***
— Вы бы назвали себя поэтом или лириком? — спрашивает меня мужчина, который берет интервью у нас с Джо. — Эм... — начинаю я, пытаясь собраться с мыслями. Поэт не сказал бы "эм", и лирик не сказал бы "эм". Это мое третье интервью за сегодня, и я не могу сосредоточиться. — Дальше? Джо, сидящий на диване рядом со мной, возмущенно хмыкает. — Ладно. Как насчет... Ну, тур называется Джеки, Я... — Дальше. Господи, дальше, — практически стону я, и когда парень выглядит обеспокоенным, вздыхаю. Это такая мелочь, и почему-то об этом спрашивают все. Почему они все так к этому прицепились? Джо хотел назвать тур Секс и Рок. Звучит неплохо. Надо было так и сделать. — Извините, я сегодня немного устал. Спросите у Джо что-нибудь. Джо поворачивается, удивленно глядя на меня, но явно не возражает. — Ладно, — бормочет интервьюер, бросая на меня разочарованный взгляд. Он, наверное, целую вечность пытался придумать свои идеальные вопросы. Вторую половину интервью я слушаю, как Джо говорит о туре, альбоме, о своем видении музыки и его кумирах-гитаристах. Пит заходит в гримерку, в которой проводится интервью, когда назначенные двадцать минут истекают. Он выгоняет интервьюера, потом достает свой блокнот, кивает, почесывает голову и спрашивает, что мы хотим на обед. Когда спустя час приносят пиццу, Спенсер и Брент всё ещё дают свои интервью, видимо, они застряли там, отвечая на вопросы фанатов, которые звонят на радио. Они где-то в здании, радиостанция просто отправила какого-то парня записывать их интервью, но, видимо, Пит должен этому парню, раз позволяет ему непростительную задержку. Мы с Джо сидим в тишине ещё с последнего интервью. Знаю, что Пит сказал, что Джо вроде бы немного успокоился, но я правда не вижу, чтобы что-то изменилось. Я доедаю уже второй кусок пиццы, когда Джо говорит: — Молодец. Прекращаю жевать и смотрю на него. — В смысле? — Ты позволил мне разобраться с интервью. То есть, все мы знаем, что с интервью я справляюсь лучше тебя, но... — Мне просто было плевать. — Тебе всегда плевать, но ты всё равно пытаешься отвечать. И то верно. Это всё, что мы говорим друг другу, прежде чем приходят Брент и Спенсер. Короткий обмен репликами, вообще ни о чем, но когда дело касается Джо и меня, это может быть всем. Может, Пит уговорил его на всю эту идею с перемирием? Я знаю, что это притянуто за уши, но опять-таки, Джо сумасшедший, так что кто знает? Мы проводим саундчек вовремя впервые за всё лето, пожалуй. Команда на сцене, оборудование готово, Зак и Уильям приклеивают шнуры к полу. Брендон разбирается с педалями Брента, мельком взглянув на меня, когда я вхожу. Он знает, как соблюдать расстояние, когда вокруг есть люди. Мы больше не трахаемся, но мы всё ещё можем болтать, как этим утром. Но это только наедине. Его слова застряли у меня в голове. Некоторые вещи — личные, ты хочешь оставить их при себе. И даже если он не собирался рассказывать мне о своем прошлом, он рассказал. Он мирится с этим. Мне кажется, что даже Уильям не знает его историю. А если он может отпустить своих призраков, заставляя их выйти наружу, то могут ли остальные сделать то же самое? Мы заканчиваем саундчек без какой-либо спешки. Теперь это рутина, автоматическая и скучная. Когда мы заканчиваем, Пит говорит: — Эй, у нас есть время! Почему бы вам не сыграть что-нибудь? — Мы только что сыграли, — отмечаю я. — Да, но типа... импровизируйте! — с надеждой предлагает Пит, а я обмениваюсь взглядами со своими согруппниками. Мы больше не импровизируем. Спенсер и Брент? Не разговаривают друг с другом. Брент и я? Не разговариваем. Джо и Спенсер? Да, там тоже никакого общения. А Пит хочет, чтобы мы импровизировали. Когда предложение не находит никакой поддержки, улыбка Пита немного меркнет. Передаю гитару Энди и ухожу со сцены. — Ты чересчур сильно стараешься, — говорю я Питу, проходя мимо него, и он выглядит так, словно разрывается между разочарованием и злостью. — Если я понадоблюсь, то я сплю в автобусе. — Конечно, — бормочет он. Ну, а чего он ожидал? Что Хэйли приедет в Лос-Анджелес на вечеринку в честь дня рождения, я прекращу спать с Брендоном, и всё волшебным образом образуется и забудется? Всё не так просто. Ложь — это только признак того, что что-то не так, в любом случае, и то, что все всё знают, не меняет того, что было неправильным изначально. Из-за интервью вперемешку с недосыпанием я не чувствую себя особенно прекрасно, поэтому я практически ныряю в свою кровать, когда захожу в автобус. Я даже не заморачиваюсь о том, чтобы снять обувь. Устало закрываю глаза и вижу Брендона с тем парнем, как бы его ни звали. Альма. Я вижу пустыню и фанатов, тысячи кричащих людей в зале каждый вечер. Я вижу кожу, идеальную загорелую кожу, пухлые губы, медиаторы, струны, концертные залы, кокаиновые дорожки, и люди, люди, люди... Открываю глаза, хватая ртом воздух. В комнате нет никого, кроме меня, но мне так не кажется. Внезапно, я чувствую себя слишком нервным, чтобы спать. В итоге я листаю свой блокнот, просматриваю разные воспоминания этого лета. Я натыкаюсь на цифры, которые я сначала не могу расшифровать, но потом я осознаю, что это подсчет концертов. Минус один, ещё пятьдесят четыре. Поначалу я был так сосредоточен на этом, но в какой-то момент я прекратил считать. Привык. Перестал париться. Не возражал против тура. Сейчас у нас остается меньше пятнадцати выступлений. Теперь Брендон не поедет с нами в Европу, это точно. Меньше пятнадцати выступлений, и всё это закончится. Через два дня мы возвращаемся в Лос-Анджелес. Я вернусь домой. Мы даем семь концертов подряд, Лос-Анджелес хочет снова поприветствовать своих золотых мальчиков. Никаких отелей или автобусов — я буду спать в своей кровати целую неделю. Господи, не могу дождаться. Там будет Жак, люди, которых мы знаем, наши друзья... Брендон не имеет никакого отношения к этому миру, и мне не по себе, когда я думаю о том, как жизнь в туре будет совмещаться с моей настоящей жизнью. Надеюсь, они будут пересекаться по минимуму. В любом случае, я буду видеть Брендона только во время выступлений. Я рад, что закончил свою интрижку до возвращения в Лос-Анджелес. В противном случае всё могло бы запутаться. Кто-то стучится в дверь моего гнездышка, я сажусь на кровати и разрешаю войти. Брендон открывает дверь, он держит мешок с вещами. — Есть что-то, что нужно стирать? — Что? Он поднимает мешок. — Там недалеко есть прачечная, и мне досталась эта замечательная работа. Есть что-то? — Конечно, — я встаю и начинаю разгребать кучу одежды у кровати. Он держит мешок открытым, пока я засовываю туда грязные рубашки. — Спасибо. — Это моя работа, — бормочет он, невпечатленный порученным ему заданием. Его взгляд задерживается на мне, а я стараюсь не смотреть на его рот, на щетину, которая отросла за несколько дней. — Ладно, увидимся... — Собака. Он хмурится. — Что, прости? — Джеки была собакой, — говорю я ему, сам не зная, почему я отвечаю ему на вопрос, который мне до этого задавали двести раз. Я больше не думаю о тех временах, но я должен был отдать этому дань, например, назвав тур в честь жизни, которая у меня когда-то была. Брендон выглядит заинтересованным, поэтому я продолжаю, чтобы он остался ещё ненадолго. — Когда я был маленьким, по соседству жила старушка, миссис Роско. Джеки была дворняжкой. Лохматая, с серой шерстью, — объясняю я, видя её перед собой, словно это было вчера. — Джеки была старой, прямо как миссис Роско. У них была древняя связь, и Джеки всегда понимала, что говорила миссис Роско. Будто Джеки была не собакой, а человеком. Иногда это немного пугало. — Значит, Джеки — это собака, леди — это миссис Роско, и ты, — перечисляет он с легким изумлением в голосе, а потом уголки его губ немного поднимаются. — Боже, я всегда... думал, что это была, ну. Какая-то девчонка, которая хорошо тебе отсосала, или что-то в этом роде, — я фыркаю в ответ на его слова, потому что я не настолько легкомысленный. Когда дело доходит до музыки, всё имеет значение. — Почему ты назвал тур в их честь? — Не знаю. В их память, наверное. Миссис Роско разрешала мне приходить к ней после школы, я делал домашнее задание на полу её гостиной, ел домашнее печенье, пока она играла на пианино. До нее я никогда особо не был открыт музыке, так что... Думаю, я обязан ей. И Джеки. Она лаяла и выла каждый раз, когда миссис Роско играла на пианино. Будто бы подпевала. Брендон искренне и тепло улыбается мне. — Звучит замечательно. — Так и было, — признаю я. — Лучшее... Боже, лучшее время в моей жизни было, когда мне было десять. Насколько же это печально? — Это не печально, — мягко говорит он. — Это здорово, что ты назвал тур в честь чего-то такого хорошего, понимаешь? — Ага... — киваю я, голос затихает. Моргаю и вижу Джеки, лежащую посреди улицы. Брендон медлит. — Было... хорошо? Так ведь? — Это было ненастоящим, — Брендон хмурит брови, а я с трудом сглатываю и заставляю себя продолжить. Если я рассказал ему половину, то не могу опустить остальное. — Обычно я был у них, пока отец не возвращался с работы. Потом я тайком пробирался домой. Папа и не догадывался, что я ходил туда. Он бы всё равно мне не разрешил, он думал, что миссис Роско была старой каргой, которая вмешивалась в чужие жизни. Но днем у меня как будто была семья. Была своя собака. Была бабушка. Миссис Роско пела мне французские песни из двадцатых годов. Я думал, что она как-то заберет меня к себе. Глупо, я знаю. — Это не глупо, — тихо говорит Брендон. Я бросаю на него взгляд. — Глупо. Хорошие вещи никогда не случаются. Я знаю. Выражение его лица становится серьёзным. — Что случилось? — его голос осторожен, словно он каким-то образом видит всё по моему лицу. Я пожимаю плечами, стараясь побороть тошнотворное чувство внутри. — Миссис Роско никогда не держала Джеки на привязи, потому что она бы никуда и не убежала. А потом папа... Он пил и садился за руль. Он всегда... — мой голос погибает у меня в горле, а руки сжимаются в кулаки. Я видел, как это случилось. — Джеки умерла не сразу. Она лежала посреди улицы. Думаю, её позвоночник... — я пробую объяснить, но в итоге просто качаю головой, потому что я всё ещё не знаю. — Она пыталась встать. Там была кровь, и... Казалось бы, собака такого размера не будет так сильно истекать кровью, но она... И она не понимала, почему она не могла встать. Её глаза. Она паниковала. А я мог только успокаивать её, гладить, говорить, что всё в порядке, а отец орал на меня, чтобы я бросил её и шел домой, но я... я не мог её бросить. Она же была моей собакой. Я замолкаю, с моих губ слетает судорожный вздох. Я моргаю чаще, чем следовало бы. Я не говорил об этом с тех пор, как это произошло. — Прошло несколько минут, прежде чем она умерла. Брендон не говорит ни слова. Я прокашливаюсь. — Миссис Роско умерла через несколько недель после этого. Как будто... после того, как не стало Джеки, она тоже больше не могла продолжать существовать. Знаешь, как старые пары? — Ага, — тихо говорит он осторожным тоном, будто говорит с умирающим. Но я не умираю. Пока что. — В общем, выяснилось, что миссис Роско вписала меня в свое завещание, она хотела, чтобы я получил пианино. Но отец и слышать об этом не хотел, говорил, что у нас не было места для ёбаного пианино, — говорю я, цитируя его, слова такие же горькие, какими они были, когда мне было одиннадцать. — Поэтому я его не забрал. И после школы я шел сразу домой. Больше некуда было идти. Но я... Я всё ещё помню те времена, когда были только Джеки, я и эта леди. — Эй, — шепчет он, и я осознаю, что дрожу. Я быстро вытираю щеки и пытаюсь улыбнуться, мол, всё в порядке, неважно. Глаза Брендона полны сочувствия и чего-то более глубокого. Он кладет ладонь на мою руку, немного сжимая. — Думаю, миссис Роско и Джеки чертовски гордились бы, увидев, чего ты добился. — Да? — Да, — он улыбается. — Взгляни на себя. Ты знаменит. Все тебя знают, и ты чертовски талантливый музыкант. — Значит, я умею писать песни, и меня узнают на улицах. Замечательно. Что это дает мне? — со злобой спрашиваю я. Чувствую влагу на ресницах. Думаю, Брендон понимает, что я никогда ни с кем об этом не говорил. Я даже Спенсеру о них не рассказывал, потому что я хотел, чтобы у меня было что-то личное. Мой секрет. Теперь я понимаю, что "секрет" — это просто слово для неудобной правды, которой мы не хотим делиться, боясь, что о нас скажут. — Ты сделал со своей жизнью больше, чем я со своей, — отмечает он. — Но ты жил своей больше. — Чем это измеряется? — спрашивает он, и я не знаю. Смехом. Храбростью. Он перемещает ладонь с моей руки на плечо, пальцы касаются моей шеи. — Если ты серьёзно думаешь, что ты не живешь, то у тебя ещё есть время, — тихо шепчет он. Почему-то, именно в этот момент, он кажется мне единственным, что когда-либо имело для меня смысл. Я сжимаю в кулаке рубашку на его спине, когда он подходит, чтобы обнять меня, и я цепляюсь за него, вдыхая его аромат. Я чувствую, как испаряется напряжение, когда я сосредотачиваюсь на том, какой он теплый, надежный и теперь уже знакомый. Он крошечный. Он совсем маленький, но, каким-то образом, в нем больше, чем во всех нас вместе взятых. Объятие не оставляет между нами места, и я не хочу его отпускать. Его пальцы поглаживают мою шею, к которой он прижимается носом. Не помню, когда меня обнимали в последний раз. Когда он отстраняется, он заправляет прядь волос за мое ухо. — Ты в порядке? — тихо спрашивает он, а я киваю, пытаясь взять себя в руки. Он подается вперед и целует меня в лоб, коротко и тепло. Он мог бы поцеловать меня в губы. Он не сделал этого, но почему-то этот поцелуй кажется более сокровенным из-за этого. — Стирка, — говорит он, и я смотрю на вещевой мешок у наших ног. Должно быть, он уронил его. — Мне стоит пойти поругаться по поводу сет-листа или ещё что-нибудь, — хрипло говорю я, с легким волнением. Ненавижу то, какой он спокойный и собранный, в нем не осталось ничего от того злого парня, пытающегося подраться со стеной, которого я видел в переулке несколько дней назад. Ему не нужно говорить мне, что мой старик — пьяница и мудак. Я и так это знаю. Но он всё так же улыбается мне глазами, словно видит что-то, что я упустил. — Думаю, теперь мы снова квиты. Мы знаем тайны друг друга, — замечает он. — И я обещаю, что буду хранить их лучше, чем Спенсер. — Да, я тоже, — я умудряюсь засмеяться. Он поднимает мешок, но каким-то образом его свободная рука касается моей, и мои пальцы без какой-либо причины обхватывают его запястье, а потом наши ладони соприкасаются, а пальцы переплетаются. Его ладонь в моей сухая и теплая, из-за чего мое сердце бьется быстрее. Он не смотрит на наши руки, будто он вообще не замечает этого, но я знаю, что это не так. Ещё как замечает. Мы медленно проходим по отсеку с полками и гостиной, останавливаясь у водительского сидения. Он нажимает на кнопку на панели управления, которая открывает двери, и только тогда наши руки размыкаются.***
Ночь, которой мы приезжаем в Лос-Анджелес, прекрасна, в основном потому что группа восстановила силы. Никто из роуди не является местным, поэтому у них не получается пойти домой. Джо постоянно говорит о своем фиолетовом комбинезоне, который он забыл взять с собой и который точно наденет завтра, а Брент впервые за несколько дней обращается ко мне, чтобы узнать, придет ли Жак на концерты в Лос-Анджелесе, а Спенсер будто с нетерпением ждет момента, когда ему не придется находится рядом с нами. А ещё у меня уже два часа как день рождения. Двадцать четыре года. Парни похлопали меня по плечам, когда наступила полночь, а вечером будет огромная вечеринка в честь Спенсера и меня, поскольку его день рождения всего через два дня после моего. Мы не дарили друг другу подарки уже несколько лет, но Уильям подарил мне мини-бутылочку водки, которую он, скорее всего, стащил из отеля. Я подумал, что это странно — получить что-то от него. Я почти уверен, что он ненавидит меня. Этой ночью Уильям везёт нас из Сан-Диего в Лос-Анджелес. Зака нет с нами, потому что он ночует у себя дома в Сан-Диего, но он приедет в Лос-Анджелес к обеду. Мы все истощены, но мы сидим в гостиной и с нетерпением ждем прибытия домой. Пит смотрит на свои бумаги и говорит: — Так, Уильям, Брендон и Энди поселятся в отеле рядом с концертным залом, а... — Мне не нужно там оставаться, — перебивает Брендон. — Я знаю одного парня в Лос-Анджелесе, у которого я останусь. — О. Отлично! Хорошо, так мы немного сэкономим, — радостно говорит Пит. Я практически уверен, что даже если бы мы купались в деньгах, Пит всё равно был бы таким же жмотом. Автобус останавливается у Капитолия в три часа ночи. Джо первым берет свои чемоданы и одну из гитар и исчезает в ночи, и мы тоже расходимся. Брент ждет, пока его заберут, какой-то его друг, может, он подкинет его домой к Жак. Ему не нужно волноваться о том, что я поеду туда же, а мне не нужно переживать о том, что он расскажет Жак о Брендоне. Пит ясно дал понять, что никто больше не должен узнать об этом. Брент будет уважать это, потому что, что бы там, по его мнению, ни происходило между ним и Жак, он знает, что ему нужна эта группа. Как и мне. Но ещё он сказал, что если он застукает нас с Брендоном, то сразу пойдет к Жак. Конечно. Между нами всё кончено, так что это бессмысленная угроза. Спенсер говорит, что у него не выйдет поспать, так как Хэйли прилетает рано утром, а ему нужно навести порядок дома, прежде чем она придет. Уильям и Брендон курят у автобуса, когда подъезжает мое такси, и я машу на прощание, а потом падаю на заднее сидение. Даже если нам придется вернуться в дорогу на неделю после выступлений в Лос-Анджелесе, это всё равно ощущается как возвращение домой. Мы почти закончили. Таксист узнает меня, и я подписываю книгу, которую он читает, потому что у него больше не на чем расписаться. Когда я захожу в квартиру, я щёлкаю выключателем и останавливаюсь, чтобы осмотреться. Здесь всё так же, как я и оставил, только пыли больше. Я не помню последний раз, когда был здесь, потому что тогда я был под какой-то тяжелой хренью. Здесь не такой уж и беспорядок, но в гостиной лежат четыре гитары, и пустые пивные бутылки валяются почти в каждом углу. Обычно я храню свои инструменты в отведенном для них месте — это единственное правило, которое я соблюдаю. Ставлю два чемодана у дивана и иду в спальню, включаю свет. По крайней мере, кровать заправлена, постельное белье выглядит чистым. Когда я захожу на кухню, меня встречает гора грязной посуды у раковины. В холодильнике пусто, как я и думал, и я роюсь в шкафчиках, чтобы найти что-то, что можно было бы съесть в четыре часа ночи. Я съедаю уже половину банки с тунцом, когда раздается стук в дверь. Блять. Совсем немного шума и хождения туда-сюда, и чёртова соседка уже пришла жаловаться. Боже, блять, правый, я когда-нибудь убью её. Я иду открывать дверь, злясь, что, после целого лета моего отсутствия, эта ведьма тут же захотела на что-то пожаловаться. Может, она живет ради этого. Боже, это как-то грустно. Я со злостью открываю дверь. — Послушайте... — я резко замолкаю, когда вижу перед собой Брендона, который стоит в тихом коридоре, сжимая в руке свою сумку. — Привет, — говорит он. Я только таращусь на него в ответ. — Итак... когда я сказал, что знаю одного парня в Лос-Анджелесе? Это ты. Я продолжаю таращиться на него, потеряв дар речи. Кажется, он немного нервничает, хоть он и улыбается. — Так мне можно войти? Я неверяще смеюсь, пытаясь побороть первоначальное удивление. Он. В этом мире. — Откуда ты знаешь, где я живу? — Посмотрел в записной книжке Пита. Вскидываю бровь, глядя на него. Мелкий проныра. — И ты думаешь, что я разрешу тебе остаться у меня? — Я надеюсь, да. Он улыбается мне с легким флиртом, из-за чего у меня тут же всё сдавливает и скручивает внутри, не давая сосредоточиться. — Брен, ты же знаешь, что это плохая идея. — Нет, не знаю, — парирует он и протискивается мимо меня в гостиную. — Так, значит, это гнездо орла, да? — спрашивает он, снимая куртку и кладя её на спинку дивана. — Мне нравится вон то кресло. Люблю оранжевый, — он кладет сумку рядом с моими чемоданами. — Ого, твои гитары. Я думал, что те восемь, которые ты взял с собой в тур, это всё. — Нет, у меня их около двадцати пяти, — я закрываю дверь и наблюдаю, как он с любопытством рассматривает гостиную. Он кажется заинтересованным и заинтригованным. — Брендон, — снова говорю я, пытаясь достучаться до него. — Что? — спрашивает он, взяв со столика стопку пластинок и просматривая её. — У меня только одна кровать. Он поднимает на меня взгляд, выражение его лица совершенно спокойно. — Лягу на диване. — Как ты... — начинаю я, но проглатываю остальную часть вопроса. Как он хочет, чтобы я спал, если он так близко, а вокруг больше никого нет? Он ухмыляется мне. — Не важничай, Росс. Мне нужно где-то спать, и, как бы я ни любил Уильяма, мне нужно от него отдохнуть или я с ума сойду. Диван выглядит вполне удобным. Просто нужно убрать пивные бутылки, — он начинает убираться, будто он всегда здесь жил, спрашивает, есть ли у меня лишние подушки, и идет в спальню за дополнительным одеялом, комментируя картины на стенах, люстру и шторы. — Мне правда нравится твоя квартира. — В основном интерьером занималась Жак. Он бросает на меня короткий взгляд. — У нее есть вкус. Волшебным образом он превратил отвратительный на вид диван в довольно привлекательное место для сна всего за пять минут. — Только сегодня, — сдаюсь я со вздохом. Не могу же я выгнать его на ночь глядя? — Жак придет сюда и... — Только сегодня. Понял, — уверяет он меня. Когда он снимает футболку, я быстро ухожу в спальню, пока у меня в голове не застряла воображаемая картина. Хотя она уже застряла. Теперь я думаю, как же мне незаметно подрочить, когда он прямо за дверью. Это не так, как в автобусе, где все могут услышать, потому что у полок практически нулевая звукоизоляция, и нас могут застукать. Сейчас он здесь. У меня дома. В единственном месте, где я никак не представлял его. И никто бы не узнал, чем мы занимались или не занимались этой ночью, и он знал об этом, когда пришел. Он говорит, что занимает только диван, но он занял все комнаты, каждый угол и трещину, а я лежу в постели в темноте, слушая свое дыхание и пытаясь решить, утешает или же ужасает меня тот факт, что он находится всего лишь по ту сторону двери.***
Утром я проскальзываю обратно в квартиру и нахожу Брендона таким, каким я его и оставил: крепко спящим на диване, с закрытыми глазами и открытым ртом, ровно дышащим. Я останавливаюсь у дивана, чтобы убедиться, что он всё ещё там, и если я наблюдаю за ним спящим какое-то время, то это только потому что я задумался и забыл, что я вообще там нахожусь. Я стараюсь вести себя тихо на кухне, когда жарю себе яичницу и читаю о вторжении Турции на Кипр в газете, следя за текстом указательным пальцем и разрываясь между курением и жаркой яичницы. Я понятия не имею, что в последнее время происходило в мире. Тур никак не связан с другими событиями, и теперь приятно узнать последние новости, даже если мне плевать на какое-то островное государство на другом конце света. Это напоминает мне, что есть что-то ещё. — Утро, — из-за спины до меня доносится голос Брендона. Я разворачиваюсь, немного нервничая. Он устало поднимает руку, зевая, растрепанные со сна волосы торчат во все стороны, на нем только белая майка и серые трусы. Он смотрит на плиту за мной. — Разве это не я должен готовить тебе завтрак? — Нет, — говорю я, сбитый с толку. — Яичница для меня. Тебе я купил Freakies и молоко. — Я имел в виду, сегодня твой день рождения. Тебе положен завтрак в постель в честь этого. Я не хочу думать о том, как Брендон подает мне что-то в постель. Нет. Мне не нужна эта воображаемая картина. — Можно сгонять в душ? — спрашивает он, и мое воображение переходит от минетов в честь дня рождения к нему голому, вода стекает по его телу, по плечам, вниз по спине, по заднице. — Конечно. Как диван, нормально? — Да, вполне. Ты спал? Нет. Я вырубался несколько раз, но я толком не спал уже два или три дня. — Да, я... — стук в дверь прерывает мою ложь, потому что если я скажу ему правду, на его лице тут же появится слегка обеспокоенное выражение, которое мне не нравится видеть. — Я на секунду. Я выключаю плиту, яичница шипит на сковородке, когда я направляюсь к двери, совершенно готовый противостоять своей соседке и сказать ей, что сраные разговоры до девяти утра не могут быть запрещены, потому что она сама делает это постоянно, когда звонит своей сестре во Флориду в семь утра и громко жалуется, так, что сквозь стены слышно, на свое бедро, когда у меня похмелье. Но это снова не она. Может, она умерла? В каком бы состоянии она ни находилась, сейчас я больше обеспокоен тем, что вижу свою девушку. — Ну привет, чужестранец, — сияет Жак, становясь на носочки и надевая на меня шляпу. — С днем рождения, — мурлычет она и прижимается к моим губам для короткого поцелуя. — Я думал... Ты не говорила, что придешь, — выдавливаю я, впуская её, потому что я должен впустить её. Снимаю шляпу, которую она на меня надела, это явно её новое творение: пуговицы на макушке. Любопытно. — Шутишь? Конечно я бы пришла! — широко улыбается она, а потом кивает на шляпу. — Это твой подарок на день рождения. Нравится? Там твои инициалы на подкладке, — объясняет она, как всегда в восторге от своих творений. Она долго смотрит на меня. — Господи, малыш, ты выглядишь дерьмово. — Тур, ты же знаешь, как... — начинаю я, но Жак смотрит мне за спину. Я оборачиваюсь и вижу Брендона на пороге кухни. Точно. Замечательно. Блять. — Жак, ты же помнишь Брендона. Он ночевал на диване, — я жестом указываю на подушку и покрывало на диване, радуясь доказательствам. — Ты тот гей, — говорит Жак, и она не пытается быть грубой — я бы вообще не счёл её комментарий грубым в начале тура, потому что Жак просто констатирует факт, — но это всё равно звучит грубо. — Это я, — медленно произносит Брендон. — Я думала, что роуди останутся в отеле? — спрашивает меня Жак. — Так и есть. Уильям и Брендон просто немного поругались, и мы решили, что лучше подождать, пока всё поостынет, — объясняю я, а потом добавляю, обращаясь к Брендону: — Если ты ещё хочешь в душ, то иди. Там где-то должно быть чистое полотенце. — Merci beaucoup, — говорит он, тон полон сарказма. Я почти уверен, что французский — это официальный язык сарказма. Я стараюсь сосредоточиться на своей девушке, когда он проходит по гостиной и заходит в ванную. — Многовато людей для громкого воссоединительного секса, — говорит мне Жак, надув губы. Воссоединительный секс. Точно. Конечно. Как я мог забыть об этой традиции? — Можешь его выгнать? — спрашивает она, глядя на закрытую дверь в ванную. — Он принимает душ, — отмечаю я, подходя к кофейному столику, чтобы положить на него шляпу. — Что-то я не помню, чтобы ты когда-нибудь был таким милосердным, — неприятно говорит она. — Мне его жалко, вот и всё. Бездомный педик, поссорился со своим единственным другом, — со злобой бормочу я, что кажется, злит Жак. Отлично. Этого я тоже не хочу. Когда мы с ней перестали ладить? Раньше мы вместе смеялись над людьми, каким-то образом подходили друг к другу в этом хаосе. Теперь же я просто чувствую себя на грани и раздраженным. — Но он же скоро уйдет, да? То есть, в зал. — Наверное. Да. Я так думаю. Я не... То есть, я не знаю. Я не слежу за его чёртовым расписанием, — огрызаюсь я, а Жак хмурится, осторожно подходя ко мне. — Малыш, что не так? Всё. Весь этот сценарий, в котором Жак и Брендон оба здесь, сардоничный и нелепый. В этом здании недостаточно места для них обоих, как и во всем квартале. — Ничего. Я просто устал, тур был сумасшедшим. Я не спал несколько дней, ты же знаешь, каким я становлюсь. Брендон, скорее всего, свалит через минуту, и тогда я просто пойду спать. Нужно поспать. И тебе будет скучно, а я этого не хочу. Тебе стоит пойти куда-нибудь, встретиться с друзьями и... и мы увидимся вечером в зале. Ладно? Я знаю, что несу чушь, но она, кажется, сочувствует мне. Она знает. Она понимает. — Ладно. Но тебе лучше действительно поспать, а не просто писать тексты или играть на гитаре, потому что я тебя знаю! — обеспокоенно говорит она, тыча в меня пальцем, и я искренне улыбаюсь. Иногда она старается удержать меня в колее. Чаще всего нет, но в этот момент я ценю её слова. — Как пожелаешь, — сдаюсь я, подходя к ней и привычно притягивая к себе. Она улыбается мне. — Поспи немного, — она прижимается руками к моей груди. У нее такие маленькие руки. — Старик, — весело добавляет она. — Эй, — предупреждающе говорю я и шлепаю её по попе. Она взвизгивает и начинает смеяться. Улыбаюсь ей и добавляю: — Мне всего двадцать, блять, четыре. — Такой старый, — драматично говорит она, а потом снова тянется за поцелуем. Он длится дольше, чем первый, и я позволяю нашим губам двигаться вместе, стараясь вспомнить, как это работает. И это работает. Пока что. Когда Жак уже у двери, она бросает взгляд в сторону ванной, откуда до меня доносится шум воды. — Ты бы с этим поосторожнее. Ты же не хочешь, чтобы кто-то болтал, что ты тусуешься с геями, — отмечает она, а потом посылает мне воздушный поцелуй и уходит. Как только дверь закрывается, я судорожно выдыхаю, улыбка сходит с моих губ. Блять. Блять, это не хорошо. Всё это сливается, жизнь в туре и настоящая жизнь, они смешиваются, а это последнее, чего я хотел. Может, она права, и я старый. Уж точно слишком старый для всей этой путаницы. Вода в душе перестает шуметь, и я смотрю на закрытую дверь, стараясь не представлять, что за ней или кто скоро выйдет из нее. Я солгал. Брендону не нужно идти в зал ещё несколько часов. Я отшил свою девушку, которую не видел несколько недель, чтобы насладиться холодной яичницей, пока Брендон будет хрустеть хлопьями Freakies. Это если предположить, что мы вернемся на кухню, а не окажемся в спальне, на диване, на полу, потому что я правда не знаю, сколько я ещё смогу сдерживаться. Я подхожу к двери в ванную, сам того не осознавая, будто я охочусь. Ногти впиваются в ладони, я покусываю нижнюю губу. Брендон знал, что делал, когда сам себя пригласил сюда. Он знал. Внезапно дверь открывается, из-за чего я тут же отступаю, по венам бежит адреналин. Брендон выходит, вокруг его талии обмотано белое полотенце, волосы мокрые, по его шее стекают капли. Он останавливается, когда видит меня, на его лице видно замешательство. — Где Жак? — Ушла, — выдавливаю я, мой взгляд блуждает по его обнаженному телу, и тогда я подхожу к нему. Толкаю его и прижимаю к стене, одну руку кладу ему на шею и притягиваю его ближе, наши губы тут же встречаются. Его кожа влажная и скользкая, и он выдыхает мне в рот, прежде чем наши языки жадно соприкасаются. Он кладет руки мне на бедра и притягивает ближе, прижимаясь к моему паху своим, предлагая себя. Поцелуй получается беспорядочным и полным слюны, и я с ума схожу от того, как же сильно я хочу его. Из-за него моя рубашка намокает, господи боже, он мог бы нормально вытереться, но он же не знал, что я... Нет. Он знал. Он отвечает без промедления, так что он знал. Я отступаю так же резко, как и набросился. Он тяжело дышит, губы покраснели, а зрачки расширились. — Райан, — судорожно выдыхает он. Это и приказ, и мольба, и вопрос. — Мне нужно в душ. — Чертовски холодный. — Не... Не иди за мной. Я протискиваюсь мимо него в ванную, пока он пытается восстановить дыхание, вытирая рот тыльной стороной ладони. Я не уверен, чей именно вкус он ощущает.***
Впервые меня поздравляют с днем рождения шесть тысяч человек. Джо сообщает толпе, что пора спеть для меня, что они и делают. Не то чтобы Джо хочет отмечать мой день рождения — вовсе нет, — но ребята из переднего ряда в течение всего концерта бросали на сцену подарки, Пит рассказал нам о куче подарков, которые прислали в звукозаписывающую компанию, а фанаты, которые стояли в очереди до открытия дверей, целый час выкрикивали поздравления. Публика не поет долго, но это всё равно словно пытка. Всё внимание сосредоточено на мне. Я этого не заслуживаю. Я делаю это не ради славы. Я бы лучше спел им песню, которую написал, чем слушать, как они боготворят меня, но мне приходится сжать зубы и терпеть. Почему-то у меня такое ощущение, будто меня канонизируют. Когда они заканчивают петь, радостные и счастливые от того, что они могут разделить это со мной, я говорю в микрофон: — Спасибо, отлично поете, — и отвожу взгляд, нервно наступая на педали, чтобы подготовиться к Alienation. Они узнают вступление и практически взрываются криками. Синглы всегда узнают больше. — Дааааа, — говорит Джо в микрофон, наверное, чтобы разогреть толпу, но мне кажется, что это портит начало. Я поворачиваюсь спиной к толпе, что я делаю довольно часто, ища убежище возле ударной установки. Раньше я делал это потому, что Спенсер оказывал на меня успокаивающий эффект. Теперь же это просто привычка. Выступление полно напряжения. Публика безумнее обычного, может, потому что мы на родине, и они воспринимают нас так, будто мы принадлежим им. Фанаты четырежды пытались попасть на сцену, и сейчас я вижу, как одной девушке это удается, замечая её боковым зрением. Она залезает на сцену между Джо и мной во время проигрыша, но прежде чем до нее добирается охрана, Зак стаскивает её на пол, появившись с края сцены. Я игнорирую то, как у меня на секунду замерло сердце. Она направлялась прямо ко мне. Я сосредотачиваюсь на игре, стараясь не обращать внимания на то, как она брыкается и кричит, пока Зак и один из охранников тащат её прочь. Когда мы заканчиваем выступление, все кажутся возбужденными. — Хорошо получилось, да? — спрашивает Спенсер, когда мы уходим со сцены, но не уверен, спрашивает ли он только потому, что надеется впечатлить Хэйли, которую мы все встретили немного холодно и натянуто, когда она пришла со Спенсером. Она считает, что мы украли у нее мужа. Мы же считаем, что она расчетливая сука, которая, возможно, специально забеременела и потом украла нашего ударника. — Я и забыла, какие эти концерты громкие, — говорит она, прикрывая уши. — Мне это нравится! — восклицает Жак, и я ухмыляюсь. Уже пьяная. — Выступление было хорошим, — говорит Брендон, стоящий за девушками. Наши взгляды на мгновение встречаются. Наверное, так и есть, раз он так говорит. Он видел их все. Вечеринка в честь дня рождения оказывается намного больше, чем я представлял. Она не только для меня, но и для Спенсера. Я думал, что Пит снимет какой-нибудь клуб, но он, кажется, расщедрился и забил на денежный фактор. Опять-таки, дом оказывается просто королевским по сравнению с другими дворцами в Беверли-Хиллз, и это, скорее всего, организовано благодаря связям, так что, возможно, Пит заплатил не так уж и много. Сейчас дом выставлен на продажу, и мне интересно, кто жил в нем до этого. Ночь выдается теплая, и большинство гостей снаружи, у бассейна, на шезлонгах, поют, танцуют и накачиваются наркотой под тяжелый рок, доносящийся из динамиков. Кажется, сюда пришли все музыканты Лос-Анджелеса. Возвращение кажется нереальным. Абсолютно внезапно я снова всех знаю. После целого лета незнания что, кто, когда или почему, кажется просто сказкой проталкиваться через толпу, поднимая пиво и вымучивая приветствия, кашу из "Хей, Фрэнк! Привет, Лорел, как дела? Дэйв, рад тебя видеть!" Всё это я говорю неискренне. Фрэнк — придурок, Лорел — шлюха, а Дэйв — мудак. Но все они так отчаянно хотят дружить со мной, и это один из тех редких моментов, когда я осознаю, насколько же огромной стала или становится группа. Ещё здесь есть торт, один для меня, один для Спенсера, и в итоге я слизываю с пальцев взбитые сливки, а потом возвращаюсь к водке. Вечеринка не вечеринка, если я не проблююсь до двух часов ночи. За несколько часов я проговорил больше, чем за все лето, но это меня не расслабляет. Я вижу, что теперь они реагируют на меня по-другому, теперь я не "тот музыкант", а "этот самый музыкант". Спенсер был бы прав, сказав, что всем этим людям что-то от меня нужно. Жак была рядом со мной весь вечер, но теперь я, кажется, потерял её. Но я вижу Брента, так что дело не в этом. Джо вон там, так что за него она тоже пока не взялась. — Извините, нужно немного подышать, — говорю я своей публике, которая настаивает на том, чтобы я рассказывал истории. Я всё рассказываю о своем аресте в Филадельфии, поскольку это единственная относительно интересная вещь, о которой я могу рассказать. То, что я действительно нахожу интересным, например, нервный срыв в переулке в Солт Лэйк Сити, Брендон, вставший на колени и отсасывающий мне в автобусе после нашей очередной ссоры с Джо, первый раз, когда мы с ним... Я не могу рассказывать о том, что действительно врезалось мне в память. Я выхожу на улицу и слышу, как кто-то зовет меня по имени. К моему удивлению, это Брендон, стоящий неподалеку с каким-то парнем, которого я не узнаю. Он жестом зовет меня, и я останавливаюсь, чтобы посмотреть, нет ли кого-то из группы или команды поблизости. Нет. Хорошо. Я вскидываю бровь, приближаясь к ним, убеждая себя в том, что просто подошел поздороваться. Я не видел Брендона с тех пор, как мы приехали сюда. У парня рядом с ним грязные светлые волосы до плеч и молодое симпатичное лицо. Он выглядит взволнованным и шокированным при виде меня. — Я сказал, что знаю тебя, но он не поверил мне, — с ухмылкой объясняет Брендон, и это всего лишь ухмылка, но за ней столько всего кроется. — Райан Росс! — говорит парень, хватая меня за руку и энергично пожимая её. На вид ему около восемнадцати-девятнадцати. — Я такой большой фанат, такой... — Как и все остальные, — отмечаю я, потому что я слышал эту фразу уже раз пятьдесят за этот вечер. — Чем занимаешься? — спрашиваю я у Брендона. Он пожимает плечами. — Пытаюсь найти, где переночевать. — А, — я снова бросаю долгий взгляд на парня, а потом снова смотрю на Брендона. — И как, получается? — Получается, — хитро произносит он. Похоже на то. Парень, кажется, нервничает. Брендон практически выдал, что он гей, в моем присутствии. Я чувствую на себе взгляд Брендона, и это происходит весь день. Я вспоминаю первый раз, когда он продемонстрировал мне Тот Самый Взгляд этим летом, то, как у меня всё скрутило внутри из-за этого. Эффект всё тот же. — Кто-нибудь хочет выпить? — немного нервно спрашивает парень. — Пиво? Мы с Брендоном киваем, и он уходит за напитками. — Хорошо проводишь день рождения? — спрашивает Брендон. — Довольно неплохо, да. — По какой-то причине мои слова звучат мрачно, будто я сказал что-то совсем другое, что-то, из-за чего он в итоге готов оказаться подо мной. — Кажется, ты тоже хорошо справляешься. Занят этим... — я киваю в сторону блондина. — Кеннет. — Точно, — я снова осматриваюсь, но не замечаю никого, кто знает о нашей интрижке. — Сделай так, чтобы кто-то видел, как вы уходите вместе. Желательно Брент. Брендон фыркает. — Я занимаюсь этим не для того, чтобы решать твои проблемы. — Это просто совет. Чем больше людей увидят нас по отдельности, тем лучше. Что, вообще-то, означает, что мне не стоит сейчас с ним разговаривать. — Знаешь, Кеннет сказал, что он всегда хотел с тобой переспать, — небрежно добавляет он, не разрывая зрительный контакт. — Значит, у вас есть что-то общее. Уверен, вы сможете болтать об этом часами. — Я не всегда хотел тебя. — Но сейчас-то хочешь. Брендон улыбается, и каким-то образом он умудряется выглядеть невинным, хоть это и не так. — Ты не можешь просто поцеловать парня, как ты сделал это сегодня утром, Росс, не заставив его страдать от дикого возбуждения весь оставшийся день. Это я уже понял. Провел завтрак, желая перепрыгнуть через стол, провел саундчек, стараясь не отыметь его прямо посреди сцены, и отыграл выступление, заставляя себя не изнасиловать его каждый раз, когда он выходил на сцену, чтобы вручить мне или Бренту инструмент. Он практически раздевает меня взглядом. Я заставляю себя не поддаваться этому. — Мы всё ещё не трахаемся, знаешь ли. Он ухмыляется. — Да, я работаю над этим. Для меня это звучит как обещание. Кеннет возвращается с пивом, я беру одно и желаю им хорошо провести ночь. Кеннет выглядит безумно разочарованным, но я сосредотачиваюсь на том, чтобы уйти, пока я ещё могу. Пока я не пропал.***
Но есть лазейка. Огромная, гигантская лазейка, позволяющая мне притянуть Кеннета для грязного поцелуя. Когда он жадно целует меня в ответ, я чувствую привкус сигарет. Моя эрекция убивает меня, мне нужно потрахаться, прежде чем я с ума сойду, нужен этот парень в моей кровати, резко вдыхающий, когда я вхожу в него без предупреждения. Лазейка — это не осознание того, что я могу спать с другими парнями помимо Брендона, обходя правила, установленные моими согруппниками. Не то чтобы я планировал засунуть свой член в сладкую упругую задницу группи — парня-группи, иногда у нас такие бывают, но раньше мы смеялись над ними, выгоняя, и называли педиками. Хотя Кеннета я бы всё равно назвал таковым. Нет, лазейка — это вторая пара губ, прижимающаяся к моей шее сзади. Кеннет стоит между мной и стеной в моей гостиной, я прижимаюсь к его паху своим, пока сзади ко мне прижимается другое тело. Я слишком много выпил, но я знаю, что делаю. Я знаю, знаю... Я поворачиваю голову, чтобы встретиться с губами мужчины позади меня. — Брендон, — выдавливаю я, и Брендон отвечает мне стоном, когда наши рты прижимаются друг к другу, его ладонь проскальзывает вперед и решительно накрывает мой стояк. Кеннет посасывает мою шею, расстегивая мою рубашку. Вот и вся лазейка. Я не сплю с Брендоном — я сплю с этим парнем, и если Брендон тоже здесь, то ладно. Если Брендон здесь, чтобы я мог касаться его и целовать, то хорошо. Это совпадение, правда, и мы не спим друг с другом. Мы прекратили это делать. Последний раз я был в нем несколько штатов назад — я был хорошим мальчиком, сегодня мой день рождения, и я заслуживаю этого. Я не заслуживаю того, чтобы несколько тысяч человек пели мне, но я заслуживаю двух мужчин в своей постели. Я отступаю, и они тут же подходят друг к другу. Брендон жадно целует Кеннета. Я прохожу дальше в квартиру, расстегивая оставшиеся пуговицы на рубашке и наблюдая за ними. Кеннет смеется Брендону в рот, а Брендон так хорошо выглядит, ухмыляясь и углубляя поцелуй. Их внимание снова переключается на меня, когда я останавливаюсь у двери в спальню, наблюдая за ними, запустив одну руку в белье и поглаживая свой болящий член. — Блять, Райан Росс, — практически скулит Кеннет. Он подходит, опускается передо мной на колени, его руки дрожат, когда он кладет их мне на бедра. Он начинает облизывать кожу вокруг моего пупка, опускаясь ниже и стеная. Я запускаю пальцы в его длинные волосы, стараясь не улыбаться тому, как отчаянно он хочет меня. К нам подходит Брендон, через голову снимая рубашку. Глубоко в душе, я знал, что это был просто вопрос времени. Мы постоянно находились рядом, делая что угодно, только не позволяя ситуации превратиться в секс-марафон, и всё, что нужно, это одна вечеринка, один лишний напиток, возможность свалить незамеченными, и вот мы здесь. Но я не нарушаю никакие правила. Нет. Брендон смотрит на меня полным желания взглядом, когда Кеннет берет в рот мой член. Я шиплю от этого ощущения, а парень стонет, желая большего. Брендон останавливается перед нами, и я тянусь к его руке, одной ладонью крепко держа растрепанные светлые волосы Кеннета. Брендон позволяет мне притянуть себя, наши губы снова встречаются. Поцелуй выходит глубоким и страстным, его рука на моем подбородке удерживает меня, он контролирует поцелуй. Может, это его подарок на мой день рождения. Может, он привел Кеннета для меня. Мы отстраняемся, чтобы вдохнуть, и зубы Брендона царапают мочку моего уха, я чувствую его горячее дыхание на своей коже. Кеннет вбирает мой член полностью, расслабляя челюсть как профессионал, несмотря на его возраст, и я издаю стон, проскальзывая в его глотку. Сжимаю его волосы в кулаке, поворачивая голову, чтобы встретиться взглядом с Брендоном. Он шепчет: — Почему ты ждал так долго? — а потом подается вперед для грязного поцелуя.