Реанимация

      Смена у Лёхи заканчивалась в двенадцать ночи, и по этому поводу он чувствовал себя Золушкой. До двенадцати Виктор Степаныч велел ему вкалывать и не отвлекаться на всякую чушь, а после — выметаться из подсобки. Лёха проверял экран смартфона каждые пять минут, бросал короткие взгляды на дальний столик со Станиславом Валерьевичем и три раза спросил на баре, что заказал клиент. Омара и красной икры пока не было, зато была бутылка минеральной воды, бутерброд и пачка сигарет.       Настроение паршивым стало еще с утра, потому что возле туалета Наташка одарила его суровым взглядом, в котором читалось разборчиво по буквам: «Шлюха». Инка прошла мимо и отечески похлопала по плечу. Лёха закипал с тех пор и, несмотря на то, что ему хватило храбрости днем раньше позвонить Станиславу Валерьевичу, чувствовал себя пустым местом.       У Инки хотя бы было оправдание: одна на улице, без денег, без документов. Куда идти-то? К ментам? Может, еще хуже вышло бы. Лёха ментам не доверял с детства, потому что часто забирал из вытрезвителя мать, а первое время отдавать ее на поруки несовершеннолетнему они не хотели. Потом на Лёхе проявилось клеймо сына запойной алкоголички, и вот уже с ним он не мог позволить себе шляться по центру их крошечного городка, не рискуя нарваться на залетный наряд.        — Убийство планируешь? — Виктор Степаныч как обычно появился внезапно.        — Думаю, как лучше будет, закопать вас или сжечь, — ответил Лёха. Что он выучил хорошо — полное безразличие Виктора Степановича к оскорблениям в свой адрес. Может, потому и мирились с его характером остальные, называя «сукой», что он позволял говорить это вслух.        — Закопать на холоде тяжеловато, а сжигать в Москве не получится — запах выдаст. Планируй лучше, Алексей.        — Стараюсь, Виктор Степаныч.        — Вик.        — Как скажете, Виктор Степаныч.        — Зараза ты, Алексей.        — Стараюсь, Виктор Степаныч.       Шеф рассмеялся — это в нем тоже было хорошей чертой. Но самой лучшей Лёха считал отходчивость: покричал пару минут на то, что сотрудник упустил возможность прыгнуть в койку к клиенту, а потом забыл. Переключился на обучение, погрозил поставить ближе к кассе и завести зарплатную карточку.        — Вали уже, — Виктор Степаныч толкнул его к столикам, — сами домоем.        — Вы на мой счет запишете?        — Влажную уборку?        — Да заказ его! — разозлился Лёха. В шутку разозлился — не всерьез. Стало полегче. И шуточки Наташки с утра, и немое одобрение Инки. Даже молчаливый укор Ярослава растворился.        — Обязательно запишу, — ответил Виктор Степаныч, — от себя еще припишу чего-нибудь, не сомневайся. Ты мне за стрижку должен.        — Чего?!        — Нашел себе стилиста за пятьсот рублей, а мне даже адреса не сказал. Все, иди, отдыхай. Завтра выходной, послезавтра чтоб здесь был, трезвый и внимательный. Александра Игнатовича к тебе позову, он у нас обучает кассе за два часа.       Лёха пошел в зал, поправляя одежду. Она неудобно жала там, где раньше висела, и это создавало ощущение, будто он голый. Сначала Лёха думал, все будут крутить у виска, глядя на него, а потом заметил, что все сами ходят так. Даже чопорный Ярослав. Плохого в одежде было только то, что ее приходилось стирать после каждой смены. Раньше вещи попадали в корзину через три-четыре дня, и Лёха считал это нерациональным использованием одежды.        — Ты так рад меня видеть? — спросил вместо приветствия Станислав Валерьевич.        — В смысле? — Лёха машинально посмотрел на ширинку.       Станислав Валерьевич заржал. Не рассмеялся тоном чопорного доктора, а натурально заржал, и Лёху это обрадовало, но он все еще не мог понять, в чем дело.        — Лицо у тебя такое, как будто ты убивать меня идешь, — ответил Станислав Валерьевич. — Чего стоишь? Садись. Не видно за тобой ничего.       Лёха сел и посмотрел на сцену. Там стояли две женщины. В руках одной Лёха разглядел кнут, вторая стояла возле стены — на слабо освещенном подобии сцены было плохо видно оттенки кожи, но все равно можно было заметить опасно розовый цвет.        — Странные они, — сказал Лёха.        — Кто? — спросил Станислав Валерьевич.        — Вот эти, кто на сцену выходит.        — Ты же работаешь здесь.        — Я просто таскаю ящики и убираю — как в каком-нибудь Макдональдсе.        — Ясно, — Станислав Валерьевич опять отвернулся к сцене, но его «ясно» задело Лёху. Еще один ходячий рентген — все-то они знают. Все им понятно в прозрачной провинциальной Лёхиной душе.        — Водки принеси, — попросил он Мишку, у которого недавно началась смена. Мишка посмотрел на него с пониманием, вряд ли догадываясь, что подливает масла в огонь.        — Не надо водки, — возразил Станислав Валерьевич, — минеральной воды принеси.       Лёха решил, что препираться при Мишке не будет, но про себя решил, что при первой возможности ускользнет к бару и там плеснет в минералку из заначенной полторашки.        — Ты вроде извиниться хотел, — сказал Станислав Валерьевич.       Лёха вспомнил свой спонтанный звонок, от которого его отделяла вечность понимающих многозначительных взглядов, и ответил:        — Извините.        — Давай уж на «ты» — по телефону-то особо не церемонился.        — Ладно, на «ты», — согласился Лёха. — Вроде ты не особенно старый.        — Стараюсь.        — Давай уже, заказывай своих омаров с икрой.        — Я поел.        — Зачем?        — Ко мне брат приехал — он повар. Неудобно было.        — Это который?        — Костя, — Станислав Валерьевич хлопнул стакан минералки залпом — как водку.        — Не особо ладите?        — Не в этом дело. Долгая история.        — Ладно, валяй, я послушаю. Я тут уже таких историй наслушался.        — Он тоже человека сбил, — сказал Станислав Валерьевич. — Насмерть.        — Понятно, — Лёха уже не был рад, что ввязался.        — Виктор ему рассказал, что там у меня произошло, решил, будет полезно, если мы поговорим.        — Поговорили?        — Не особенно. Он пьяный был. Заснул на кухне.        — Я тоже у тебя на кухне заснул — там стулья удобные.        — Их Нина Валерьевна покупала. Давно еще, мы мелкие были.        — Ясно. И ты все равно сюда приехал?        — Ну а что мне там делать? Слушать, как он храпит?        — Мало ли, вдруг он руки на себя наложит.        — Спасибо, Леш, прям камень с души, — Станислав Валерьевич налил себе еще минералки и снова выпил ее залпом.        — Извини. Я просто зашиваюсь немного тут. С этой историей и вообще.        — Что, тяжело дается столица? — Станислав Валерьевич улыбнулся. С пониманием.        — Ой, да как же вы все меня затрахали! — воскликнул Лёха.       К ним обернулись из-за соседних столов. Лёха услышал, как в полной тишине щелкнул кнут, посмотрел на сцену и успел увидеть расползающуюся красную линию на спине у женщины.        — Ладно тебе, — ответил Станислав Валерьевич, — тут все друг друга затрахали. Меня вот прессуют семейную жизнь начать, Виктору на шею содержанки лезут, Костя каждый вечер матери отзванивается, что жив остался. Вика недавно рассказала, ей отец ультиматум поставил: замуж или без наследства. Двадцать первый век на дворе, а туда же. Говорит, давай свадьбу сыграем, мне квартиру, тебе счастливую Нину Валерьевну. А она в курсе — мать моя, в смысле. Знала оказывается все это время, а мне — ни слова. Я по бабам бегал, девочек к ней водил, а она — найди, говорит, себе кого-нибудь.        — Тебя-то хоть в постель не подкладывают, — усмехнулся Лёха.        — До тридцати тебя подкладывают в постель, Леш, после тридцати — к тебе, — сказал Станислав Валерьевич. — Круговорот секса в природе.        — Вы тут с ума посходили все в своей столице.        — Конечно, — Станислав Валерьевич засмеялся, — в провинции все с нимбами над головой. Пьете по черному, до другого руки не доходят. Не люблю эти разговоры, кому хуже. Всем хреново. Дальше-то что? Ходить по братьям, напиваться и засыпать на кухне?        — Не знаю, у меня братьев нет.        — Повезло. Наверное. Не знаю, если б у меня братьев не было, я бы может спился, а так то один свалится на голову, то другой — некогда. Нина Валерьевна точно иностранный шпион, держит нас на коротком поводке. Чуть кто сбился — подтягивает.        — Это из-за нее у тебя настроение такое?        — Какое?        — Не знаю, как называется. Когда сарказм из ушей лезет.        — Нет, это я по жизни такой.        — Притворяешься, значит, хорошо.        — Притворяюсь хорошо — это правда. Тебе бы поучиться, ты бы тут карьеру сделал.        — Меня на кассу поставят, — поделился Лёха, — Виктор Степаныч говорит, я математический гений.        — В институт-то не думал поступать, математический гений?        — Нет, — Лёха усмехнулся, — мне там нечего делать. Пить я уже умею, а умножать — много ума не надо.        — Хочешь тут закончить? — спросил Станислав Валерьевич, обводя взглядом клуб.       Лёха хотел ответить «нет», но сдержался. Срываться на человека, перед которым хотел извиниться, было совсем уж по-детски глупо. Поэтому он промолчал и задумался. Станислав Валерьевич представлял этот расклад самым плохим из возможных, а Лёха поймал себя на мысли, что ничего плохого не видит. В клуб люди приходят выпить, расслабиться, посмотреть на непонятную хрень на сцене, поговорить. Никто не бьет друг другу морды, никто не грубит, на чай ребятам дают щедро. Бывают шумные компании, но они бывают везде, и в метро, и на вокзалах, и даже в родном городе Лёхи на центральных улицах. Люди, как могут, отдыхают от жизни, где все всех затрахали.        — Кто знает, — Лёха дипломатично пожал плечами. — Может, хочу.        — Вот тут? — Станислав Валерьевич перемены в нем явно не заметил. — Каждый день смотреть на этих людей? Они же сюда все дерьмо тащат. Дома правильные, добрые, заботливые, а тут — вон, посмотри, аплодируют бабе с кнутом.        — Ты так говоришь, как будто, если жить с ними дома, где они правильные и добрые, получится лучше. Сам-то, небось, в своей больничке не такое видел. Я читал в интернете про морковки в заднице. Вот где кунсткамера.        — Кунсткамера? — Станислав Валерьевич засмеялся. — Наверное, кунсткамера и есть. Да, бывают и морковки. Бывает что похуже. Разное бывает. Но я им жизнь спасаю, а что они с этой жизнью сделают — это уже их дело.        — Ты прям этот, — Лёха захихикал, — умерший бог.        — Чего?! — Станислав Валерьевич уставился на него, как будто видел впервые. — Кунсткамера, умерший бог. Ты откуда слов-то таких набрался?        — Книжки читаю, — ответил Лёха. — Вот что меня по-настоящему удивляет, Станислав Валерьевич, так это как у тебя отлично получается на двух стульях сидеть. Вроде и высокоморальный гражданин, а в то же время гей. Вроде за сугубо семейный досуг и все такое, а сам ходишь сюда и ходишь. Это у тебя так загадочная русская душа проявляется или я где-то деталь упускаю?        — Это ты книжек своих обчитался, — отрезал Станислав Валерьевич и отвернулся к сцене.       Там уже никого не было, Ярослав сметал новой шваброй мусор. Лёха посмотрел, как невозмутимо он делает это после того, что происходило на сцене, и улыбнулся. Главное — сохранять спокойствие, даже если весь мир катится к черту. Ему не на эконом надо, а сразу в ОМОН. Будет там спасать бабушек через дорогу.        — Ты прав, наверное, — сказал неожиданно Станислав Валерьевич.        — В чем?        — Наверное, мне этого не хватает.        — Чего не хватает? Бабы с кнутом?        — Жизни, философ хренов. Раньше было весело — по клубам ходил, гулял, по подсобкам прятался. А сейчас что? Сижу, лапшу тебе на уши вешаю. Скоро еще пузо отрастет со стол размером, буду сигары курить и выписывать мальчиков из Тайланда.        — Я тогда сделаю вид, что тебя не знаю.        — Договорились.       На сцене Ярослав закончил сметать мусор, освещение приглушили еще сильней, включили фоновую музыку. Народ начал разбредаться, оплачивать счета, договариваться о новых встречах.        — Ты так ничего и не заказал. Ни омаров, ни икры.        — Тогда ты мне все еще должен, — Станислав Валерьевич улыбнулся пустому стакану.        — Не должен я тебе ни хрена. Внимательней надо вести машину.       Станислав Валерьевич посмотрел на него испуганно. Потом Лёха наблюдал за волшебными метаморфозами человеческого лица в свете клубных лампочек. Оно стекло к нейтральному выражению, потом стало удивленным, внимательным, подозрительным. Лёха рассмеялся.        — Ты так смотришь, как в интернете в старом меме: «А не пидорок ли ты часом?». Надо было фотку сделать.       Станислав Валерьевич встал из-за стола и пошел к выходу. Останавливать его Лёха не стал. Смотрел, как ходят туда-сюда люди, как суетится толпа. Возле стойки Мишка, Ярослав и Виктор Степаныч обсуждали чеки. Шеф тыкал пальцем в кассовый аппарат и что-то объяснял Мишке, а тот хлопал глазами. С арифметикой у него были большие проблемы, но на кассе он никогда не стоял, так что Лёхе стало любопытно.        — Так и будешь тут сидеть? — спросил вернувшийся с улицы Станислав Валерьевич — от него пахло сигаретами.        — Нас Виктор Степаныч подкинет, — ответил Лёха.        — Подкинет, значит?        — Подкинет… — начал отвечать Лёха. Потом заметил руку Станислава Валерьевича, которая сжимала зажигалку возле края стола. Костяшки на руке побелели.        — Леш, ты нормальный человек?       Лёха задумался ненадолго, но ответил утвердительно.        — Ты помнишь, что я по мальчикам?       Лёха кивнул.        — Помнишь, что я на тебя поспорил с Виком?       Лёха кивнул снова.        — Ты меня сюда зачем пригласил? Постебаться?        — Дорогие клиенты и сотрудники, — Виктор Степаныч снова разыграл черта из табакерки, — мы закрываемся. Завтра напряженный день, все хотят спать, так что при всем уважении, пора бы вам.        — Спасибо за вечер, — сказал Станислав Валерьевич, обращаясь к Виктору Степанычу.        — Приходите еще, — шеф помахал перед ними руками, призывая выметаться из помещения. Ярослав, Мишка, Наташа и еще три Лёхиных коллеги стояли за ним в куртках, ожидая возможности вывалиться в ночную столицу.       Лёха вышел, тут же вспомнив, что его собственная куртка осталась внутри. Возвращаться и объяснять это он не хотел, поэтому достал пачку сигарет и закурил.        — Едешь? — спросила Наташа.        — Я потом сам, — ответил он, прикуривая.        — Ясно, — сказала она, развернулась и быстрым шагом побежала к машине Виктора Степаныча.        — Да пошла ты, — бросил ей вслед Лёха.        — Поссорились? — рядом прикурил Станислав Валерьевич.        — Вам надо с ней в один клуб вступить.        — Что за клуб?        — Люди, которые поставили на мне крест. Ходит и языком цокает целыми днями. Как будто мать она мне.        — Она в тебя влюбилась, — сказал Станислав Валерьевич будничным тоном.        — В смысле? Как влюбилась?        — Мы в этом клубе значки носим, — ответил Станислав Валерьевич, — чтоб проще было друг друга различать.       Лёха закашлялся.        — Ты вот это серьезно сейчас?        — Про значки? Нет — это шутка. Мне они даже в детстве не нравились. Вешаешь на себя всякую дрянь, как будто по ней можно понять, что ты за человек. А если можно — зачем вешать?        — Нет, я про клуб. Про то, что она влюбилась, и все вот это.        — Да, про это серьезно.        — Она меня ненавидит, наверное, — вздохнул Лёха.        — За то что смотришь на нее, как на пустое место? Наверное, ненавидит.        — Я не смотрю…        — Смотришь-смотришь. У тебя избирательная слепота на этот счет.        — Холодно.        — В машину сядешь?        — Сяду.       Лёха сидел в машине, отогреваясь после промозглого ветра и мороси. Смотреть на Станислава Валерьевича ему было страшно.        — У тебя был кто-нибудь?        — Мне девчонки нравились, — ответил Лёха.        — Я не про это. Мне тоже нравились. Был у тебя кто-нибудь?       Лёха пожалел, что не успел напиться из полторашки за баром.        — Нет, — процедил он сквозь зубы.        — Двадцать три года, — напомнил Станислав Валерьевич. — Не многовато?        — Все не складывалось что-то, — Лёха надеялся, что тон его голоса стал угрожающим, а не жалким.        — Я сначала думал, ты меня ненавидишь. За то, что я тебя опекаю. Есть такие люди — бесятся, когда им помогают. Думал, буду пореже заезжать, перестану глаза мозолить — отойдешь. Куда там, еще злее стал. Хорошо тебя мать от армии отмазала. Знала, наверное.        — Что знала? — Лёха знал, что покраснел, как рак, и что выбежать на улицу означает попасть в царство льда и там подхватить простуду, но был близок к этому, как никогда раньше. Маленький суицид для здоровья ради сохранения чести.        — Есть такая фишка, я в статье читал, — продолжил Станислав Валерьевич, — сам не знаю, тут же как с анекдотом. Ежик научился жопой дышать, сел на пенек и задохнулся. Когда думаешь, получается хреново.        — Вы пациентам своим это не говорите, — ввернул Лёха.        — Шутишь — это хорошо, а то лицо такое, что я вспоминать начал, как при инсульте первую помощь оказывать. Так я о другом говорил-то. Про ежика. Вот в этой статье написано было, что можно по взгляду понять, что к чему. Мол, если в глаза сразу — мимо, а если сначала вдоль фигуры — опасность, красный код. Не знаю, кто это писал и с какой стати, но вот что странно, ежик, смотришь ты не в глаза. И что еще интереснее, когда на сцене у Вика голые бабы, ты бегаешь туда-сюда, как будто детям мороженное разносишь.        — Ты следил, что ли?        — Ну а что мне еще делать-то? Ты же у нас простой парень. С тобой всякие сложные комбинации не работают. Но проще всего, конечно, не это было, а то, что ты позвонил. Сам. После всего этого дерьма.        — Вы мне жизнь спасли…        — «Ты», «ты мне жизнь спас», — перебил Станислав Валерьевич, — и я тебе ничего не спасал. Не было ни сложных переломов, ни долгого восстановления. Встал бы там и пошел восвояси. Может грудь поболела бы пару дней — и все. Я тебя не спасал. Ты себе все это сам придумал, Леша, и то что я тебя сейчас разубеждаю — это даже не смешно. Это глупо, но такой уж я глупый человек.        — Ты не глупый, — Лёха открыл дверь машины, — просто очень честный.        — Куда? — крикнул Станислав Валерьевич. — Не изнасилую я тебя в машине, садись обратно. Подкину до дома.        — У меня ключ есть, — Лёха пошел к двери.        — Откуда? — Станислав Валерьевич пошел следом.        — Не помню, — соврал Лёха. Ключ дала Инка, велела никому не говорить и держать в кармане брюк «на всякий случай». Случай наступил раньше, чем надеялся Лёха, но сидеть в паре сантиметров от Станислава Валерьевича и слушать его бред было невыносимо.        — Тебя не уволят?        — А что, надо этого опасаться? — Лёха широко раскрыл дверь и жестом предложил Станиславу Валерьевичу войти первым.        — Тебе вроде нравится тут.        — Зарплата хорошая, — ответил Лёха, закрывая за ними дверь.       Внутри клуба он подошел к щитку сигнализации, набрал код, а потом включил минимальное освещение.       Рядом с выключателем был ряд вешалок и большое зеркало, в котором Лёха увидел себя — растрепанного, вспотевшего, замерзшего. Станислав Валерьевич остановился сзади. Они были почти одного роста, но из-за нелепой прически Лёха казался выше.        — Мать говорила, ничего хорошего тут нет, — сказал он.        — Так и есть — просто город.       Лёха развернулся.        — Большой город, — уточнил он. — Много людей, много мест. Никто никого не знает.       Станислав Валерьевич отвернулся и пошел к бару.        — Пить будешь? — спросил Лёха.        — Нет, — он подключил кофе машину и запихнул в нее фильтр с порцией порошка. — Вроде и ясно с тобой все, вроде легче должно быть, а мне тошно.        — Тошно?        — Вик со своим спором, Нина Валерьевна, авария эта глупая. Почему я тебя в клубе не склеил?        — Так ты не ходишь.        — Не хожу.        — И я не хожу.       Станислав Валерьевич тяжело вздохнул, поставил на стойку кружку, вышел в зал и вместе с кофе пошел к ближайшему столику. Лёха сел напротив.        — Неужели я такой старый?        — Нет, — Лёха помотал головой, — не старый.        — Тогда почему все стало так сложно?        — Думаешь много потому что, — ответил Лёха.        — Ты про себя?        — Я тоже много думаю. В основном как не пробить дно.       Они долго сидели в полной тишине. Станислав Валерьевич пил кофе, изредка поглядывал на пустую сцену, а потом возвращался к напитку.        — Представь, что тут много людей, — сказал он.       Лёха огляделся и без труда вообразил толпу — достаточно было вспомнить последнюю смену.        — Ты пришел сюда отдохнуть, увидел меня. Ты бы подсел?        — Я бы сбежал, — ответил Лёха. — Вернулся домой, достал водку и пил до тех пор, пока не отключился.        — Неужели так страшно?       Лёха замолчал — посмотрел на сцену и закрыл глаза. Недавно к ним приезжали ребята из Питера. Лёха перетаскал с десяток тяжеленных ящиков, потом на метро вместо обеденного перерыва катался по всей столице в поисках нужных фильтров для кофемашины, потом отскребал пол до сияющей чистоты. Потом шеф поймал его и дал часовой перерыв, сам заварил чаю и посадил за стойку, где, пусть с плохого ракурса, можно было посмотреть, что происходит на сцене. Лёха не помнил ни лиц, ни музыки, ни запахов — только силуэты, которые почти стерлись. Он затаскал их, вспоминая во время смен. Руки, бедра, толстые полосы черной кожи.        — Да.