубашка. А если Уильям здесь, то и Брендон должен быть... не здесь. — Где Брендон? — спонтанно спрашиваю я. Его нигде не видно. Его не было в автобусе, и его нет в концертном зале. Чувствую какую-то тяжесть внутри себя. — Его здесь нет, — сообщает мне Пит. — Но ты не волнуйся по этому поводу. Просто сосредоточь свои силы и энергию на выступлении. — Что значит его здесь нет? — настаиваю я. Он пошел достать Бренту травки? Он вернулся в тур, но сейчас соблазняет какого-нибудь работника концертного зала? Где, блять, этот придурок? — Мы, эм... Не знаем, где он. Он должен был прилететь вчера, но не прилетел, и Уильям звонил в мотель, в котором он останавливался в Сан-Франциско, но его там уже нет, так что мы не знаем. Но мы всё уладим, не переживай. Мы можем найти кого-нибудь на его место. Я знаю, что вы двое немного сдружились... — Нет. Не сдружились, — поправляю я его, скорее всего огрызаясь с нашим менеджером, и иду за гитарой. Его здесь нет. Его не найти. Это не первый раз, когда он исчезает, так что это не очень-то и тревожно. Вообще без разницы. Может, он снова пропал, переехал в другой город, занялся чем-то новым, как хамелеон, и я больше никогда его не увижу. Исчез. Просто случайный человек, которого я знал несколько недель. Или, может, его застукали со спущенными штанами в неправильном месте. Может, его тело валяется в каком-нибудь мусорном баке после того, как его избили и изнасиловали... — Слышал о Брендоне? — спрашивает меня Спенсер, покручивая в руках барабанные палочки. — Да. Пофиг. Спенсер не имеет права разговаривать со мной. — Ну и кто теперь будет смотреть за моим оборудованием? — громко возмущается Брент, злобно поглядывая на техников. Встревает Уильям: — Слушайте, я уверен, Брендон появится! Он бы не кинул нас, вы же понимаете? — Будто у педиков есть мораль, — отмечает Джо. — Любовная жизнь Брендона никак не относится к его морали! — свирепо спорит Уильям, а Джо фыркает, скорее всего от упоминания любви. Ага. С каких пор распутная жизнь и содомия равняется любви? Брент беззвучно произносит "латентный педик", кивая на Уильяма, и я посмеиваюсь, потому что он прав. А потом я понимаю, что Брент тоже не имеет права со мной разговаривать. Пит говорит всем расслабиться и улыбнуться, и его голос звучит более отчаянно, чем я когда-либо слышал. Он явно не ожидал такого в первый же день нашего возвращения. Через пару недель — может быть, но не сейчас. — Я позабочусь об этом. Вы, парни, сосредоточьтесь на выступлении, — говорит Пит на удивление убедительно. Мы создаем Питу множество проблем, особенно я, но я знаю, что остальные полностью ему доверяют. Вопреки моим лучшим суждениям, я решаю тоже ему довериться. Возможно, он может воскресить Брендона, который сейчас не расчленен в каком-нибудь переулке, потому что это не то время и не то место, чтобы быть открытым геем. Брендон просто опоздал на рейс. Вот и всё. Пит позаботится об этом. Саундчек оказывается дико скучным занятием, так как мы все пытаемся вспомнить, что как работает после перерыва. Мы умудряемся вести себя как профессионалы, решив добавить в сет-лист несколько старых песен и убрать пару других. Просто чтобы не помереть от скуки. Не во всех концертных залах есть нормальная еда, иногда нам приходится перебиваться мини-сэндвичами, сладостями и печеньем. В Mid-South Coliseum есть нормальная столовая, которая напоминает мне мою школьную столовую, за исключением наличия нескольких маленьких столиков. Я сижу один и набиваю рот картофельным пюре, рассеянно читая Хемингуэя, которого я нашел в автобусе. На первой странице в верхнем углу есть широкая подпись "Б. Б. У. 1974". Я пытаюсь понять, что же означает вторая Б. Билл. Боб. Бенджамин. Барри. Не могу расслабиться. Подбадриваю себя ожиданием фразы "Мне так жаль, что я опоздал!" со стороны двери, но этого не происходит, и я нервничаю ещё больше. Я всё равно не хочу его видеть. Но дело в том, что его здесь и нет, и это раздражает меня ещё больше. Что он о себе возомнил? Спенсер, Джо, Брент и Энди сидят за одним столом, а Пит, Уильям и Зак — за другим. Больше всего тревожит то, что мы, скорее всего, даже не думали, куда сесть. Мы сделали это подсознательно, и я выбрал столик подальше от остальных. Трое моих согруппников решили объединиться и оставить меня одного. Вздыхаю и откладываю книгу. Брендон появится. Я отказываюсь принимать то, что всё, что мне от него осталось — эта сраная дурацкая книга. Но вот уже темнеет, и мы выходим на сцену к лучам света и крикам, а Брендона всё ещё нет. У меня не было ни капли во рту, кроме апельсинового сока с водкой с утра, и меня ужасает осознание всей этой толпы. Джо уже кричит "Добрый вечеееееер, Мемфис!" в микрофон, и они кричат в ответ ещё громче. Беру пару аккордов, проверяя звук, подхожу к микрофону, прямо в центр, лучи света падают на меня, все они смотрят. Они словно задержали дыхание, ожидая, пока я заговорю с ними: мои последователи. Я говорю: — Когда мы выступали в последний раз, Никсон был президентом. Этот концерт мы посвящаем Форду. И, сказав это, я произнес больше, чем за всю прошлую половину тура. Я убеждаю себя в том, что, если я притворюсь, что всё хорошо, то всё на самом деле будет хорошо, и мы не будем обреченной армией, марширующей по полю битвы в несоответствующей амуниции.***
В Нэшвилле жарко, и мы не можем оставаться в автобусе-сауне, даже если бы захотели. Я сижу на лавочке за концертным залом, и, слава богу, эта территория огорожена. Парни играют в фрисби, а из-за забора за ними наблюдают фанаты. Спенсер, Брент и Джо уже подписали для них пластинки, которые фанаты передавали через щели, всё равно выкрикивая мое имя. Они видят меня, а я вижу их. Игра в гляделки. Брент подпрыгивает, чтобы поймать фрисби, и тут же бросает его Спенсеру, а потом поворачивается ко мне. — Рай, не хочешь поиграть? — спрашивает он, тяжело дыша. Секс с моей девушкой не поддерживает его в форме? Какая жалость. Когда я не отвечаю, он добавляет: — Пойди подпиши пластинки тем ребятам. Не будь мудаком, ладно? — Спасибо за указание, — отвечаю я, встаю и сую руки в карманы. Фанаты громко кричат, думая, что я, может, наконец подойду к ним. Ага, сейчас. Говорю Питу, что вернусь через двадцать минут, что мне просто нужно размять ноги. Когда я подхожу к воротам, я показываю охране свой пропуск и вижу нескольких ребят, которые подбежали к воротам, увидев меня. Их семеро, они восторгаются и заикаются. Чувствую себя отвратительно. — Можешь подписать вот это? — спрашивает один из парней, протягивая мне Boneless. У нас и до этого альбома хорошая музыка была, спасибо большое. — Я сегодня не в настроении. Просто оставьте меня в покое, ладно? — устало прошу я, поворачиваясь к ним спиной. — Я просто хочу, чтобы ты подписал это! — отчаянно кричит он мне вслед. — Райан! Пожалуйста? Я люблю твою музыку, чувак! Я делаю вид, что не слышу. Они не идут за мной. Брендон так и не появился вчера ночью. Мы ждали его после концерта, но он не пришел. Уильям оправдывает его, Пит нервничает, а я постепенно понимаю, что он не вернется. Я всё равно не хочу его видеть, так что это хорошо. Но почему? Ему надоела такая версия себя самого? Теперь он попытается стать кем-то другим, может быть, водопроводчиком в Санта-Фе? Может, он делает так каждые пять лет, заново открывает себя, и даже не заморачивается предупредить своих новых друзей? Или же дело во мне? Может, он влюбился в меня. Я бы не удивился. Может, он пытается меня наказать, но он что, правда думал, что я встану перед ним на колени и объявлю о своей бесконечной любви к нему? Я трахнул его из любопытства и от скуки. Я бы никогда не полюбил мужчину. Может, он думает, что это заставит меня раскаяться, что это сведет меня с ума ещё больше. Пусть мечтает. Я не позволю истерикам парня, с которым я переспал один раз, достать меня. Я кое-что осознал за прошедший месяц, а именно: мне больше не нужно печься о ком-либо. Я выше этого. Слава дает мне статус, а я не понимал, что могу его использовать. Люди позволят мне делать всё, что я захочу: орать на них, спать с ними, смеяться над ними, а если кто-то не одобрит это, они просто закатят глаза и скажут "Это же Райан Росс". Это оправдание. Всем долбанутым людям нужно лишь немного славы и чуток привлекательности, чтобы их недостатки стали достоинствами. Они думают, что я очарователен. И теперь я могу делать практически всё, например, переспать с парнем и так и не перезвонить. Я не чувствую себя виноватым. Мой взгляд останавливается на знаке, который говорит, что я нахожусь на Гей-стрит. Будто он издевается надо мной. Спасибо, Нэшвилл. Я останавливаюсь, чтобы прикурить сигарету, осматривая улицу и размышляя, есть ли у меня возможность обдолбаться, прежде чем я вернусь в концертный зал, а потом я замечаю его. Прямо на противоположной стороне улицы, в коричневых вельветовых штанах, в застегнутой и аккуратно заправленной кремовой рубашке, в распахнутом коричневом пиджаке и огромных солнечных очках. Он держит чемодан, смотрит по сторонам улицы. Я таращусь на него, всё ещё прикрывая от ветра огонь ладонью, и не шевелюсь до тех пор, пока пламя не обжигает мне руку. Он. Смотрю на движение на дороге и, решив, что машины скорее всего затормозят, перебегаю улицу, получив яростные гудки клаксонов с обеих сторон. Брендон уже идет дальше, но я легко его догоняю. — Эй! — громко выкрикиваю я, но он не реагирует. Я делаю ещё два шага, хватаю его за плечо и заставляю его повернуться. — Я с тобой разговариваю! — выплевываю я, слегка толкая его, отпустив плечо. Брендон кажется напуганным и снимает свои огромные очки. — Райан! — говорит он с облегчением. Он чувствует облегчение? — Боже, я уже двадцать минут пытаюсь найти концертный зал. Местные сбивают меня с пути. Я знаю, что я близко, но... — Он за ебаным углом. — Оу. Я смотрю на него в ожидании, пока он расскажет мне, где он был. Он выглядит растерянным, а его глаза... Что-то не так с его глазами. Они красные. Он давно не спал, это видно. Подбородок покрыт как минимум недельной щетиной, недостаточно длинной, чтобы это можно было назвать бородой. Он не улыбается. Он озадачен. — Где тебя, блять, носило вчера? — рычу я, когда он даже рот не открывает. Мое сердце дико колотится, поверить не могу, что он здесь. И как он смеет пропустить начало тура и заставить всех нас волноваться? Заставить нас сходить с ума? Разве он не понимал, что я на стенку полезу? — Я задержался. Извини. — Извини? Думаешь, этого достаточно? — огрызаюсь я. Что, если с ним что-то случилось бы? Боже, неужели он об этом даже не подумал? Оказывается, что простого "извини" действительно достаточно. Когда мы возвращаемся в зал, Уильям тут же набрасывается на Брендона с вопросами, ответы на которые интересуют всех нас: что случилось, где он был, в порядке ли он. Уильям отмечает, что Брендон выглядит плохо (так и есть, он выглядит уставшим и бледным. Его солнечные очки закрывают его красные глаза). Брендон говорит то же самое: он задержался. Я знаю, что все злятся, потому что это не профессионально, но Пит просто говорит, что, по крайней мере, теперь нам не нужно учить нового парня, и что есть кто-то, кто присмотрит за инструментами Брента. — Нам достаточно того, что у нас участники группы исчезают без предупреждения, — выплевывает Джо, и в этот раз я с ним согласен, пусть это и было камнем в мой огород. — Ты нужен нам на сцене через десять минут, — говорит Пит роуди, и тот сломано кивает. Видно, что ему не помешало бы вздремнуть, и я знаю, что я с легкостью могу попросить Пита дать ему отдохнуть, но я не делаю этого. Он опоздал и он всё ещё здесь работает. Вот и всё особое обращение, которое он получит. Брендон идет в автобус, а я снова сажусь на лавочку, фанатов за забором стало ещё больше. Я курю одну сигарету за другой, наблюдая за автобусом. Брендон вскоре выходит, уже в свежей одежде. У него на шее висит пропуск, он держит в руке моток клейкой ленты и направляется к задней двери, глядя в землю. Посмотри на меня. Поверни голову и посмотри на меня. Он не смотрит.***
На полу за кулисами нарисованы белые стрелки, ведущие из гримерки к сцене, чтобы мы не потерялись. Энди теперь приклеивает к экрану слева от меня бумажки с названием города, в котором мы выступаем. Я смотрю, как Брендон отрывает бумажку с надписью "Нэшвилл" и бросает её за край сцены, чтобы с этим разобрались уборщики. Зал пахнет потом, пространство, где ещё полчаса назад была толпа, теперь заполнено стаканчиками. Всё, что группе нужно делать в эти дни, это выходить из автобуса, сидеть в гримерке, проводить саундчек, ждать, отыгрывать концерт, идти обратно в автобус. Нам не нужно париться, чтобы оборудование было установлено, а гитары настроены. Мне не нужно наблюдать, как роуди убираются, когда я мог накуриваться или трахнуть группи где-нибудь. У меня нет ни одной причины находиться здесь, но я здесь. Я был прав по поводу того, что он хочет заставить меня чувствовать себя виноватым. Вот почему он ведет себя, как безжизненный зомби, заставляя меня чувствовать себя дерьмово из-за того, что я не придал значения тому, что мы переспали, и даже забыл об этом. — Поберегись, — говорит Зак, выталкивая ящик с усилителем со сцены, от чего скрипят маленькие колесики. Я отступаю в сторону и подношу сигарету к губам. Уильям собирает ударную установку, но с беспокойством поглядывает на Брендона. Я немного волновался, но это было чисто инстинктивно. Когда кто-то рядом с тобой расстроен, тебе тоже будет не по себе, конечно же. Теперь же я считаю это смешным. Он словно повесил на шею свое сердце на всеобщее обозрение и ходит теперь с большими щенячьими глазками, в которых читается наивное "как ты мог так поступить со мной?". И он думает, что от его игнора мне станет настолько плохо, что я сбегу с ним. Господи, он что, не может просто забыть об этом? Может, я просто настолько сильно пошатнул его мир, что он не может забыть самый потрясающий в своей жизни оргазм. Энди уносит чехлы с гитарами со сцены, один за другим. У нас их сколько? Десять, двенадцать гитар? — Брен, мне нужны басы, — зовет Энди, и Брендон спешно кивает, слегка грязные волосы спадают на его уставшие глаза, когда он опускается на колени рядом с чехлом, осторожно кладя в него Фендер Брента, засовывая рядом ремень. Он опускает крышку и защелкивает несколько замков. Я выпрямляюсь, когда он направляется в мою сторону, держа обеими руками футляр. Мышцы его рук напряжены, под бледной гладкой кожей видны выпирающие вены. Он смотрит на меня, когда проходит мимо, но ничего не говорит. Я глубоко вдыхаю, игнорируя ощущение, будто у меня внутри что-то обрывается. Пит появляется на сцене и спешит ко мне. — Рай, пойди выпей и отдохни. Мы справимся. — Я заставляю фанатов ждать, — отвечаю я. Целая толпа ждет у ворот, ожидая, пока выйдет группа и что-то подпишет им. Я не звезда, если выйду, не заставив их помучиться, верно? — Скоро нам надо будет поговорить о Европе, — говорит он. — Хмм, ладно. Ну, знаешь, это часть света. Географически это Евразия, думаю. Колыбель цивилизации. Мы всем обязаны римлянам, если хочешь знать мое мнение. — Я имел в виду тур по Европе, — посмеивается он, а я застываю. Какой ещё тур по Европе? Пит не уточняет, он просто уходит с глупой счастливой улыбкой на лице. Нет. Серьёзно. Какой ещё тур по Европе? Мимо проходит Уильям, неся D-образный футляр бас-барабана Спенсера. — Ты знаешь что-нибудь о туре по Европе? — торопливо спрашиваю я его, но он качает головой. Матерюсь и топчу сигарету на полу сцены, потом направляюсь в гримерку, чтобы всё прояснить. Стрелы указывают путь, а надпись на двери всё ещё гласит "THE FOLLOWERS". Но моих согруппников тут больше нет, все ушли в автобус. Бормочу проклятия себе под нос, подбирая свою коричневую кожаную куртку, и надеваю её, запускаю пальцы в волосы и чувствую напряжение в каждой мышце тела. Какой ещё нахуй тур по Европе? Я умудрился уложить в голове предстоящие концерты — уже двадцать три — после которых я собираюсь взять длинный, длинный перерыв. Мы играли в Великобритании, Германии и Франции в 72-ом, очень скромный тур, наполненный фразами "какого хрена не так с этой страной?", потому что никто из нас раньше не был заграницей. Я ничего не слышал о том, чтобы вернуться туда теперь, когда мы сверхзнамениты. Ещё пятьдесят концертов? В разных странах с разными языками, культурами и публикой? Нет. Определенно нет. Дверь в гримерку открывается, и заходит Брендон, молча отметив мое присутствие, идет к дивану, на котором лежит одежда, и начинает собирать раскиданные Брентом после выступления вещи в сумку. На мгновение я представляю себя в роли раба Брента, и мне не нравится то, что я вижу. — Ты знаешь что-то о европейском туре? — злобно бросаю ему я. Брендон останавливается и поднимает на меня взгляд. — Нет. — Лжец. Он хмурит брови. — Я правда не знаю. Я вернулся около четырех часов назад. Поверь мне, я не знаю, — вздыхает он с ноткой грусти и отводит взгляд. — Да твою мать, хватит хандрить! — рявкаю я. — Ты хоть понимаешь, что может значить такой тур? Два, может, три месяца выступлений? У меня есть дела поважнее, чем разбираться с твоим мученичеством, так что прекрати... — Что? — спрашивает он так тихо, что я тут же забываю, что хотел сказать. Мне не нравится, когда он грустит. Когда он такой тихий и замкнутый, я чувствую себя плохо. Ему нужно прекратить и снова стать улыбчивым и веселым роуди, каким он был раньше. — Я сказал прекрати и забудь, — повторяю я. — Это была всего лишь одна ночь. Его глаза загораются, и вот Брендон, которого я знаю. Не тот подавленный отшельник, который полностью замкнулся в себе. Он торопливо засовывает больше вещей в сумку. — Знаешь, не всё касается тебя. Тебе когда-нибудь такое приходило в голову? Вообще-то нет. Он закидывает сумку на плечо. — Умер близкий мне человек, так что извини, но мне насрать на все твои мелочные переживания о туре, особенно когда ты ведешь себя как избалованный ребенок. Я вздрагиваю. — Что? Брендон сжимает челюсть. Качает головой и выходит из комнаты. Я смотрю ему вслед, чувствуя, как мои внутренности вдруг заледенели. Я знаю, что люди умирают. Я знаю.