Будь со мной. Танцуй со мной.

Юра стоит под водой и отрешенно водит руками по телу, смывая пот и последствия того, что было. Трясет. От ужаса и восторга, от страха и желания повторить, от эмоций, разрывающих грудь. Он никогда бы не подумал, что дойдет до такого, что захочет, что сам спровоцирует и будет таким... активным. Он несдержан во всем. Особенно если это "все" - Отабек. Юра уже давно чистый, но не выходит из душа, потому что тело помнит все прикосновения, заставляя шумно вздыхать и желать повторить. Слабый, слабый, слабый... Зависимый. Странно, непривычно, пугающе, хорошо. Он запутался. Кацудон в кои-то веки видимо, был прав, говоря, что нужно действовать постепенно, давая привыкать и себе, и партнеру. А он набросился на Беку, словно изголодался. Впрочем, можно и так сказать. У Плисецкого в жизни нет места нежности, страсти и слабости. Не было. Руки по бедрам, замирают. Юра рассеянно смотрит в стену, понимая, что снова хочет, хочет большего, хочет страсти, хочет до конца... - Черт, он никогда не войдет в меня... И дело тут не в правилах казаха, а в размере. Это чертовски пугает. Юра чувствует, как его охватывает паника. Не от того, что будет больно, а что он не сможет дать Алтыну то, что тот в конце концов захочет. - Черт, черт, черт... О чем он думает? Почему он о таком думает? Что за хрень твориться в его жизни? - Да не влюбился я! Он не может влюбиться. Когда всю жизнь один и за себя, когда весь с иголках, зубах и когтях, когда рычишь на всех и выгрызаешь то, что хочешь, когда смеешься над нежностями и привязанностями, считая их слабостью - а слабости нет места в твоей жизни, как можно все это перечеркнуть, признать, что был неправ? Или был-таки прав, а сейчас сам стал слабым? Может ли он это себе позволить? Серьезно ли это или пройдет, как только Отабек уедет? Слишком много вопросов, слишком сложно... Но Юра знает точно за свою недолгую жизнь - не привязывайся, не доверяй себя никому, потому что каждый, даже не желая того, сделает тебе больно, предаст или воспользуется тобой. Плисецкий выключает воду, вытирается и закрепляет полотенце на бедрах, трет глаза и все-таки распахивает дверь. И замирает с открытым ртом. Смущение, возмущение, злость, растерянность. И ничегошеньки-то он не успевает ответить, потому что Отабек легонько его целует в кончик носа, отстраняет и закрывает дверь. - Да пошел ты к черту! Слишком поздно, но эмоции душат. Хочется смеяться, плакать, драться, орать, срывая голос. - Какого черта ты ходишь голый по моей квартире? Какого черта командуешь? И не хрен называть меня котенком! Ты бесишь, придурок! Руки дрожат, пока он одевается. Мягкие удобные штаны и футболка. - Напридумывал себе невесть что... Обнаглел... Плисецкий продолжает ворчать под нос. Идет на кухню, вздыхает, глядя на чайник, заглядывает в холодильник. Есть хочется. Вот только тело тяжелое, словно укутанное в одеяло. Мысли замедляются. Путаются. Путают его и ноги. Нет, никакой еды. Ночь уже. Юра подбирает кота, прижимает к груди, утыкается носом в мягкую теплую шерсть, шепчет: - Что со мной происходит, не знаешь? Кот внимательно смотрит, трется носом о нос хозяина. Блондин улыбается. - Спасибо тебе. Вроде бы успокоился. А потом выходит Отабек. Забирается под одеяло и произносит: - Иди сюда. Голос теплый, нежный, чуть хрипловатый. У Отабека легкий акцент, от которого почему-то мурашки сейчас. И хочется подойти, улечься рядом, уткнуться в грудь, быть котенком, целоваться, просить большего. Вот только Плисецкий есть Плисецкий, потому он щурит глаза, зло смотрит: - Что ты командуешь? Думаешь, все, буду за тобой бегать, как свинья за Виктором? А вот хрен! Вообще буду на кресле спать! Кот с осуждением смотрит на него, фыркает и спрыгивает с рук, забирается на кровать, устраиваясь в ногах у Алтына. - И ты уходи, предатель! Почему-то из глаз текут слезы, и Юрий размазывает их по лицу, шмыгает носом и оседает на пол, смотрит растеряно на кровать, на кота, на казаха. - Что, черт возьми, со мной происходит?.. Он подползает к кровати, утыкается лбом в край, еле слышно произносит: - Бек, я запутался. Мне страшно.