Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни её, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил её. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья.
Его комната совсем не такая, какой она мне представлялась. Даже не такая, которой обладает большинство парней этого современного мира или которую мы привыкли видеть, кажется, практически во всех новых фильмах, что, не переставая, один за одним, нахально двигая друг друга в очереди, выпускаются на наши экраны. Нет, совсем не такая. Первое, что удивляет — такое большое количество света. После обеда комната не плавится под действием жгучих солнечных лучей, а вечером не утопает в восхитительных цветах заката, но тут все равно предостаточно света, чтобы не включать лампочки до того момента, пока солнце не начнёт садиться, медленно, но очень уверенно уходя за горизонт. Второе — это постельные, мягкие, совсем не тёмные цвета. Вся мебель в комнате, конечно, не невинного белоснежного цвета, всё-таки согласитесь, для парня это было бы странновато. Но весь интерьер выдержан в неброском светло-кофейном, бежевом цвете, который, весьма нейтрален как для девушки, так и для парня. На мягкой, стоит полагать, очень удобной кровати, много подушек, напротив висит плазма, пульт от которой находится на одной из серых тумб, расставленных по обе стороны от кровати. Но мне почему-то кажется, что парень не очень-то частит с просмотром телеканалов. Особенно вспоминая то, чем он занимается по ночам… Передергивает. Ладно, это не твоё дело, Джули. Забудь. Но для меня всегда самым интересным в комнате являлось наличие фотографий. Не знаю. Голову кружит, когда задумываюсь над тем, сколько же моментов пережила та или иная семья, сколько каждый человек испытал эмоций, и когда крошечная часть, мельчайшая частичка, всего-лишь один момент запечатлён на камеру и семья позволяет другим видеть это, чувствовать свои эмоции, пропитываться атмосферой того момента… Этим просто нельзя не воспользоваться. Особенно, когда находишься в комнате у такого человека, как О’Брайен. У парня в комнате совсем немного фотографий, и почти все они красивой экспозицией висят над кроватью, и я не могу сдерживать себя, то и дело вскидывая голову и кидая на них беглый взгляд. Эмоции. Везде одни эмоции. И, честное слово, это так странно. На одной фотографии О’Брайен стоит в обнимку с каким-то мужчиной, они глядят друг на друга, задорно, не удерживая себя, смеясь, отчего на щеках обоих выступают ямочки, а от глаз лучиками расходятся мимические морщинки. Щурюсь, разглядывая фотографию. Мужчина-брюнет, так же, как и Дилан. Не скажу, что глаза у них похожи, ведь парень завладел глазами миссис О’Брайен, но какие-то общие черты вроде носа или тех же самым волос, под действием ветра поднимающимися хохолками, однозначно присутствуют, так что не составляет труда понять, что мужчина на фотографии — это отец парня. Они стоят, судя по всему, на какой-то набережной во время заката, и на снимке запечатлён момент, когда солнечный диск, окрашенный в яркий, «сочный» оранжевый цвет только-только начинает опускаться к кромке воды, слегка задевая её и бликами играя на лицах мужчины с сыном. На другой лицо Дилана уже куда более знакомое и привычное. О’Брайен запечатлён с младшей сестрой в погожий солнечный день, и даже невооруженному глазу будет видно, как они похожи. Оба в чёрном, хотя на улице, судя по всему, весьма тепло, сидят на ярко-зеленой траве, и девушка тянет худые руки к парню, видимо, желая ухватить и хорошенько потрясти его за волосы. Ну, быть честной, я бы тоже так сделала. При этом сестра Дилана широко и белозубо улыбается, а вот улыбки у них разные. Но не об этом. В свою очередь О’Брайен с хмурым, таким частым выражением лица перехватываете руки сестры и немного откланяется назад, при всём при этом немного вытянув ноги вперёд и ступнями упираясь в голени девушки, таким образом притупляя абсолютно все попытки хоть как-то добраться до него. А позади виднеется красивый старинный дворец, позади которого скромно, но очень величаво выглядывает Всемирно известный Биг-Бен. Англия. Взглядом быстро пробегаюсь по остальным снимкам, и нахожу фотографию Дилана с матерью. Он (удивительно) в строгом чёрном костюме (и даже с галстуком, ух ты), она — в элегантном чёрном платье, что эффектно облегает красивую даже в этом возрасте фигуру. Стоят на входе какого-то ресторана, при этом немного сощурившись, видимо, от ослепительной вспышке камеры, и миссис О’Брайен держит в руках хрупкий бокал с красным вином, держа сына под руку. Наконец цепляю ещё одно знакомое лицо. Джаред. Еле сдерживаю смешок. Парень, чьи очки еле-еле болтаются на кончике носа, чудом не падая на землю, пытается залезть на спину Дилана, пока тот, в свою очередь, всеми силами старается скинуть друга на землю, но тот, как обезьянка, все равно пытается удержаться на О’Брайене. А их лица… Все таки не сдерживаюсь и тихо прыскаю в кулак. Боже. Улыбаюсь и качаю головой. Идиоты. Ну и третье…. Третье-это сам Дилан. Впервые с момента нашего знакомства мы не находимся в тугом шаре напряженности. Впервые нет глупой, совершенно непонятной неловкости. Впервые О’Брайен не излучает волны неприязни, впервые я, находясь больше пяти минут рядом с ним, не чувствую на себе испепеляющий, готовый прожечь во мне дыру пристальный взгляд. Впервые он не хмурит брови, не сжимает челюсти, отчего на бледном лице начинают играть желваки, впервые я вижу на его лице… Спокойствие. Обычное человеческое спокойствие, когда в его голове нет ни одной лишней мысли. Вижу сосредоточенный взгляд, бегающий только от его записей к моим и обратно. Иногда закусывает нижнюю губу и несколько минут стучит карандашом по столу, создавая тихую дробь, а потом вновь кидается что-то писать и хаотично перелистывать страницы больших тяжёлых тетрадей. Длинными пальцами почесывает шею, усыпанную шоколадными родинками. Ими же дёргает ворот футболки. Улыбаюсь, невольно расслабляясь от такой лёгкой не натянутой атмосферы и голову кладя на мягкую кровать. Мне легко. Честное слово. Впервые мне так легко. Из-за чего появилась глупая детская неприязнь? Почему мы так не взлюбили друг друга? Что? Что произошло? Все таки чувствую на себе строгий взгляд и приподнимаю голову, при этом сгибая одну ногу, едва натягивая свободные штаны мягкого серого цвета на коленке. Щурится, смотря на меня. — Ну, как долго ты будешь пялиться? — едва заметно кривит губы.- Все-таки втюрилась в меня, да? Делаю глубокий, громкий вдох, при этом закатывая глаза, и качаю головой, при этом приложив тёплую ладонь ко лбу. Господи. Точно. Именно из-за этого. — Ты распределил коэффициенты? — говорю, немного поморщившись, ведь в голову бьет тупая боль от усталости. Сплю, вроде, хорошо, без кошмаров, но, просыпаясь, не чувствую никакого облегчения. Будто бы и не спала. Будто это все ещё вчерашний день, и все мысли, все чувства, все ощущения остались теми же, только немного притупились коротким крепким сном. Знаете, такое бывает, когда совершенно случайно засыпаешь днём на пару часиков, а затем внезапно вскакиваешь, ведь в голову бьют мысли о незавершенных делах. Но лень тебя ещё не оставила. Вот именно так я себя и чувствую. Хотя чувства беспокойства или паники, к счастью, нет. Уверена, что это из-за таблеток или трав, которые мне прописала доктор, так что особо не волнуюсь, просто со сжатыми челюстями смиряясь с этим. Так или иначе, всё это временно. Надеюсь. — Да, я все доделал, можешь посмотреть, — отвечает, пока я потираю пальцами уставшие глаза, и на кресле с колесиками приближается ко мне, бледной рукой протянув тетрадь. Пальцами цепляю предмет, сглотнув ком тошноты. Смотрю на записи О’Брайена и чуть не хмыкаю, благо, сдерживая себя. Почерк неаккуратный, торопливый. Щурюсь, поднося предмет ближе к глазам, ведь еле могу разобрать, что написано на его страницах. — Ты на врача собираешься? О’Брайен хмурится, наконец, показывая такое знакомое выражение лица, и с сцепленными в замок руками на животе с явным непониманием смотрит на меня чуть исподлобья, расслабленно облокотившись на спинку кресла, а локти уместив на его ручки. — Чего? Хмыкаю, качая головой. Непонимающий вид парня не может не смешить, но тот явно ничего забавного в данной ситуации не находит, поэтому с прежней хмуростью на лице и лишней строгостью в голосе продолжает говорить, устало выдохнув: — Ты можешь просто проверить или нет? — морщится, пальцами почесывая ровную переносицу. — У меня уже ощущение, что в голове вместо мозгов точно карбонат серы или ещё чего-нибудь. Пускаю смешок и всё-таки опускаю взгляд в тетрадь, честно пытаясь разобраться в записях парня, но, когда на разбирание одной закорючки, что, оказывается, является буквой «п» уходит минут пять, я не нахожу больше сил, чтобы сдерживать себя, и бубню: — Почерк у тебя нечитаемый, вот, что. Не смотрю на парня, но мне это и не нужно. Чувствую на своём виске пристальный хмурый взгляд, но не обращаю на него внимание, заправив тёмную прядь волос за ухо и сглотнув, продолжая чтение. Последующие пару минут все ещё чувствую на себе чужой взгляд, но, видимо, он стал мне уже настолько привычным, что совершенно не обращаю на него внимание, продолжая спокойно проверять тетрадь. Что ж, я бы стала отличным учителем. Немного задумываюсь, морщась. Нет. Зная отношение детей к их учителям, лучше уж пойти кассиром в Макдональдс, чем в школу к людям, которые мало того, что не уважают тебя, так ещё и не пропитываются этим чувством ни к себе, изо дня в день унижаясь и даже не замечая этого, а иногда даже к своим родителям и людям, которые их окружают, самовольно зарываясь в колючем одеяле необоснованной злости и неприязни. — Все верно, — говорю без капли удаленности, ведь усталость берет верх, притупляя все остальные чувства. так что снова потираю пальцами глаза, желая сейчас только одного — выспаться. Щурясь отсвета ламп, протягиваю парню тетрадь, за которой он тянется выпрямленной рукой, не вставая с кресла. Медленно поднимаюсь на ноги, позволив себе в качестве опоры использовать кровать О’Брайена, хотя та особо ничем не помогла, а из-за мягкости матраса только больше начала тянуть меня вниз. Кидаю взгляд на парня, выпрямляясь и уже твёрдо стоя на полу, но тот, к счастью, не заметил минутного порыва слабости, аккуратно раскладывая вещи на письменном столе. Вскидываю темные брови вверх. Надо же, какая чистюля. Одергиваю белый топ на тоненьких бретельках и уже хватаюсь за сумку, собираясь просто молча уйти, как сделала и вчера, вот только мне мешает неожиданный стук в светлую дверь и резкий поворот головы парня. — Войдите, — говорит немного сбитым голосом, как бывает после сна, вот только сейчас парень просто долго молчал, и при этом сглатывает, сильно сжимая челюсти, когда я мельком смотрю на него. Усмехаюсь, так же переводя взгляд на дверь. Уже научился чувствовать все мои взгляды и неизменно грубо отвечать на них? Вот это да. Собственно, «гость» не заставляет себя ждать, и почти в ту же секунду, как О’Брайен разрешил войти, дверь уверенным жестом руки открывается, впуская в хорошо освещенную комнату миссис О’Брайен, облачённую в красивый элегантный комбинезон белоснежного цвета с вертикальной полоской, который хорошо оттеняет загорелую кожу женщины. На её красивом лице сияет широкая улыбка, а в карих глазах не проскакивает ни капли удивления при виде меня в комнате её сына. Будто это уже что-то совсем привычное. — Вы уже закончили заниматься или все ещё мучаете мозги реакциями и формулами? — говорит, по-прежнему, с улыбкой, с излучающимся теплом смотря на нас, но не проходит в комнату дальше, задерживаясь около порога, будто не хочет ступать на «чужую» территорию. Но ведёт себя вполне уверенно. Как и О’Брайен, который, скрестив руки на груди, неизменным хмурым взглядом исподлобья смотрит на мать, ковырнув заусенцу на пальце и коротко, но вполне понятно отвечая: — Закончили. — Тогда спускайтесь ужинать, — женщина доброжелательно улыбается, смотря по очереди то на меня, то на парня, застывшего с полнейшим непониманием на лице, и я прекрасно понимаю, почему. С какого я должна присутствовать на их ужине? Я ведь даже не член семьи. Ладно, забьем на семью. Я ведь даже не друг О’Брайена. И уж тем более не близкий. Я… Мне просто приходится помогать ему с химией. Ради этого чёртову конкурса. Ради Грейс. Ради бедного учителя химии, чтобы та снова не мучилась с ним на дополнительных занятиях. Уверена, у неё и своих забот хватает. Я просто… Просто здесь по доброте душевной. Вот и все. Всего на два дня. Завтра меня здесь уже не будет. — Мам… — О’Брайен прерывает поток моих сумбурных мыслей, но я решаю взять все в свои руки и, не стесняясь этого, перебиваю: — Миссис О’Брайен, большое спасибо за приглашение, но мне пора. Правда, — сглатываю, а пальцы выпрямленных рук скрещиваю в замок перед собой. Серьезно. Я лучше поеду домой. Представляю, что будет с О’Брайеном, если я всё же останусь. Да он взорвётся прямо здесь и сейчас, захватив и нас, не оставив на месте этого дома ни пылинки, будто его никогда и не было. — Джули, перестань, — женщина делает мах рукой и даже морщится, будто ей весьма неприятно меня уговаривать, словно ей непонятно, какого лешего я вообще отказываюсь. Но, честное слово. Не надо. — Ты, все же, находишься у нас дома приличное количество времени уже не первый день. Незаметно хмыкаю, не замечая, как, подобно О’Брайену, стоящему справа и чуть-чуть позади, скрещиваю руки на груди. Да, всего лишь второй. И последний. — Давайте спускайтесь, — видимо, даже и не думает принимать мой отказ, кивая в сторону хорошо освещённого коридора. — Я приготовила салат с томатами и бобами и саму. Настоящую итальянскую пасту, — теперь смотрит прямо на меня. — Это семейный рецепт, так что такую ты больше нигде не попробуешь. «Мой папа — итальянец», — так и просится сорваться с губ, но сдерживаю себя, до резкой колкой боли прикусив самый кончик языка, и только через пять секунд вновь заговариваю: — Я не голодна, миссис О’Брайен, — сглатываю, когда женщина, обернувшись смотрит на мня пристальным взглядом глубоких карих глаз. Причём не моргает и не отводит взгляд, кажется, даже не дышит, просто смотрит, а вот я позволяю себе моргнуть. Что за чёрт? Делаю быстрый, но глубокий вдох. Теперь ясно, в кого у нас пошёл О’Брайен. — Вы тут сидите уже битых три часа, — говорит, и с каждым словом женщины её взгляд, слава небесам, мало-помалу смягчается, а глаза больше не похожи на два застывших тёмных хрусталика. — И ты хочешь сказать, что ты не голодна? — качает головой и при этом усмехается, явно не веря мне, но, честное слово, не думаю, что в меня вообще что-либо залезет сейчас. — На смеши меня. Уже разворачивается, чтобы уйти, судя, по всему, на кухню, но ручку двери ещё не успевает отпустить, когда её останавливает О’Брайен, одним быстрым движением дёрнув ткань своей футболки вниз. — Мам, ну она же сказала, что не голодна, — кажется, и у самого парня нет особого желания спускаться к ужину, тем более, когда с ним за одним столом буду сидеть я. Позволяет себе тяжёлый вдох, а рукой сначала тянется к лицу, видно, чтобы по привычке хорошенько растереть его, тем самым предприняв попытку избавиться от усталости, но, когда кончики пальцев уже почти касаются подбородка, останавливает руку, а затем резко зарывается ей в тёмные волосы, наводя на голове ещё больший беспорядок. — Что ты будешь человека заставлять. Пусть едет домой. — Дилан! — женщина явно недовольна поведением своего сына, о чём вполне открыто говорят проблески яростных молний, только-только начинающих сверкать в карих глазах, но проходит всего секунда — и миссис О’Брайен ловко берёт себя в руки, явно решая не устраивать сцен перед чужим человеком, вбирая полную грудь воздуха, а вдоху позволяет получиться тяжёлым. Отбрасывает шелковистые тёмные волосы назад, едва заметно сжав губы. — Может быть я хочу поближе узнать Джули, — тон голоса становится куда более строгим и даже немного холодным, но вскоре приобретает ту же тональность, что и прежде. — И вообще, хватит вредничать, — морщится, мотнув головой, как делает ребёнок, яро отрицая что-то. — Всё, идёмте, — делает мах рукой, зазывая меня и упёртого О’Брайена за собой, и исчезает из поля зрения прежде, чем кто-то из нас двоих успевает очухаться. Одной рукой растираю другую, будто пытаясь согреться, языком быстро прохожусь по сухим губам, а голову резко поворачиваю в сторону парня, взглядом тут же находя его лицо. Хмыкаю. Ничего удивительного. Челюсти плотно сжаты, от губ осталась только одна бледная полоска, практически сливающаяся с цветом его кожи, а взгляд тёмных карих глаз устремлён на оставленную открытой дверь, причём веки не опускаются, моргая, что явно доставляет глазам дискомфорт, но О’Брайен явно плюёт на это, сглатывая. Напряжён, при чём весьма заметно. Пусть говорит он немного, но все эмоции показываются через самые простые действия, контролировать которые парень просто не в состоянии. — Я еду домой, — раскалываю громким голосом тишину, что, наконец, тугим комом заполнила комнату, практически перекрыв путь кислороду. Слава Богу. Привычная напряжённость и неловкость. А я-то думала, что что-то пошло не так. — Она обидится не только на тебя, но и на меня, а потом ещё сто лет будет искать поводы, чтобы прикопаться и напомнить об этом, — всё же ломается, не выдерживая, и опускает лицо в ладони, растирая его, чтобы привести себя в порядок. — Я же сдохну, — отвечает с тяжёлым выдохом, при этом подняв голову и уперевшись взглядом в потолок, а руки суёт в карманы тёмных джинсов. Хмурюсь, смотря на парня. И что мне делать? — Идём, — кивает головой на дверь, руки оставляя в джинсах. — Чего? — медлю и явно не понимаю, что парень от меня хочет. Какой «идём»? Просто отвезите меня домой и оставьте там. Больше мне ничего не нужно. — Идём, говорю, — кидает на меня злой взгляд, испытывая такое видимое недовольство от того, что я откровенно туплю и ничего не понимаю. — Ты под наркотой что ли? Весь день заторможенная какая-то. Руки скрещиваю на груди, а взглядом стреляю в спину О’Брайена, который уже переступает порог комнаты. — Сам-то, — буркаю, не найдя ничего умнее, и нехотя следую за ним, еле-еле волоча за собой ноги. Я остаюсь на ужин у О’Брайенов? — Дэвид, пожалуйста, не капризничай. — Мам, ну я не хочу! Мальчишка, от силы лет шести, сильно пинает ногой воздух под столом, явно желая кого-то ударить да побольнее, и от этого сползает ниже на мягком белом стуле, так, что мне становятся видны только его по-детски большие, как два гладких блюдечка, тёмные карие глаза. Смотрит, часто моргая, а маленькими ручонками держится за сиденье, чтобы окончательно не упасть. — Дэвид, посмотри, все уже поели, — женщина сжимает губы, явно не пребывая в восторге от поведения его младшего сына (кто же знал, что у О’Брайена есть младший брат?). Стоит у его стула, рукой взявшись за мягкую спинку, а другую положив рядом с тарелкой, на которой осталась целая гора овощей. Взглядом карих глаз пилит темноволосую макушку сына, не думая отступать. Как и мальчик, что продолжает полусидеть-полулежать на стуле, выглядывающими из-за стола глазками перебегая от одного лица к другому, но ни на ком особо не задерживая своё внимание. Кажется, не собирается попадаться на уговоры матери, которая всё же хочет заставить сына съесть ненавистные овощи. Продолжает молча сидеть, полностью игнорируя каждое слово женщины, что уже не выдерживает и тяжело вздыхает, отчего её грудь высоко поднимается, выдавая пришедшую нервозность и даже злость. — Дэвид. Я тебя прошу. — Ставит длительные и весьма значительные паузы через каждые пару слов, тем самым особенно выделяя значимость и только лучше показывая, что если мальчик нормально не поест, то и о десерте, судя по всему, может забыть. — Мама, — мальчик так же тяжело выдыхает, как будто он уже взрослый и очень сильно устал после тяжёлого трудового дня. — Я. Не. Хочу. — Дэвид… — Дэвид, — бас мистера О’Брайена с невиданной лёгкостью перекрывает лёгкий голосок его жены, тут же привлекая всё внимание на себя. Медленно и как-то осторожно перевожу взгляд на мужчину, что подался вперёд, желая быть поближе к сыну и оперевшись на согнутую в локте руку. Смотрит открыто и прямо в глаза мальчика, полностью и бесповоротно отвлекая того на себя. — Посмотри, папа уже всё съел, — кивком головы быстро указывает на свою тарелку. — И мама. И Дилан с Марго, и Джули. Ну же, — пальцами постукивает по лакированной поверхности белоснежного стола. — Ты ведь хочешь быть большим и сильным и… — Папа! — перебивает, вновь заболтав ногами в воздухе. Смотрит прямо перед собой, но взгляд карих глаз не фокусируется ни на каком предмете конкретно. Тяжело выбирает воздух носом, а бледное лицо медленно начинает заливаться краской, предвещая о скором начале неизбежной истерики. Ручонками крепче сжимает мягкое сиденье стула, напрягая маленькие плечики, скрытые под короткими рукавами тёмно-зелёной футболкой. — Дэвид, — мужчина явно пребывает в лёгкой растерянности, ведь такая реакция ребёнка на обычную просьбу не может являться нормальной, и мистер О’Брайен быстро проходится языком по сухим губам. — Я… — растерянным взглядом смотрит на младшего сына, что от его слов, кажется, стал дышать только тяжелее, и от этого лицо начинает приобретать выдающий бордовый оттенок. Стреляю взглядом в сторону и не замечаю миссис О’Брайен у стула сына, а уши только больше заполняет тяжёлое дыхание и кипящий волнением голос мистера О’Брайена. Краем глаза замечаю сбоку от себя движение, и вижу, как нервно заёрзала на своём месте Марго. Взгляд быстро перевожу. Дилан, подобно отцу, облокотился на стол и нервно облизывает губы, а его глаза нервно и очень быстро перемещаются с лица младшего брата на его тарелку. Сухие губы еле заметно двигаются, проговаривая беззвучные слова. Будто у Дилана в голову целый пчелиный рой мыслей, а озвучит он не может ни одну из них. Быстро вдыхаю, чувствуя, как и к моему лицу прихлынул жар от волнения. Господи. Что-то точно не в порядке. Что за чёрт?! — Кем ты хочешь стать? Тишина, и дышать, кажется, прекратили все, но в данной ситуации меня не волнует никто, кроме Дэвида. Прямо и неотрывно смотрю в его карие глаза, не позволяя себе моргать, чего, к моему удивлению, не делает и он, так же открыто смотря в ответ. Чувствую на себе не только его взгляд, но и колкие уколы от всех остальных. Не позволяю отвлечь себя, игнорируя неприятное ощущение и продолжаю смотреть прямо в большие глаза-блюдца, даже не опуская век, чтобы моргнуть. Плевать. Молчит. Молчат все. Всё ещё смотрю в глаза мальчика, подобно ему взявшись руками за сиденье стула и тем самым подавшись вперёд, желая быть ближе к нему. Так надо. Глубоко и ровно дышу, стараясь не только сохранить спокойствие, но и каким-то волшебным ментальным образом передать его Дэвиду. В первую очередь ему. — Кем, Дэвид? — вновь заговариваю, ведь звон от стойкой тишины в ушах просто невозможно вынести. В комнате должны появиться хоть какие-то живые звуки, кроме шума от до сих пор присутствующего тяжёлого дыхания самого младшего из О’Брайенов. — Ты знаешь, мой папа архитектор, — сглатываю, желая информацией отвлечь ребёнка. — Он строит разные красивые здания или реставрирует их. Знаешь тот большой торговый центр рядом с кучей фонтанов, которые вечером загорается разноцветными огоньками? Жду, и, к моему удивлению, кивок от мальчика неожиданностью прилетает прямо в лоб куда раньше, чем я рассчитывала. Тем лучше. — Вот его построил он. И сейчас он занимается ремонтом каких-то старых, но очень-очень красивых зданий, — продолжаю наблюдать за мальчиком, и к большой радости замечаю, что его дыхание начало успокаиваться, медленно двигаясь к норме. — Я живу с ним около главной площади города. — Там тоже есть фонтаны. Тихо. Так тихо, что я почти что не замечаю, что мальчик говорит. Почти. Вбираю в грудь воздуха, удивлёнными глазами уставившись на мальчишку, но тут же смахиваю это, ведь Дэвид может опять закрыться. Но… чёрт возьми, он говорит. Он нормально говорит. Тихо, не так резво, как до этого, но всё же. — Да, — позволяю себе лёгкую улыбку и кивок, всё ещё не разрывая наш зрительный контакт. — А ещё мой папа очень любит исполнять желания красивых и послушных мальчиков, — складываю руки на стол, чувствуя себя уже куда более раскованной, ведь меня больше не сдавливает пояс напряжённости и такого явного недоверия, видимыми лучами изливавшимися от каждого присутствующего здесь, в комнате. — Какой ты цвет больше любишь: голубой или розовый? Слышу летящий в мою сторону смешок, и даже догадываться не стоит, от кого же он. Игнорирую это, быстро проглатывая. Знаю, вопрос очень глупый, а ответ на него такой же очевидный, как и на вопрос «сколько будет дважды два?». Но всё же. — Голубой, — говорю же. Ответ не заставляет себя долго ждать, и мальчик даже немного выползает из-под стола, оставляя свою истерику где-то там, внизу, и уже по нормальному усаживается на стуле, немного поёрзав на мягком сиденье, чтобы устроиться поудобней. Но взгляд по-прежнему не отводит. — Тогда он покрасит эти здания в голубой, — улыбаюсь, вновь чувствуя на себе чужой взгляд, но у меня вполне успешно получается его игнорировать. Смотрю на мальчишку, в карих глазках которого появились озорные огоньки счастья и какого-то… неверия, что ли. Ну, да. Если бы мне сказали, что по одному моему слову цвет какого-то здания в городе изменится на другой, я бы тоже не поверила. Да скорее бы у виска покрутила и пошла дальше. Но это, всё-таки, ребёнок. У него всё ещё есть незыблемая, но такая недолгая и, подобно фарфору, хрупкая, но очень-очень нужная в нашем мире вера в добро. — Но при одном условии, — чуть свожу тёмные брови ближе к переносице, краем глаза замечая вновь появившуюся в комнате миссис О’Брайен, что кругами ходит вокруг длинного, уставленного тарелками, стола и удивлённым взглядом смотрит то на нас с Дэвидом, то на остальных членов своей семьи, как бы безмолвно спрашивая, что происходит, и получая такой же безмолвный ответ в виде простого пожатия плеч. — Он исполняет желания только тех мальчиков, которые едят овощи. Очередной смешок и немного погасший взгляд Дэвида. Всё так же неотрывно смотрю на него, не обращая внимания ни на какие другие внешние раздражители. Ну же. Давай. Вздох. Уже не такой тяжёлый, но так ясно говорящий о том, что мальчик сдаётся. Горбится у стола, а в руки без особой охоты берёт сверкающую в ярком свете многочисленных люстр вилку, начав ковыряться ею в тарелке. Блекло улыбаюсь, наблюдая за Дэвидом, который буквально через пять секунд вновь поднимает на меня ещё совсем детские, большие глаза, в которых отражается столько невыразимой печали, сколько не будет у взрослого человека даже при самой большой неудаче. А тут тебе просто приходится есть овощи. — Жаль, что он не исполняет желание тех мальчиков, которые едят лимонные пироги, — говорит так грустно и жалобно на тяжёлом выдохе, но именно этот выдох и смешит всю семью О’Брайенов, которая тут же заливается смехом. Не знаю, отчего: то ли от действительно смешной реплики ребёнка, то ли от облегчения, что всё, слава Богу, обошлось. А может, и от того, и от другого. Улыбаюсь, молчаливо смотря на мальчика, на щеке которого долгий, затяжной поцелуй оставляет мать, взяв сына за маленькое личико, а затем с широкой и такой радостной-радостной улыбкой треплет его по тёмным волосам. Вздыхаю, не убираю улыбку с лица. Мне всё равно, если моему присутствию здесь кто-то не рад. Всё равно, что, скорее всего, я вообще зря проводила здесь два полноценных вечера с тяжёлыми учебниками и тетрадками. Всё равно, что мне за это даже, скорее всего, не скажут банального и, казалось бы, такого простого «спасибо». Всё равно, что, чёрт возьми, всё так и останется на своих увековеченных местах. Я помогла человеку. Ребёнку. Сделала кого-то на чуточку счастливее. Возможно, всего на пару часов, а может, и вовсе минут или даже мимолётных и таких быстро пролетевших секунд, которые вскоре забудутся и даже не будут вспоминаться. Всё равно. Мне самой от этого легче. А внутри у самой так тепло и светло. Будто что-то давно тяготившее отпустило при виде мальчишки, что за пару минут осилил уже половину тарелки этих чёртовых овощей. И большего, кажется, не надо. Чувствую взгляд и, наконец, поддаюсь, отвлекаясь от него. Конечно. Карие глаза. Смотрят с прищуром, немного исподлобья, с пеленой бурлящих мыслей. Моргаю, не разрывая зрительный контакт. И знаете… не вижу в этом взгляде больше злости. Вижу прежнюю хмурость и… заинтересованность. Усмехаюсь, отворачивая голову в противоположную от парня сторону. Серьёзно, О’Брайен?***
Руками берёт тарелку, хмуро глядя на оставшиеся крошки. Ставит на неё ещё, и ещё одну, только после этого двигаясь к кухне, откуда доносится шум воды, бурным потоком вытекающим из крана. Заходит в светлое, просторное помещение, вскидывая голову и взглядом оглядывая присутствующих. По уставшим глазам бьёт яркий свет большой люстры, что висит над самым центром большой комнаты, освещая каждый её угол, не оставляя ни одного тёмного пятнышка. Помещение идеально-чистое, как и все другие комнаты в большом доме, только у раковины стоит гора немытой посуды, к которой парень добавляет ещё пару тарелок, бесшумными шагами подходя ближе к матери, что всё ещё не сняла стягивающий уставшее, желающее обмякнуть на удобной кровати тело комбинезон, в нём и моя посуду. Замечает движение около себя и поэтому резко, быстро поворачивает голову, от чего тёмные волосы не больно, даже практически неощутимо бьют по лицу, и тут же растягивает губы в нежную заботливую улыбку при виде старшего сына. — Хэй, — тихо, пальцем стуча по глянцевой поверхности белоснежной столешницы. — Хэй, — с мягкой улыбкой и нерушимой материнской любовью в карих, искрящихся непонятным тихим счастьем глазах. — Марго укладывает Дэвида. — Хорошо, — кивает, сглатывая, и поворачивает голову, в стороне находя отца, что с особой осторожностью и аккуратностью укладывает поблескивающую на свету бутылку дорого красного вина обратно в небольшой семейный бар, до этого тщательно протерев ту специальной тряпочкой. Всегда испытывал особую страсть к хорошим алкогольным напиткам, от одного запаха которого в голове не остаётся ни одной лишней мысли, а глаза сама по себе прикрываются от удовольствия, пока на лице расцветает улыбка блаженства, а тело медленно расслабляется, обмякая. Отец мистера О’Брайена говорил, что настоящий, хороший, действительно стоящий твоего внимания алкоголь должен вызывать именно такие эмоции, и мужчина вырос с твёрдым желанием собрать у себя в доме настоящую добротную коллекцию хорошего дорогого алкоголя. Пока — это всего лишь небольшой семейный бар, неизменно пополняющийся с каждой новой поездкой семьи на отдых или командировкой супругов. Но, как говорится, дальше — больше. Чувствуя взгляд, вскидывает голову, тут же безошибочно находя знакомый взгляд сына. Улыбается, кивая ему, и даже не заставляет себя ждать, ведь ответный кивок получает почти сразу же, вот только взгляд родных карих глаз всё ещё остаётся хмурым. — Дилан, — мужчина рушит такую хрупкую тишину, что всего на пару коротких минут забрела в дом О’Брайенов, выпрямляясь и вытирая руки о белое полотенце, при этом глядя на сына, едва сведя тёмные кустистые брови ближе к переносице. — Всё в порядке? — Да, — вновь кивок, и парень делает пару шагов к столешнице, на которую опирается кобчиком, демонстрируя отцу свою спину. Откашливается. — Джули, вроде, неплохая девушка. Хмурится. Морщится. Искажает лицо, даже не контролируя это, кривя губы, и от всего этого по бледному лицу рассыпаются не только родинки, но и заметные мимические морщинки. Длинными музыкальными пальцами сжимает столешницу позади себя, вовсе не жалея гладкую поверхность, хотя та ни в чём не виновата. — Кстати, да, — его мать так же оборачивается, причём слишком резко, так что парень еле успевает убрать все эмоции назад, куда-то внутрь себя, так явно не желая демонстрировать их даже родителям. Слабость. А он не слабый. — Тебе стоило довезти её до дома. — Мам, — вновь морщится, качая едва опущенной головой. — Не маленькая, сама доедет. — Дилан! — женщина восклицает, явно негодуя по тому поводу, что её сын так отзывается о приглянувшейся ей девушке. Джули действительно стоит того, чтобы её упёртый сын обратил на ту внимание. Даже не из-за внешности, хотя и этим девушка сумела отличиться. Из-за её поведения. Из-за того, как она разговаривает, что делает и как вообще себя ведёт в обществе совершенно незнакомых ей людей, ведь это, вообще-то, не так-то и просто — суметь сдержать себя в руках и сориентироваться в неожиданной ситуации. — Она прекрасный собеседник, — дополняет куда более спокойным тоном, вновь вернувшись к своему занятию. — И очень красивая девушка. Закатывает глаза, уже порываясь уйти, ведь ему к чёрту не нужны все эти разговоры. Боже, да как им вообще могла взбрести в голову идея говорить с ним о девушках?! Вот в чём, а в этом он уж сам как-нибудь точно разберётся. За него и так пытаются решить, кем он станет, забивая уши ватой, когда Дилан начинает препираться, раз за разом стойко доказывая своё мнение. Так, может, он хотя бы в этом деле сам разберётся? Не сейчас, разумеется. И точно не в ближайшие время. Но всё же, это тема явно не для обсуждения с родителями, у которых явно свои взгляды и уж точно свои вкусы. Так считает Дилан. Может, они вовсе переместятся в семнадцатый-восемнадцатый век и будут подбирать ему наиболее «подходящую» по сословию да по всему такому партию? Его родителям это явно бы пришлось по душе, парень даже ни на йоту не сомневается. Да он вообще не хочет эту тему обсуждать! Дилан О’Брайен и девушки? Постоянные отношения? Хочется фыркнуть или гомерически рассмеяться. Да что за чёрт! — И к тому же, прекрасно ладит с детьми, — голос отца вкрадчивый, подступающм тоном закрадывается к Дилану в голову, и тот негромко цокает языком, когда видит, как его родители весьма многозначительно переглядываются. Стреляет взглядом то в одного, то в другого, языком оттягивая кожу щеки. Да ладно! Твою же! — Вот и наймите её няней, — грубым холодным голосом рушит всю тёплую атмосферу и, сам не замечая этого, внутри себя сжимается, будто обороняясь. Сам же провоцирует обращённые на себя взгляды родителей, и только одно непонимание, донельзя зашкаливающее в них, чего стоит. Резко открывает дверцу большого холодильника и берёт с заполненных полок бутылку холодного, освежающего лимонада, и, с хлопком закрыв прибор, идёт к выходу из кухни, направляясь в свою комнату. Руку приятно холодит ледяное стекло, а кожа, пусть и спрятанная под футболкой, грозит приобрести красный оттенок, как после первого летнего загара, от тех взглядов, что впиваются ему в спину. Плевать. Хмурится, начав подниматься по лестнице, и, ощутив в кармане джинсов вибрацию, достаёт оттуда мобильное устройство, на ярком экране которого высветилось одно новое сообщение. Ругается себе под нос, пальцами зарываясь в тёмные волосы. Какие ему отношения, если он сам с собой разобраться не может?***
Наслаждаюсь такой необходимой в душном, жарком городе прохладой тёмного старого подъезда, в котором даже немного пахнет сыростью и пылью, и эти запахи плотно забиваются в нос, пока поднимаюсь по, кажется, бесконечной лестнице до последнего этажа и не вижу знакомую дверь квартиры. В замочную скважину вставляю ключ, и тот с лёгкостью поворачивается, открывая стальную дверь и впуская меня в полутёмную квартиру. Дверь захлопываю, а туфли оставляю у порога. Несмотря на то что городок совсем небольшой, дом О’Брайенов находится достаточно далеко от того места, где живу я, так что поездка на такси пусть по полупустому, но всё же ночному городу как-то незаметно расслабила меня, размягчив каждую часть тела, так что мне ещё стоит удивляться, каким чудом я не заснула прямо там, на старом, кажется, даже с проплешинами от моли сиденье. Голова приятно-тяжёлая, знаете, как после хорошего дневного сна, когда тебе всё же удалось хоть немного отдохнуть, и в ней нет, как мне кажется, ни одной лишней, какой-то ненужной мысли. В ней вообще сейчас мыслей нет; всё делаю на автомате. Свет в квартире приглушён, горит только пара потолочных лампочек на кухне, и в глаза бьёт холодный свет от телевизора. Папа опять с Люком смотрят футбольный матч? Не позволяю себе хмуриться, лишая мышцы лица долгожданного отдыха. Да и мне, если честно, как-то всё равно. Для меня сейчас существуют всего две цели — добраться до душа, а затем со спокойной душой лечь спать. Кажется, для счастья больше ничего и не нужно. В предвкушении того, как по размягчённым мышцам будут бегло скатываться капельки тёплой воды, ещё больше расслабляя полусонное тело, медленно бреду в сторону лестницы на второй этаж и застываю, одной рукой уже взявшись за гладкие перила, когда ушей касается звонкий женский смех. Останавливаю себя и не заношу ногу на первую ступеньку, чтобы начать подниматься. Медлю, а брови всё-таки сдвигаются ближе к переносице. Оборачиваюсь, будто в замедленной съёмке, и, кажется, напоминаю пса, который принюхивается, насторожившись, ведь услышал незнакомый запах. К чёрту Отрываю руку от перил, медленно вбирая в себя воздух, наполняя им грудь, пытаясь оставаться предельно спокойной, когда, подходя ближе к серому дивану, вижу две макушки головы. Знакомую тёмную и чужую светлую. Думаю, уже давно пора перестать надеяться на то, что это Люк, так ведь? Вновь смех и тихое перешёптывание. Руки скрещиваю на груди, чуть ближе подходя к дивану, так, что могу уже видеть их лица, когда откашливаюсь. Ну, привлекаю внимание. Надо же. Работает. Замолкают. Оба. Мгновенно. Пару секунд смотрят друг на друга, а затем резко, одновременно поворачивает в мою сторону головы, заставив неприятно усмехнуться. Вот это да. Какая синхронность. Папа. С едва взъерошенными тёмными, от духоты жаркого города вьющимися волосами. С приметной испариной на лбу, и я даже не хочу знать, от чего. С расстёгнутой почти до середины живота светло-розовой рубашкой и закатанными рукавами, от чего становятся видны загорелые мускулистые руки. Папа, тебе этот цвет не идёт. С приоткрытыми губами и зажатым пальцами хрустальным бокалом с красным вином. Кривлю губы и с тошнотой в горле перевожу взгляд. Ну, а дальше — больше. Папа, у тебя с молодости фетиш на блондинок? Светлые волосы распущены и еле доходят до середины плеча. Цвет глаз поначалу не могу разглядеть из-за слишком ярко-выраженных чёрных ресниц, которые больше напоминают какие-то опахала или веера, честное слово. Гусеницы. Как она вообще с ними что-то видит? На губах алая, вызывающая помада, делающая губы девушки раза в три больше, причём смотрится это совсем не выигрышно. Тело облегает слишком короткое идеально-белое платье со шнуровкой сверху донизу. Не сдерживаю себя и усмехаюсь. Серьёзно? Ну, в сочетании с достаточно глубоким декольте, яркими губами, веерами вместо ресниц и какими-нибудь ещё босоножками на супер-каблуках это выглядит слишком пошло. Морщусь, не скрывая всех чувств, что захлёстывают меня, когда оглядываю девушку. Я говорила, что в голове ни одной мысли? Забудьте. Здесь всё слишком. Не анализирую. НЕ понимаю. И не хочу. Честно слово. Твою мать. — Джули, — папа спешит поставить бокал на журнальный столик и подняться, чтобы… чтобы что? Чтобы обнять меня? Объяснить? Предупредить? Рассказать? Высказаться? Спросить? Извиниться? Просто помолчать? — Ты так рано. Позволяю себе ещё одну очень неприятную, от и до пропитанную кислотной желчью усмешку. Да на хер оно мне нужно. — Да, у меня сегодня нет приёма, — немного медлю, закусывая нижнюю губу и качая головой. — А вы тут хорошо устроились, — оглядываю полутёмную комнату, единственным источником света в которой является практически беззвучно работающий телевизор. — Но, кажется, я помешала вашему вечеру, — с кислотой и ядом смотрю на девушку, что опускает голову, так же ставя бокал на столик, а затем пытается безуспешно оттянуть неприлично короткое платье, но всё тщетно. Поднимает на меня глаза, хлопая нарощенными (или накладными?) ресницами. А в глаза-то не стыдно смотреть? К свиданию-то ты хорошо подготовилась. А вот к встрече с дочерью твоего паренька? Можно не отвечать. — Извиняюсь, — цежу, кривя губы, и волчком разворачиваюсь, чтобы всё же уйти наверх. В душ. И постель. Пусть всё это останется страшным сном. — Джули, — папа предпринимает повторную попытку позвать меня, остановить, н полностью игнорирую его, уже поднимаясь по крутой деревянной лестнице. — Джули! — слова, ударяясь, разбиваются о мою спину, когда иду вглубь тёмного коридора, опустив холодную ручку своей двери и через секунду оказываясь там, за ней. Впервые ощущая радость, находясь в небольшой, тёмной комнатке, где, из-за того, что утром я не закрыла окно, свободно шествует разгульный ночной ветер.***
Когда человек начинает переосмысливать? Когда в его голове происходит переворот? Когда привычные вещи ты начинаешь считать странными, а к тем, которые привык считать таковыми, начинаешь привыкать? Когда весь домик из мыслей, так тщательно и очень кропотливо построенный у тебя в голове, буквально переворачивается с ног на голову? Когда всё рушится? Когда тело окутывает белесая апатия и тебе просто становится всё равно? Бредёт по пустынным итальянским улочкам, а неугомонный ветер настырно бьёт в лицо и ерошит тёмные волосы. Когда мир больше не цветёт прежними красками? Когда ты путаешься в паутине собственных мыслей и в конце концов, решив наплевать на чёртов тугой клубок, понимаешь, что во всех этих мыслях, своих замыслах и недоумениях виноват ты сам? Когда отчаяние настолько велико, что тебе хочется рвать волосы и плакать, плакать, плакать, кричать, реветь, рвать глотку к чёрту… и понимать, что это не помогает? Лежит, сложив руки на животе. Одеяло доходит до груди. Спокойно дышит, стараясь дыханием успокоить бушующие неостановимым ураганом эмоции внутри себя. Когда боль настолько сильна, что тебе кажется, будто от тебя просто оторвали кусок; будто проткнули острым ножом, оставив глубокую, неизлечимую рану? Когда тебе кажется, что не хватит воздуха, чтобы дышать, ведь ты просто задыхаешься? Когда хочешь взяться за какое-нибудь дело, но у тебя так предательски трясутся руки, что всё буквально сыпется из них, подобно мягкому песку? Хмурится, останавливаясь. Руки суёт глубже в карманы чёрной куртки. Поворачивается, отдавая ветру на растерзание всего себя. Брови сводит ближе к переносице, одну руку подкладывает под голову, сгибая в локте. Слышит шаги в коридоре, но не реагирует на них, лишь часто моргая. Когда у тебя больше не получается по-настоящему искренне улыбаться? Когда это приходится делать насильно? Когда твой организм морально устаёт настолько, что всё, на что у тебя хватает сил — это свернуться клубочком на холодной постели, из последних сил обнимая себя и испытывая отвращение в солёному после слёз лицу? В чёрное, кажущееся таким влекущим и бездонным величавое море. В чёрное, кажущееся таким спокойным и бесконечным успокаивающее ночное небо. Смотрят. Когда тебе приходится самому подниматься на ноги? Когда приходится вновь и вновь, день за днём находить всё новые и новые радости жизни? Смаргивает белесую влагу, вызванную морским ветром. Смаргивает слёзы, вызванные гулом собственных мыслей. Не подносят руки к лицу. Когда? Когда наступает этот решающий момент, где находится эта точка «икс»? Подносит руку к губам с зажатой в ней сигаретой и хорошо, глубоко затягивается. Подносит руку к губам, трясущимися пальцами касаясь сухой кожи, и, еле сдерживая всхлип, шумно вбирает носом воздух. Ты никогда не угадаешь. Нет такого места на карте. Смиряются с одной и той же мыслью в голове. Сегодня им не уснуть.