Будь со мной. Танцуй со мной.

Пустой зал. Звенящая тишина. Горечь. Отчаяние. Словно танец и не закончился, а стал жизнью. С какой злостью и силой кидал его Отабек, какая темнота была в его глазах. Плотно сжатые губы, совершенно серьезное лицо, без тени эмоций. Тихий голос, заставляющий слушать. Перестанут ли они когда-нибудь делать больно друг другу? Юра не знает ответа на этот вопрос. Кажется, что нет. Впрочем, скоро выступление. И тогда… что тогда? Каждый пойдет своим путем? Плисецкий не хочет этого. Но, видимо, это лучший вариант. Он раздавлен и опустошен. Несколько минут он стоит, глядя на закрывшуюся за казахом дверь, а потом – нет, не кричит, не разносит все вокруг – молча опускается на пол, бездумно развязывает ленты пуант, освобождая ноющие ноги, и притягивает колени к груди, сжимается, словно испуганный котенок. В голове снова и снова глаза Алтына. Делать все, как хочет Юра… Вот, значит, как… А он-то, дурак, думал, что они оба хотят этого. Привык добиваться своего, не думая о других. Разве может кто-то не хотеть быть с ним? К черту кого-то, Отабек не хочет. Почему от этого так невыносимо больно? Или он, как ребенок, опять ничего не понял? - Дурак, какой же ты дурак! Плисецкий с силой бьет кулаком по лбу. Раз, другой, третий… Легче не становится. Проще не становится. Отабек прав. Он ребенок. Глупый, наивный, капризный, совершенно не разбирающийся в отношениях, взбалмошный и нервный. Вот только все чувства сейчас в груди – совсем не детские. И Отабек для него не игрушка. Друг? Да. Вот только Алтын сказал, что друзья не хотят друг друга. Тогда что же? Не друзья? Но Юра хочет, чтобы Бека был его другом, он не может его потерять! Значит, надо вырвать желания с корнем. Только как? Как, если парень так на него действует? И хочет ли он этого? Чего он вообще хочет? Плисецкий закрывает глаза, с силой надавливает на них, до красных и черных кругов, со стоном откидывается на спину, раскидывая руки и не открывая глаза. Отабек уходит снова и снова, и Юра не уверен, что тот вернется домой. К черту, домой? К нему в квартиру. У казаха есть свой дом и своя семья. Ему есть, куда и к кому возвращаться. В отличие от блондина. Он представляет, как возвращается в пустую квартиру, как сам готовит себе ужин, как комкает одеяло, ворочаясь в слишком просторной кровати. Это невыносимо. Он не хочет так. Но – «почему все должно быть так, как ты хочешь?». Ответ – не должно. Не будет. - Юр?.. Он открывает глаза. Рядом с ним на корточках сидит Мила, смотрит обеспокоенно. Из всех девчонок в балетной студии она относится к нему лучше всех, хотя ее постоянные подколы и смешки бесят. А он даже не услышал, как она вошла. - Уходи, пожалуйста. Девушка распахивает глаза, смотрит удивленно. Юрий Плисецкий никогда не разговаривает так – тихо, измучено, без мата и оскорблений. - Что… - Все хорошо. Я в порядке. Не надо волноваться. Мила хочет рассмеяться, хочет ядовито ответить, что оно и видно, но почему-то только кивает и встает. - У нас занятия в этом зале по расписанию. - Я понял. Плисецкий так же тихо поднимается и натягивает джинсы и куртку прямо на тренировочный костюм, засовывает в рюкзак телефон и пуанты, обувается. - Ключи. Мила сжимает ключи в руке, провожая поникшего мальчишку взглядом. Отчего-то ей очень жалко его. Он сейчас выглядит таким маленьким, словно потерявшийся ребенок. Юра стоит на улице, вдыхая воздух, пахнущий наступающей весной. Он не знает, куда ему пойти. Домой? Он боится встречи с Отабеком. Снова к Виктору и Кацуки? Нет, не вариант. Хватит бегать к ним. К деду? Нет, тогда придется все объяснять. К Якову или Лилии? Смешно. Ему действительно некуда и не к кому пойти. А потому он поправляет лямку рюкзака и просто бредет по городу. Затейливая красота, мосты и музыканты с художниками не радуют и не привлекают внимания. Он просто ходит, пытаясь разобраться в себе. Не выходит. Не хочется терять единственного друга. Не хочется терять Отабека. Нельзя делать все так, как он хочет. А чего хочет Алтын? Может, спокойствия? Без него. Кому нужен капризный ребенок? Черт, никому. Тогда зачем эти поцелуи, зачем все эти чувства? Он ничего не понимает. Не знает, что делать. Внутри так пусто, словно все пропало. Отабек ушел. И все потеряло значение. Музыка стала пустой. Мир - бесцветным. Звуки стали приглушенными. Все стало вязким, медленным, липким. Как паутина. В которой он запутался. Ноги приносят к дому, когда уже темно. Юра смотрит на ключи от квартиры, со вздохом убирает их в карман. Садится на лавочку, небрежно смахнув остатки снега, сжимает в руках стаканчик с остывшим кофе – и когда успел его купить? Он просто не знает, что делать дальше. Холодный ветер в лицо. Грязный снег, шуршащий под тяжёлыми ботинками. Серые облака похожи на растекшуюся по мокрому листу краску - неровные, унылые и отвратительно угнетающие. Отабек вспомнил, как с Мадиной тыкал кистями в лист, по которому расплывались разноцветные кляксы - они рисовали салют. Тогда получилось ярко и красиво, мать даже на холодильник повесила. Теперь на языке горчило, а про краски вспоминать было отвратительно. Как и думать о чем-то вообще. Семья, друзья, танцы... Юра. Пустая голова - это хорошо. Но откуда ему знать. Он остановился у старого дома с низенькими колоннами, с которых практически сошла краска. Холодно и скоро уже начнёт темнеть. Отабек опустил взгляд - на холодном асфальте у какого-то мусора толклись толстые голуби. Алтын почувствовал себя одним из них - бродит бездумно по улицам, трясёт головой, замёрзший и голодный, совершенно не понимающий, что чувствует. А голубям и не нужно понимать. Везучие. Нужно возвращаться домой. От этого слова неприятно что-то натянулось в груди. Это квартира Юры. Честно ли называть ее домом, когда есть родительский дом, где сейчас греется семья? Честно ли по отношению к Юре? Хотя какая разница, если тянет все равно к злому котёнку, как квартиры ни называй. Отабек совсем запутался. Злости уже нет, нет обиды. Есть только болезненный холод в кончиках пальцев и носа, а ещё жуткое желание просто прийти к Юре и уткнуться ему в шею, покрытую его метками. Что вообще есть эти правила, которые оба клянут? Не зажатость ли это? Не голос отца и неодобрительный взгляд матери? Не унизительный страх? Им нужно поговорить. Просто поговорить. Объяснить, что чувствуют. Холод расставляет все по местам, а его сегодня достаточно. Отабек, кажется, отморозил себе пальцы, пока шатался, вновь и вновь прокручивая в голове их новую ссору. Словно туман медленно рассеивался. И становилось стыдно и страшно от открывающихся чувств и возникающих мыслей. Его правила, думает Отабек, все же шагая по направлению к дому, это для того, чтобы предотвращать поцелуи с парнями, чтобы не ласкать друг друга в пустом зале, где стоны ещё звонче. А что его совесть говорит делать, когда все это уже произошло? Отабек первый поцеловал, поддался Юре, а теперь сдаёт назад, хотя и сам хочет. Боится сделать больно, испугать? Можно ведь и без этого, если прислушаться к советам Виктора. Ребёнок? Они уже стонали в губы друг другу, чтобы беспокоиться о развращении. Это не правила, а страхи. Потому что говорили, что запрет, что отвратительно, что хуже всего, когда так. Разве может быть отвратительным то, что он чувствует, когда Юрий рядом? Желание защищать и делать счастливым, согревать, заботиться, жажда нежности и необходимость делать приятно - это неправильно?.. Отабек не знает, что скажет Юре. Хочет ли Плисецкий его видеть? В какой-то момент рождается мысль о том, чтобы уйти к матери, но Алтын упрямо сжимает кулаки и идёт. Хватит страхов. Он видит знакомую фигуру издалека. Уже темно, и Отабек надеется, что обознался, но, подходя ближе, он убеждается, что сердце забилось быстрее не просто так. Неужели тоже бродил и мёрз? Казах морщится, сбавляет шаг и тяжело вздыхает. Снова чертово чувство вины. Сколько можно делать Юре больно? Он ребенок, который должен наслаждаться жизнью и быть любимым, а не сидеть на холодной скамейке, страдая от того, что его друг - трус и дурак. Отабек стряхивает снег. Садится на расстоянии. Кидает быстрый взгляд, смотрит на стаканчик в явно ледяных руках. Хочется обнять. Но стыдно. Перед самим Юрой стыдно. Алтын шмыгает носом тихо и суёт руки в карманы, чтобы согреть их хоть чуть-чуть. Когда там весна? Нужно что-то сказать. Позвать домой. Не тут же выяснять отношения. Но эмоций слишком много, слишком сильно хочется рассказать о своих мыслях. -Прости за сегодняшнее, - говорит он хрипло и прочищает горло, глядя на темно-серое небо. - Я хочу поговорить с тобой. Вновь поворачивается к Юре. Он сейчас кажется таким маленьким, худым и холодным, что сердце сжимается. От Отабека одни только неприятности. Но он исправится. Ради Юры. Ради того самого будущего, о котором они говорили с Виктором. Именно сейчас Алтын осознал, как этого хочет. -Я прикрываюсь... правилами. Хочу тебя. Но мне страшно. За тебя и за себя тоже. Но мы уже сделали много шагов навстречу друг другу, ничего не изменишь, - Отабек шумно вдохнул, внимательно наблюдая за Юрой. Старается без лишних слов. - Я должен нести ответственность за то, что произошло. Раз так случилось, то нужно идти до конца. Не хочу больше думать о том, что желаю чего-то неправильного или... чувствую то, что не должен. Получается запутанно, но Отабек и сам не до конца во всем разобрался. От внезапных откровений сердце стучит быстро-быстро, а холод отступает. -Если поцеловал, то не должен отступать, да? Целоваться можно и без чувств, но я так... просто не умею. И заниматься хочу с тобой не просто сексом, а... любовью. Если ты не передумал, то просто дай мне время, ладно? Мне действительно страшно и сложно, потому я и поступал с тобой так нечестно. Но я буду стараться. Веришь? Он смотрит на Юру с уверенностью в темных глазах. Не совсем то, что он собирался сказать, но по-другому просто не сможет. Сам не до конца все осознал, не до конца объяснил Юре. Но, может быть, этого будет достаточно? И что это он сейчас сказал про занятия любовью? Отабек знал, что не сможет настолько открываться тому, к кому нет глубоких чувств, а если он был почти готов, то значило ли это... Алтын больно кусает губу и моргает, пытаясь дышать спокойно. Это сложно, потому что волны странного чувства разливаются внутри. Словно страх и неуверенность, смешанные с удовольствием и сладостью. Отабек возвращается. Юра замечает его издалека, захлебываясь от радости и страха, пытаясь унять сердце и понимая, что не сможет на него смотреть. Вся смелость пропала, словно он не "тигр", а действительно робкая "фея". Непривычно. Непонятно. Все непонятное пугает. Он крепко сжимает почти пустой стаканчик, который уже не греет руки, разглядывает завитушки, рисунки и надписи, снова и снова перечитывает одни и те же слова. Сердце не унимается. Алтын садится рядом. Нет, не рядом. На скамейку, оставляя между ними расстояние. Смотрит. Плисецкий не видит - чувствует. И слушает. Слушает внимательно. А сердце колотится, бьется до боли о ребра. Он пытается понять, честно пытается. Сказать, что понял, Юра не может. Даже когда ему так кажется, оказывается, что он понял не так. Поэтому он просто молчит и слушает, то вспыхивая, то бледнея. Не умеет без чувств? Но что Отабек чувствует? Заниматься любовью... Так сладко и так страшно звучит. Так... по-взрослому. Юру тошнит от ужаса. Он так боится снова ошибиться. Поэтому он не слушает голоса и мысли в голове, дает себе остыть, дает боли в груди улечься. И только тогда облизывает холодные пересохшие губы и еле слышно произносит: - Друзья не занимаются любовью. А ты - мой единственный друг. Но я хочу... дальше. Хочу все это... с тобой. Но я не могу остаться без друга, Бека! Юра вскидывается, сжимает тонкие пальцы так, что стаканчик мнется. Он не замечает. Смотрит в глаза Отабеку. - Я не понимаю, что делать. Мне нужен друг! Нужен ты. Но я не смогу просто быть рядом. Я хочу прикасаться, засыпать рядом, и чтобы ты целовал меня утром, как тогда, и завтракать вместе, и держаться за руки, чтобы все видели, хочу прижиматься и чувствовать тебя и твои руки, и губы... Плисецкий шумно выдыхает. Больше похоже на всхлип. Нервно откидывает челку с глаз, собирается с силами, чтобы продолжить, потому что слова рвут горло, мешаются. - Я не хочу без тебя, Бек. Не хочу один. Но как мне быть, если ты мне нужен и как друг, и как... Он замолкает. Плечи поникли, снова не смотрит в глаза, только на смятый стаканчик. Он сам похож на него - раздавленный, запутавшийся. Отшвыривает его в сторону. - Я не умею. Не знаю как. Не понимаю, что чувствую и что хочу. Ты прав, я ребенок. Мне жаль. А тебе не за что извиняться. Ты заботишься обо мне. А я - идиот. Блондин поднимается, отряхивает джинсы. - Пойдем. Если ты отморозишь руки, то не сможешь делать поддержки. Если заболеешь - сорвешь выступление. Хватит. Идем греться. Юра спешит вперед, понимая, что слишком многое сказал. Стыдно. Страшно. Слишком страшно. Только бы не стало хуже.