Моя милая Карлотта

      Вена действительно нас оживила. К счастью, в театре Wiener Staatsoper нас хорошо приняли, после первого же прослушивания. Контракты были подписаны, новые афиши развешаны по городу.       Я делал всё для того, чтобы моя жена развеялась, воспрянула духом, стала прежней. Я возил её по балам, приёмам, всем возможным увеселительным мероприятиям. Она стала нормально петь, исчез страх сцены. Карлотта ожила…       Я не могу сказать, что она больше не любила меня. Нет, Лотта ценила меня, жила со мной, дорожила мной… Но Карлотта была творческой натурой, она хотела новых впечатлений, эмоций, она хотела забыть то, что случилось в Риме, а я был живым напоминанием этого… И она с головой ринулась в бурный водоворот столичных утех. Она стала искать утешения в других мужчинах… Я мог не знать где она, ездить по городу в её поисках, сходить с ума от осознания того, что она мне изменяет, что кто-то другой разделяет с ней ложе, кто-то другой смеет прикасаться к моему сокровищу. Я готов был своими руками её убить, но когда она возвращалась, я не мог этого сделать… Она была моей жизнью. Я, должно быть, безумец, но я прощал ей всё. Я понимал её. Она хотела забыться, просто не вспоминать о проблемах, и, наверно, у неё это получалось.       Обычно все шло по одному сценарию. Как только мы приезжали на очередной бал, она с ходу пускалась в танец, и ей было все равно с кем. Когда это ей надоедало, Карлотта находила себя красивого юношу или молодого мужчину и уезжала с ним, пока я не видел. Возвращалась она под утро, ещё и пьяная… Я заботливо раздевал её и укладывал в постель. Нет, конечно, сначала меня это выводило из себя, я дрался на дуэлях и кричал на неё, но потом понял, что это всё бесполезно… Она была вольной птицей, она могла делать всё, что захочет, и ей было плевать на всех.       Иногда я всё-таки срывался и заявлял, что ухожу. Тогда она рыдала, висла на мне, клялась и божилась, что любит, извинялась за все свои грехи. Около двух недель после этого мы были вполне счастливы. Но вскоре она начинала скучать и опять пускалась во все тяжкие… Раза три я уходил надолго, но тогда Лотта начинала пить и ходить в самые сомнительные места. Пару раз я вытаскивал её из таких передряг, что мне и не снились. Один раз я с трудом избавил её от опиумной зависимости. Это была не жизнь, а кошмар. Мне уже стукнуло тридцать семь, я хотел нормальную семью, хотел спокойной жизни, а Карлотте не было и тридцати, и она совершено не собиралась стать домоседкой. Я терпел это долго, так мы жили пять лет или около того. Я ждал, что она перестанет, перебесится, что вернётся прежняя Карлотта, та, которая умерла годы назад в Риме. Но всё оставалось по-прежнему — измены, ссоры, боль.        Наконец я решил, что пора что-то менять или я сойду с ума. Однажды утром я вошёл в её будуар. Карлотта сидела у туалетного столика и делала макияж. На ней был сногсшибательный алый пеньюар, а бронзовые волны локонов струились по спине, сияя в лучах солнца. Я тяжело вздохнул. Как бы мне этого не хотелось, но я должен был начать этот разговор. — Карлотта, я больше так не могу. Хватит. Ты мучаешь и себя, и меня. Зачем нам нужна такая жизнь? Ты находишь себе развлечение с другими мужчинами, а что должен делать я? — Может, тебе тоже нужно развеяться с другой женщиной? — просто предложила она.       Конечно, Лотта ещё не понимала, что на этот раз я настроен серьёзно. Она часто говорила подобные крамольные вещи, чтобы избавить себя от моих нравоучений. — Ты знаешь, я люблю тебя, но всему есть пределы. Я пообещал тебе незадолго до нашей свадьбы, что не буду припоминать тебе твои прошлые грехи. Тогда ты не знала меня, ты была не замужем… Но сейчас у тебя есть муж, но тебе это не мешает развлекаться! Прощай, Лотта, я ухожу навсегда.       Я решительно направился к дверям. Ничто не могло остановить меня в тот момент, ни слёзы, ни мольбы, ни истерики. Но одна единственная фраза, всего три слова, слетевших с коралловых губ, заставили меня застыть на полушаге. — Я беременна, Вальдо.       Я остолбенел в дверях. Медленно повернулся, не веря своим ушам. Глаза моей жены искрились счастьем. — Ч-что т-ты сказ-зала? — прерывающимся голосом спросил я. — У нас будет ребёнок, Вальдо, — пропела она.       Я закружил Карлотту по комнате. Я точно был ненормальным, потому что даже не допускал мысли, что ребёнок не мой. А, может, просто не хотел допускать. У нас появилась надежда на счастье, и у нас было два варианта. Первый — мы всё рушим ссорой, я заявляю, что ребёнок не мой и ухожу, хлопнув дверью, а Карлотта совершенно теряет над собой контроль и идёт в разгул, что точно убьёт маленькую жизнь в ней. Зная Лотту, я был уверен что она что-нибудь выкинет и потеряет малыша. Вторым вариантом было притвориться, что ничего не было, ребёнок точно мой. Тогда мы могли стать, наконец-то, счастливыми. Ещё я надеялся, что малыш станет веской причиной, чтобы перестать вести разгульный образ жизни. И мы выбрали второй вариант.       Я и Карлотта поехали в небольшую провинцию недалеко от Вены. Мы купили самую шикарную виллу с садами и прудами. Я пел раза три в неделю, и моего гонорара нам хватало сполна. Карлотта не пела совершенно. Про корсеты она забыла. Целыми днями она не вставала с постели, максимум, доходя до веранды, полной цветов. В доме круглосуточно находилось несколько врачей, которые не отходили от моей жены. В особняке были готовы несколько комнат для ребёнка, были куплены игрушки и одежда для малыша. Я дождался этого! Наше счастье вернулось! Мы будто помолодели на десять лет, будто началась другая жизнь. У нас появилась колоссальная энергия, и мы были готовы свернуть горы.       Но беременность протекала тяжело. Карлотта не выходила из туалетной комнаты первые месяцы, потом стала падать в обморок чуть ли по несколько раз в неделю. Несколько раз у Карлотты случались ложные схватки, но врачи спасали нашего малыша. Не смотря на все проблемы, мы просто с ума сходили от счастья, с наших лиц не сходили улыбки. Наша любовь, что дремала все эти годы, возродилась из пепла, подобно фениксу. И вот наступил день родов. Однажды, сидя на веранде и распивая со мной чай, Карлотта уронила чашку и схватилась за живот. Я на одном дыхании позвал врача, медсестёр и служанку. Моя жена и доктора остались в комнате, вытолкав меня за дверь. Казалось, что крики Лотты и голоса докторов никогда не кончатся. Но вот, когда я уже готов был ворваться без приглашения, вышла медсестра, жестом приглашая меня внутрь. На постели лежала моя жена и светилась от счастья. На её руках был крошечный свёрток. — Вальдо, иди сюда, — ласково позвала она. Я несмело приблизился. — У нас родилась дочка, любимый, — проворковала Лотта и протянула мне сверток пеленок. — Ну же, не бойся, возьми её на руки!       Конечно, я боялся. Вдруг я возьму её неправильно и причиню ей боль? Или, не дай Бог, уроню, и она ушибётся головкой? В этой малышке я видел хрустальную вазу, эфирное, неземное существо, которое при неловком прикосновение исчезнет.       Карлотта усмехнулась и подозвала меня жестом. Я присел у изголовья постели. — Смотри, правда, она красавица? — женщина отогнула краешек одеяльца, и у меня не осталось сомнений, что это моя девочка.       На меня смотрели мои угольно чёрные глаза, с дюймовыми ресницами, загнутыми кверху. — Она ангел… — прошептал я. — Вальдо, возьми свою дочь на руки! — приказала Карлотта.       Я повиновался. Комочек оказался мягким и тёплым. Девочка приоткрыла свои розовые губки и зевнула, закрывая глаза. Я поцеловал маленький лобик и улыбнулся. Ничего прекраснее в жизни не видел. Это маленькое существо заполнило собой всю мою душу, если там ещё оставалось место, не занятое Карлоттой. Большие чёрные глаза уставились на меня с интересом, и я буквально растаял. — Как ты назовешь её, Вальдо? — А как бы ты хотела? — Ну… Мне нравиться Эсмеральда или Джонфранка. — Эсмеральда слишком театральное, а Джонфранка как-то некрасиво.       Карлотта пожала плечами. — Тогда, может, Розмари? — Да, это замечательное имя, так звали мою бабушку!       Так появилась Розмари. Мы с Карлоттой души не чаяли в девочке и давали ей всё самое лучшее.        Мы прожили ещё целых четыре прекрасных года в провинции, живя довечью. Наша девочка была прекрасна. Чёрные кудри обрамляли её красивое кукольное личико, на розовых щёчках были прелестные ямочки, а вдобавок она унаследовала голос Лотты. Наша малышка пела, как ангел. Карлотта не отходила от девочки ни на шаг.       Я надеялся, что малышка заменит Карлотте славу и известность, но не тут то было… Лотта не могла жить без сцены. И вот ей пришло приглашение в Опера Популер. Я был решительно против. Я знал, какой разврат живёт в столицах и не хотел, чтобы моя дочь там росла. Вдобавок я боялся, что Карлотта опять сорвётся. Но она сказала, что едет со мной или без меня. Выбора не оставалось…       Розмари мы оставили на попечение множества нянек и моей овдовевшей бездетной сестры. Моя жена настолько истосковалась по сцене и овациям, что буквально рвалась в Париж. Нет, она не была плохой матерью, она очень любила Розмари. Но, как человеку, познавшему славу, опера была ей необходима. Слава — это наркотик, познав её однажды, забыть уже невозможно. Но даже я, привыкшей к сцене и известности, был в ужасе от того, что мать выбирает оперу, а не ребёнка. Я так надеялся, что наша жизнь стала спокойной и размеренной, что теперь у нас полноценная семья и Карлотта успокоится, но нет… Нашей с Розмари любви ей не хватало, она хотела снова очутиться в том мире блеска и музыки. Конечно, я не мог оставить её. Итак, распрощавшись с нашей малышкой, мы поехали во Францию. В Рим я приехал в поисках славы, в Вену, ища счастье с женой, но я не представлял, что ждёт меня в Париже.