Повелитель четырёх стихий

      — Специи! Заморские специи! Не проходите мимо!       — Ткани! Лучшего качества! Госпожа, поглядите какие расцветки!       — …молодая госпожа, ну как же можно такую тонкую работу и за пятьдесят золотых отдать? Не меньше семидесяти!       На рыночной площади было по-особенному оживлённо — у всякого могло бы зарябить в глазах от пестроты и разнообразия одеяний толпы. Торговцы увлечённо зазывали покупателей, яростно спорили с пытавшимися сбить цену тётушками, угодливо улыбались богатым господам и били по рукам крестьянских детишек, в любопытстве своём тянувшихся к диковинным товарам.       …А между тем, наклоняясь к заваленным товарами прилавкам, люди шептались о том, как на Большой Земле то тут, то там вспыхивали восстания, как количество недовольных политикой императора множилось, как даже не угнетённые народы, а сами люди огня устали от бесконечных войн и жаждали покоя. О том, как всё чаще в деревнях и городах появлялись мастера меча с изображением Чёрного Дракона на кулоне. О том, что время перемен должно было вот-вот наступить. О том, что весь мир застыл на пороге бури, что сметёт привычный уклад, и неизвестно было, что ждать от завтрашнего дня…       Торговцев на Олухе любили.       Особенно тех, что прибывали с Большой Земли.       Конечно, тех, кто прибывал с других островов архипелага, тоже всегда были рады видеть, но хотя те редко могли похвастаться диковинками — мастера-ремесленники на Олухе были свои и немало. В конце концов, они веками выживали в этом богами забытом краю, и при большом желании могли в принципе не контактировать с остальным миром, изолировавшись ото всех.       Хотя изоляция порождала… скуку.       Именно потому, собственно, здесь так ждали торговцев и путешественников.       Ведь они привозили с собой что-то поважнее своих товаров — новости. А способные мусолить месяцами одни и те же сплетни жители Олуха обожали узнавать новые. Даже если большинство слабо представляло, о чём шла речь — слишком редко кто-либо из местных мог покинуть остров. И ещё реже покидавшие возвращались…       На то было много причин, от банального нежелания возвращаться в эту самую изоляцию до своевольности моря.       А море действительно было строптиво и переменчиво — не обладая необходимым опытом и удачей, добраться до находившегося на отдалении от остального архипелага острова было практически невозможно.       Хемиш Хеддок, открывший Олух, был и опытен и удачлив, но и он бы не отправился бы в путь к своим владениям зимой. Не решались и торговцы — жить всем хотелось, а испытывать судьбу было очевидно глупой затеей. Всем приходилось ждать тепла.       Но теперь весна давно вступила в свои права и остров, пробудившийся после очередной суровой зимы, преобразился, укрытый ковром цветов.       Нежный аромат витал в господских садах — многие знатные дамы любили, чтобы мужья им дарили яблоневые сады, в момент своего цветения походившие на спустившиеся на землю облака. В некотором смысле это была уже целая традиция. Алаи, принцесса огня, выросшая в южном изобилии, была первой, кому подарили такой сад. Небольшой, аккуратный, ухоженный, он и теперь окружал усадьбу, в которой некогда жили многие поколения Хеддоков, и которая ныне не пришла в запустение лишь стараниями слуг.       Стоик, сыграв свадьбу, привёл жену уже в другой дом — построенный специально для неё. Для них. Рауд не одобрял выбор сына, и делить кров с отцом, постоянно попрекавшим свою сноху за каждый шаг, Стоик не пожелал. Став же во главе Олуха после смерти отца, он всё равно не захотел занимать усадьбу, оставив её матери и кузинам.       И даже овдовев, вождь так и не смог покинуть построенный для жены дом — то немногое, что от неё осталось.       Иккинг же, напротив, фамильную усадьбу любил, но посещал её редко — тяжёлая атмосфера уныния и подавленности, царившая там постоянно, навевала не самые приятные чувства. А вот в сад он наведывался часто — высокие, раскидистые, старые яблони казались ему чем-то светлым, добрым, чем-то забытым, но невообразимо родным. Возможно, потому что в этом саду в третье лето своей тогда ещё совсем короткой жизни он засыпал, слушая, как бабушка рассказывала ему сказки.       Конечно, для Иккинга и Лии тоже построили дом, продолжив зародившуюся традицию. Первые годы после своего рождения маленький наследник вместе с матерью жил именно там. Но, подобно своему отцу, Мари любил приходить в сад фамильной усадьбы, убежав подальше ото всех назойливых нянюшек.       Ох, как редко ему это удавалось!       Если сын Стоика рос подобно траве в поле, то внука вождь окружил всеми заботой и вниманием, что накопились в нём за долгие годы. После того, как ребёнка отлучили от груди, он почти и не виделся с матерью, за исключением семейных ужинов да некоторых светских мероприятий. И жил он в доме деда, окружённый учителями и слугами. Всем тем, чего был практически лишён его отец.       Стоик очевидно понял, что больше не имел права на ошибку.       Мари был их последним шансом, и доверять его воспитание чужеземке вождь не собирался.       Хотя Лию явно возмущало такое поведение свёкра, ничего сделать с этим она не могла. Даже если забыть о том, кто именно правитель острова, в отсутствие мужа слово Стоика для неё — закон. Так что мнение Лии тут едва ли играло хоть какую-то роль. Свою единственную задачу она выполнила, родив мальчика. По мнению некоторых, она должна была быть благодарна за то, что, несмотря на незавидный статус своего мужа, всё ещё продолжала пользоваться привилегиями, полагавшимися матери наследника. Да, в народе её, на удивление, любили, или же просто жалели, но знатные семьи, даже огненные, относились к ней настороженно.       Тем большее недоумение у господ вызывали визиты молодой госпожи Хеддок к Йоргенсонам. Конечно, официально считалось, что Лия, лишённая возможности воспитывать сына, искала утешения в компании своей доброй подруги, леди Миры, да и сама госпожа Йоргенсон никак не опровергала таких слухов, но люди всё видели и всё понимали.       Но решение Стоика воспитать из Мари идеального наследника все поддерживали — предусмотрительно вели себя с мальчиком максимально вежливо и дружелюбно. В конце концов, повзрослев, этот ребёнок будет решать их судьбы, и становиться его врагами никто не хотел — тень отца словно стояла за сыном, пронзая недоброжелателей своим жутким взглядом. Поразительное внешнее сходство с Иккингом мальчику в том только помогало — все помнили ту странную жуть, излучаемую сыном Стоика. Помнили и то, чем всё в итоге закончилось.       Помнили и ссориться с сыном Изгнанника не спешили.       Так, на всякий случай.       Да и не было причин вступать в конфликт со столь очаровательным ребёнком. Мари был умён не по годам, любознателен, дружелюбен, только его непоседливость добавила слугам седых волос — очень уж любил мальчишка сбегать из-под их опеки и наблюдать за простыми людьми, общаться с ними.       Улыбчивый и открытый, он словно был всем тем, чем Иккинг так и не стал, чем ему не позволили, даже не дали шанса стать.       Он был напоминанием об их общей вине.       Их надеждой.       И, наверное, больше деда мальчишку обожал только его дядя — несмотря ни на что, Синдри часто появлялся в доме вождя и немало времени проводил с племянником. И хотя изначально Стоик был против того, чтобы его внук общался с человеком, искалечившим Иккинга, но, узнав, что Синдри получил прощение, да и видя своими глазами его попытки измениться в лучшую сторону, в итоге не стал препятствовать.       Да и Мари в дяде души не чаял. Он обожал слушать его истории, разнообразные легенды об их общих предках, гулять в его сопровождении по острову, да и в принципе наследнику Йоргенсонов всегда был рад. В конце концов, его компания гарантировала свободу от вездесущей опеки нянюшек.       Вот и теперь Синдри гулял с племянником по яблоневому саду, с улыбкой отвечая бесконечный поток его вопросов.       И только один, один-единственный, заставил его сердце сжаться.       Тот, который Синдри уже давно ждал, и не знал, как на него ответить.       Слишком простой и слишком сложный.       — Дядя, а расскажи мне про отца.