And I feel life for the very first time Love in my arms, and the sun in my eyes I feel safe in the 5 a.m. light You carry my fears as the heavens set fire
Тсукишима наблюдательный. Он способен заметить все эти мелочи, все эти неловкие сдвиги в отношениях сокомандников, он закатывает глаза, когда видит, как Танака незаметно проводит пальцами по волосам на затылке Энношиты, когда Дайчи и Суга слегка задерживают рукопожатие, когда Нишиноя орёт через весь зал о том, как он гордится своим парнем. Собственно, после того, как Нишиноя и Асахи очевидно оказываются влюблёнными друг в друга и совершенно этого не скрывающими (речь здесь больше о либеро, конечно же, Асахи — не тот человек, который будет выставлять что-либо напоказ, просто он очевидно не может сопротивляться Юу), Тсукишима прекращает наблюдать. Вот ещё, ему есть, чем заняться, думает он, глядя на приближающегося к нему Ямагучи. Он совсем не такой, как эта свора идиотов, вообще-то.***
То, что они с Ямагучи умудряются оставаться лучшими друзьями на протяжении стольких лет, со стороны кажется чем-то невероятным, но Тсукишима понимает, что ничего волшебного здесь нет — просто Ямагучи настроен на ту же волну, что и он сам. Ничего особенного, это что-то вроде внутренней связи двух людей, которые провели рука об руку несколько лет, оставаясь друг для друга самыми важными людьми на свете (не считая семей, разумеется). Тсукишима смотрит на улыбчивое лицо друга, говорит: — Подождёшь меня? Тот кивает с готовностью, в ту же секунду отвлечённый подошедшим Сугой. К тому времени, как Тсукишима выходит из душа, все разошлись, оставив уборку на первогодок, он слышит, как в зале орут друг на друга Кагеяма и Хината, закатывает глаза и спрашивает: — Долго они так уже? Ямагучи улыбается, и что-то внутри Кея (отдалённо похожее на нежность, родительский дом, тепло и морские закаты) обрушивается с тихим звоном. Он моргает, поправляет очки и ждёт ответа. — Минут пять, Тсукки, я не знаю, как они ещё не убили друг друга. Тсукишима раздражённо фыркает, говорит: — Пойдём. И они покидают раздевалку.***
Сегодня плохой день. То есть реально плохой. Тсукишима проспал, брат достал неуместным энтузиазмом, а здесь ещё приходится тащиться в предрассветном полумраке на раннюю тренировку. Когда он видит Ямагучи, привычно ждущего его на углу, почему-то становится легче. Он всё ещё сонный, раздражённый и заранее уставший, но держаться ровно становится проще, отпускать язвительные комментарии при виде таких же сонных, но заранее полных (не)здорового энтузиазма Кагеямы и Хинаты — веселее, да и вообще всё становится лучше. Чище, что ли. Тсукишима смотрит на Ямагучи, который глядит в ответ, и его словно прошивает насквозь мысль о том, что он попал.***
Тсукишиме везёт, что он всегда был честным с собой в той максимальной мере, что только мог позволить, и мысль о том, что он, кажется, по уши влюблён в лучшего друга, пугает его первые пару часов. И это не страх даже — так, всего лишь растерянность и попытки понять, что с этим знанием, чувством, пониманием делать. Он глядит на друга, который идёт рядом с ним по школьному коридору, увлечённо рассказывая о какой-то ерунде, слушает его вполуха, а в голове набатом отдаётся «ятебялюблю». Они идут на тренировку, где Тсукишима всегда краем глаза следит за тем, что делает Тадаши, замечает его ошибки и отмечает прогресс, ловит себя на том, что по-настоящему гордится тем, как Ямагучи вырос, раздражённо моргает и переводит взгляд в другу сторону, натыкаясь на шумно выясняющих что-то Ною и Танаку. Тсукишима слышит восторженный возглас Хинаты и рефлекторно оборачивается, видит довольное лицо Тадаши, который кричит: — Десять из десяти, Тсукки! И он показывает большой палец другу, дёрнув уголком губ почти незаметно, а потом наклоняется и берёт в руки мяч.***
Они с Ямагучи сидят у того дома, развалившись на диване, смотрят какой-то дурацкий детективный сериал, сюжет которого Тсукишима может предугадать с точностью до примерно девяноста восьми процентов. Ямагучи выглядит погружённым в происходящее на экране, он забавно морщит нос при виде крови, жмурится, когда слышит выстрелы, и вертит в руках чашку с горячим чаем. Тсукишима ловит себя на мысли, что наблюдать за Тадаши почему-то намного интереснее, чем за сюжетом сериала. Потом он едва заметно фыркает, разозлившись на свою нелепость, но снова смотрит украдкой на друга. Ночёвка обещает быть настоящей пыткой.***
На часах около трёх часов ночи, они перебрались в комнату Ямагучи, они лежат на расстоянии вытянутой руки друг от друга, но Тсукишима знает, что под утро футоны почему-то окажутся сдвинуты, а Тадаши — где-то у него под боком, свернувшись по-детски клубком и обхватив себя за плечи. Они лежат и тихо переговариваются обо всём на свете, периодически прерываясь и замолкая, сбиваясь с сонной мысли и чуть не засыпая. Ямагучи говорит внезапно неуверенно: — Я не знаю, смогу ли быть достаточно хорош, чтобы попасть в основной состав, потому что, как бы сильно я ни прогрессировал, я всегда буду это делать медленнее, чем вы все. От этих слов что-то внутри Тсукишимы (похожее на ночь, воспалённое горло, морскую глубину и сочувствие) замирает и хочет яростно протестовать. Он говорит: — Ты уже достаточно хорош, чтобы попасть в основной состав. Получается почему-то хрипло и неловко, словно голосовые связки посыпаны жёстким песком, щёки становятся горячими, но в темноте этого всё равно не видно. Тсукишима закрывает глаза и продолжает: — Никогда не сомневайся в своих возможностях, потому что ты достойней большинства. Ямагучи сдавленно выдыхает, приподнимается на локтях и, подпирая голову, спрашивает: — Что на тебя нашло, Тсукки? Тот молчит, не знает, что ответить, но находит в себе силы сказать то, что тоже является правдой: — Я не люблю, когда ты себя сознательно принижаешь, это глушит твой потенциал ещё до того, как ты его в себе откроешь. Ямагучи довольно фыркает, снова ложится на подушку и говорит: — Спасибо за… заботу, Тсукки. Я ценю это.***
Часы показывают примерно половину пятого утра, когда они просыпаются, разбуженные каким-то невнятным звуком, природу которого определить не получается, что, впрочем, совсем неважно, потому что на этот раз Тсукишима очень чётко сознаёт то, что правой рукой крепко прижимает к себе Ямагучи, а тот, распластавшись на животе и неловко задрав голову, лежит у него на плече, плотно прижавшись всем телом. Объятия не размыкаются даже после пробуждения, они просто продолжают лежать так, прислушиваясь к щебету ранних птиц и сонным звукам дома; солнце в прорези штор кажется ярким, но холодным, и это так похоже на ту самую утопическую идиллию, что Тсукишима готов рассмеяться вслух, если бы это только не разрушило всю атмосферу. Ямагучи неловко переворачивается набок, подтягиваясь немного выше, но Тсукишима не выпускает его, и тот продолжает лежать у него на плече. Ямагучи говорит сонно и немного хрипло: — Не хочу вставать. Тсукишима бездумно проводит губами по волосам Тадаши и бормочет: — Можем и не вставать, всё равно выходной.***
На часах пять утра, когда они целуются. Не то чтобы это было чем-то неожиданным, просто в один момент Тсукишима понимает: aut Caesar, aut nihil; он переворачивается, нависает на локтях над раскрасневшимся Тадаши и просто целует его. Тот издаёт сдавленный писк, проводит пальцами по щекам Кея, а потом зарывается в пшеничные волосы и слегка приоткрывает рот, позволяя Тсукишиме провести языком по нижней губе. Когда Тсукишима отстраняется, Ямагучи внезапно понимает, насколько беззащитным тот выглядит сейчас, без очков и растеряв все слои обороны, как тот жмурится и явно не замечает даже румянец, который покрыл его щёки. Ямагучи говорит: — А мы можем повторить, пожалуйста, мне же во всём нужна практика, сам знаешь. Тсукишима облегчённо улыбается, позволяет Ямагучи толкнуть себя, взобраться себе на колени, а потом они снова долго целуются. Тсукишима чувствует, как всё лучшее внутри него (похожее на рассветы, звёздный свет бледнеющего неба, музыку в наушниках и клубничные пироги) словно оживает и заполняет его до отказа. Он прижимает Тадаши к себе крепче и шепчет: — Ты мне ближе всех, знаешь. Тот серьёзно кивает и отвечает: — Ты часть моей семьи, Тсукки. Тсукишиме кажется, что теперь он понимает всех этих влюблённых идиотов Карасуно.