Проще сдаться

Джирайя смотрел на спящую за столом Цунаде. Потянувшись, он аккуратно заправил за ухо выбившуюся прядь, падающую на её лицо. Длинные ресницы разлепились, и мягкий расфокусированный взгляд цвета меда встретился с его. На первый взгляд она не казалась опасной. — Эй, — мягко выдохнул он. — Привет, — проворчала Цунаде и поднялась с кресла, зевая и потягиваясь. — Как ты вообще сюда попал? Он покосился на её балкон, и Цунаде фыркнула: — Ох уж эти охранники. Она снова подумала, что не стоит заносить в личные дела Райдо и Генмы благодарность, даже несмотря на то, что им удалось доставить Какаши в рекордные сроки. Тёплая улыбка осветила лицо и глаза Джирайи. Слишком поздно она поняла, что ожерелье всё ещё на ней. Цунаде пришлось приказать себе не прикрывать ожерелье рукой, но она не смогла ничего поделать с покрасневшими щёками. Книги и свитки, как доказательство, всё ещё лежали открытыми на столе. Джирайя прочистил горло. — Я пришёл спросить, можно ли пригласить тебя на завтрак, — сказал он, улыбаясь ещё более придурковато, чем когда-либо. Каким-то образом его добродушность этим ранним утром возымела на неё обратный эффект. Цунаде чувствовала себя более недовольной, чем обычно. Всё потому, что последние несколько ночей она плохо спала. Возможно, виной тому послужило давление, которое она ощущала – давление невысказанного за все эти годы осознания. Или же ей просто нужно было прилечь, и Цунаде была зла на Джирайю, ведь из-за его глупой поэзии и прочей подобной чуши она была лишена возможности понежиться в постели. — Завтрак? — с вызовом спросила она, запустив пальцы в волосы в тщетной попытке их пригладить. — А с этим что делать? Она махнула рукой на стол, показывая на свитки и книги. — Эм…ох, да, ну… — Джирайя осёкся. — Я же не знаю, насколько глубоко ты закопалась в книги... — Слишком глубоко! — отрезала она. Тишина между ними была такой хрупкой. Казалось, если один из них двинется, сам воздух разобьётся вдребезги. Джирайя заговорил первым. — Слушай, Химе, мне жаль… — Жаль?! — она ударила кулаком по столу, роняя несколько книг на пол. — Жаль, что ты... вывалил это всё на меня одним махом? После стольких лет? — Цунаде, я устал. Как я уже сказал, мне жаль. Поговорим в другой раз. — В другой раз? И именно ты решишь когда? Ты? Ты снова решишь, как сейчас, вывалить на меня всё разом? Ты решил, что влюблён в меня. Ты сам решил, когда говорить, а когда не говорить мне? И теперь ты собираешься решать, когда нам разговаривать, а когда молчать? Джирайя стоял, положив руки на бёдра. — Ну, прости меня, Химе, я не знал, что это такое тяжёлое бремя. И, поверь мне, я, конечно, не планировал непременно влюбиться в кого-нибудь неуправляемого, вроде тебя. — А об этом ты что скажешь?— она осуждающе помахала перед ним оранжевый томом Ича Ича Рай. — Юношеская опрометчивость, — отрезал в ответ он, сверкнув взглядом в ответ. — Я написал это много лет назад. — А как же неопубликованное? То, что ты дал мне вчера? — спросила она мягким полушёпотом. Мгновение Джирайя молчал. Когда он только собрался ответить, раздался стук в дверь. — Госпожа Цунаде? — Шизуне приоткрыла дверь и заглянула в трещину. — Ох, доброе утро, господин Джирайя, доброе утро госпожа Цунаде. Цунаде кивнула, приглашая войти. — Я просто хотела узнать, вы будете завтракать, госпожа? Цунаде устало покачала головой. — Спасибо, Шизуне, но нет, не сейчас. Бросив на Джирайю вопросительный взгляд, она добавила: — Мы как раз собирались завтракать. Не так ли, Джирайя? Шизуне закрыла за собой дверь. Джирайя помог Цунаде собрать обличительные книги и свитки. — Ну, ладно, дурак, — пробормотала Цунаде, — пойдём ко мне. Увидев, что Джирайя просиял, она быстро добавила: — Я хочу принять душ и переодеться. Прошлой ночью я спала в этой одежде. Вернувшись в её квартиру, Джирайя подождал, пока Цунаде примет душ и приведёт себя в порядок. Он оглядел комнату, обставленную скудно, но со вкусом, и заметил несколько фотографий. Там был старые снимки с их командой в детстве вместе с Сарутоби, с ней и Даном, были несколько новых фотографий с Шизуне и с несколькими новыми чунинами. Он слышал, что некоторые из них уже джонины. Иногда сложно было сказать, сколько времени прошло с тех пор, как они с Цунаде были в одной команде. Быть может, это всего лишь несбыточная мечта, глупая фантазия, которую он должен отпустить, если это может стоить им дружбы. Джирайе казалось, что в тот момент, когда Цунаде вспыхнула в гневе, они не были уже друзьями, но она просто выпустила пар, и всё вернулось на круги своя. Однако время заставило его изменить мнение и понять, насколько хрупкими могут быть вещи, которые выглядят прочными. Вернулась Цунаде, посвежевшая и переодевшаяся после душа, со слегка влажными волосами. Она примирительно вздохнула. — Джирайя, почему? Что ты творишь? — Творю, Химе? Я только хочу пригласить тебя на завтрак. — Не завтрак, — сказала она, ещё раз вытирая волосы. — Вся эта затея с ожерельем и книгами. Почему именно сейчас, ведь ты написал эти книги так давно? Он пожал плечами. — Мне казалось, что в последние несколько лет мы бежали в разные стороны. Ты в одну, а я в другую. — Это не ответ. Почему сейчас? — Ну, если ты не заметила, Химе, мы не молодеем. — Поэтому ты ждал, — ответила она, сжимая от злости маленькие кулаки, — до сих пор. Сейчас, когда я твой Хокаге? Когда я могла… приказать тебе…умереть? Цунаде шагнула вперёд, подняв кулак, собираясь ударить. Но рефлексы шиноби так просто не забыть, и он перехватил её запястье, взглянув ей в глаза. Она дрожала от гнева и разочарования, и Джирая мог почувствовать это, держа её за руку. Он хотел обнять её и удержать, но ни один из них не сделал шага навстречу. Наконец он почувствовал, что она успокоилась. — Пошли, — сказала она наконец, выдёргивая руку. — Давайте поедим. Я умираю от голода. В его сознании родился маленький осколок стихотворения, и Джирайя понадеялся, что сможет вспомнить его после завтрака. Вряд ли Цунаде оценит, если он остановится записать его сейчас. Так, не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке с тобою, Сам я желаний своих не в состояньи постичь. Если б не так хороша ты была иль не так вероломна! Как не подходит твой нрав к этой чудесной красе! Мерзки поступки твои, — а внешность любить призывает... Горе! Пороки ее ей уступают самой!