Город огней

У парадного входа «Бала» тормозит чёрная машина. В свете вывесок и фонарей лоснятся железные бока бесшумного чудовища, блестит неоновым бликом литая фигурка ягуара на капоте. Машина тормозит в метре от Сары и Магды. Лицо Магды сложно разглядеть из-за тени, отбрасываемой капюшоном. А вот Сару можно разглядеть в мельчайших деталях. Тонкую линию носа и губ, ровные изгибы ключиц и каштановые завитки волос с кровавым отблеском. Её белая шея и нежная кожа. Виден даже широкий бежевый ворот свитера, который проглядывает за распахнутой тёмно-зелёной паркой. Машина не даёт пройти им ни туда, ни сюда. Ветер подымает облако волос Сары, кружит лёгкими прядями. Стекло в оконце заднего сидения машины опускается. Видно, что на заднем сидении сидят двое — мужчина в чёрном, со скулами Герберта и пронзительным взглядом ледяных глаз и женщина в светлом брючном костюме, в очках, с аккуратной стопкой бумаг, сложенных на коленях. Заметно, что она минуту назад что-то говорила, но теперь замолчала. — Добрый вечер, девушки, — говорит мужчина Саре и Магде, даже не удосужившись выйти из машины. — Добрый, — бросает Сара. — Кому добрый, кому — нет, — насмешливо тянет Магда. — Ну что вы, — усмехается фон Кролок, — не пугайтесь меня. Магда смеётся. — По роду профессии мы и страшнее видели, — говорит она, — а вы ещё ничего. Девушка хочет сказать ещё что-то, но её прерывает Сара. — Что вам нужно? — и прибавляет: — На этот раз? Тут уже рот открывает секретарь мужчины, женщина в брючном костюме: — Хотелось бы поговорить о сыне господина фон Кролока. Вы не могли бы сесть в машину? Женщина уже щёлкает дверцей, как ей в лицо летит холодное «нет» Сары. Секретарь вздыхает. — Мы не можем связаться с господином Гербертом, — снова начинает она, — и очень хотелось бы, чтобы вы помогли нам. Магда широко, открыто улыбается. — То есть вы хотите его новый номер телефона? — она вскидывает брови. — А знаете, почему он сменил старый? Потому что его достали ваши звонки. И последние слова прозвучали, как звук гвоздей, забиваемых в крышку гроба. Эти двое уже ясно дали понять, что ничего графу от них не стоит ждать. — Требовать от вас информацию просто так было не серьёзно с нашей стороны, — после паузы произносит секретарь, — мы предлагаем вам материальную помощь. Магда фыркает. Она весела и простодушна. И ей нравится её жизнь. Легко она может судить с позиции счастливого человека. Мечтателю нужна мечта, а не материал, из которого он её возводит. Сара просто злая. Она пригибается к окошку машины настолько низко, что чувствует запах парфюма фон Кролока. Он видит её лицо, каждую чёрточку, её холод и лёд, неукротимое упрямство и злобу. Он тут лишний и он попадает под раздачу. Сара начинает говорить негромко, но очень чётко. — Не лезь в эту мясорубку, — произносит она, смотрит мужчине прямо в глаза, не моргает, — это не твое дело. Ты крыса. И тебя сотрёт в порошок. Девушка выпрямляется, отходит от машины. — Пошли, — бросает Магде. Магда строит рожицу пассажирам автомобиля, разводит руками, мол, что поделать. Фон Кролок удивлённо поднимает бровь, но молчит, лишь наблюдает за тем, как две лёгкие тени обходят машину и исчезают, свернув в тёмный проулок. Говорить он начинает только тогда, когда машина уже трогается и отъезжает от «Бала вампиров». — Несговорчивые друзья у моего сына, — саркастически произносит он. Добавляет: — Кстати, как тебе эта маленькая бунтарка? — он посмеивается. — Хамка и нахалка, — фыркает секретарь. — Это кто ещё крыса. — А мне понравилось, — странно усмехается мужчина.

***

Герберт решается включить телефон только поздно вечером. Почти не удивляется, когда обнаруживает одиннадцать пропущенных. Он лежит на диване. На груди развалился мурчащий кот — ленивый Плутарх. Старенький телевизор показывает третью часть Гарри Поттера. Дома тепло и тихо. На полу рядом с диваном стоит чашка с недопитым кофе, около неё — начатая плитка молочного шоколада. Гер открывает инсту, машинально лайкает фотографии Сары, Магды, Тода и ещё других друзей и знакомых. Щёлкает затвор камеры и в ленте появляется новая фотография с тонкой рукой Гера, запутавшейся в белоснежной шерсти кота. Гер не хочет пить и гулять. Ничего не хочет. Утешает себя тем, что больно уже было, что, может, пройдёт ещё, верит в то, что переживёт. Да ни черта он не верит. После таких ран не оправляются. Мы становимся калеками. Знаете, как это бывает? Будто душу из тебя выпивают. Лучше умирать от боли и воскресать каждый день, чем всю жизнь быть мёртвым и равнодушным. Лучше гореть, пылать. Быть. Никто не хочет становиться просто серым пеплом. За окном дождь и осень, осень, осень. Тысячу раз осень. Вода стучится в окно, размывает огни и свет, тепло стынет под этим дождём. В телевизоре мальчишка со шрамом на лбу выкрикивает заклинания. Плутарх довольно и сыто мурчит. А вот Гер голоден и недоволен. Альфред собирается долго, несколько дней. Взвешивает все «за» и жалкие «против». Он хочет лишь объясниться, попросить извинения, вновь найти своего друга, которого так неосмотрительно потерял. Кому ты врёшь? Тебе нужен не просто друг. Тебе нужны эти руки и ноги, этот смех, голос, эти прикосновения, шутки. Поцелуи тебе эти нужны. И не конкретно что-то от этого человека, а весь он, полностью, без остатка. До дна, до самой последней капли. Вот, что тебе нужно. И когда Герберт слышит, как кто-то скребётся в его дверь, то он думает, что служба доставки работает просто реактивно. Плутарх недовольно мяукает, когда хозяин сбрасывает его со своей груди и поднимается с мягкого дивана. Домашняя версия Герберта выглядит тепло и уютно. От спутанного пучка волос на макушке до пушистых тапочек со смешными сиреневыми бабочками. Он даже в глазок не смотрит. Открывает дверь, а там Альфред. Сердце проваливается куда-то вниз. Эх, ты! Говорил, пройдёт, пройдёт. Ну что, прошло? Альфред в смятении. Он забыл, что хотел сказать. Всё забыл. И теперь ему страшно, и тошнота к горлу подкатывает, дышать тяжело и очень хочется развернуться и убежать. Но под этим взглядом ни в какую сторону двинуться невозможно. Гер словно оценивает, сколько боли ему причинят сегодня. — Заходи что ли, — произносит он наконец. — Можно? — тихо спрашивает парень. Гер хмыкает. — Можно. Отходит в сторону, пропускает перепуганного студента. Тот медленно переступает порог, словно решая, стоит ли это делать. Снимает промокшие ботинки, стаскивает с плеч лёгкую ветровку. Гер легко, специально не касаясь пальцев Альфреда, забирает у него ветровку, вешает на крючок. — Пошли на кухню, — говорит Гер. Альфред следует за ним вплоть до самой кухни. Ему всё знакомо. Каждая тень тут, каждая мелочь и глупость пропитана Гером. Эти книги он читает, спит на этой кровати и пьёт кофе именно из этой кружки с высокими бортами и изображением смеющейся гусеницы, хотя это изображение странно и невозможно. Уже на кухне Герберт ставит чайник на плиту. Альфред продолжает мяться на пороге. — Не мелькай, — раздражённо хмурится Гер, — садись за стол. И Альфред очень скромно присаживается на краешек мягкого стула. Он молчит и не отводит взгляда от клетчатой скатерти, покрывающей столешницу перед ним. — Чай, кофе? — в тишине произносит Герберт. Альфред от неожиданно заданного вопроса вздрагивает. — Чай, пожалуйста, — произносит парень. — Сахар? Альфред мнётся. — Ну, рожай быстрее, — торопит Гер. — Три ложки, — тихо говорит Альфред, а потом добавляет: — Чайные, без горки. Гер фыркает: — Ну ничего себе, сладкоежка. Альфред ничего не отвечает. Его скулы покрывает лёгкий румянец. Он весь на взводе и не знает, с чего начать. Хочется просто время назад перемотать. Над носиком чайника вьётся парок. Гремят чашки. И маленькая чайная ложечка звонко напевает, перемешивая сахар. Герберт нарушает молчание: — Поговорить пришёл? Альфред сглатывает и с промедлением кивает. — Ну так говори. Излагай, — говорит ему Гер. — Я... — начинает студент после паузы. — Прости, в общем. Герберт долго молчит. Он даже пальцем не прикоснулся к своему кофе. Чашки оставались не тронутыми. — И ты думаешь, что сейчас я брошусь к твоим ногам? — наконец произносит Гер. — Нет, — чуть слышно шепчет Альфред. — Тогда чего ты ждёшь? — спрашивает у него парень. Альфред закрывает лицо руками. Его голос звучит глухо и надтреснуто. — Ни черта я не жду, — говорит он. Герберт не знает, что сказать. А когда Альфред отнимает от своего лица ладони, и Гер видит слёзы в его глазах, то парень теряет дар речи. Только через минуту он собрался с духом и вымолвил тихим шепотом: — Иди сюда. Слова, брошенные в пустоту. Это те слова, которые разбиваются о волны, напарываются на стальные штыки и тонут в грохоте пушек. Это те слова, которые произносят пока не поздно. «…и пока смерть не разлучит нас». После них Альфред поднимает на Гера взгляд в немом изумлении. — Да иди же ты ко мне! — почти выкрикивает Герберт. Так взгляды встречаются со взглядами, а ладони с ладонями. И так умеют петь лишь влюблённые сердца. Так страдать и ждать, так верить и обманываться дано лишь тем, кто любит. А мы для них — бесплодные тени. Дым, который развеют по ветру. Он ему слёзы утирает, обнимает за плечи. Нет тут слов. Ничего нет. Бой сердец только один звучит. Альфред опирается на стол до тех пор, пока Гер не сажает его прямо на столешницу, гладит по лицу Альфреда своими руками, словно хочет все его черты запомнить. На всю жизнь запомнить. И целоваться до опьянения, сжимать тёплые ладони, выгибаться под нежным прикосновением губ. Альфред тихо что-то шепчет в полубреду, когда Герберт выцеловывает каждый участок его груди, скользит своими ладонями по его спине, зарывается в мягкие волосы. — На столе неудобно, — с трудом выговаривает парень. Гер сразу понимает, о чём он. Поднимает, тянет из кухни по коридору в сторону спальни. И там легко подталкивает на кровать. Альфред сбрасывает то, во что он ещё был одет, и теперь не очень-то смущается. А ведь он собирался просто поговорить. К сожалению, а может, и, к счастью, но реальность очень часто отличается от каких-то наших планов. И тут всё пошло не по плану. Каждый стон, каждый вздох и каждый поцелуй. И теперь уже Альфред толкает Гера, сам стягивает с него футболку, чтобы увидеть его обнажённую кожу и закусить в предвкушении губы. Парень устраивается верхом на бёдрах Гера, подталкивает руками, чтобы Герберт лёг, и тогда робко, словно нарочито медленно припадает своими губами к груди Гера. Целует вокруг соска, оставляет отметину на ярёмной впадине. Герберт краснеет, запрокидывает голову и в глазах у него почти мольба, крик. Альфред соскальзывает руками за пояс штанов парня, но низко не опускается, останавливаясь на выпирающих косточках таза. От этого Гер утробно клокочет. И, рыкнув, резко переворачивает Альфреда на спину, сам садится сверху. Спускается всё ниже, торопится, будто сейчас всё исчезнет, растворится. Альфред падает обессилено, как подбитая птица. Но дышит часто, высоко вздымаясь грудью. Показывает, что он всё ещё жив. Герберт у него между ног пишет языком своё имя на горячей коже. Альфред всхлипывает от легкого поцелуя в пах, сжимает простынь. — Ляг на живот, — хрипло приказывает Гер. И Альфред подчиняется. Герберт гладит кожу на бедре, быстро поднимает руки на ягодицы, скользит выше, на поясницу. Целует в спину. Оглаживает ладонью шею, нежно касается щеки и, наконец, дотрагивается до линии губ. Альфред тихо вздыхает и вбирает в рот пальцы Герберта. Вылизывает жадно, мокро, прикусывает кончики пальцев и прикасается горячим языком. Гер отнимает свою ладонь ото рта Альфреда, проскальзывает влажными пальцами между ягодиц парня. Альфред вытягивается, как струна. Он зажмуривает глаза, ждёт боль. Но боли нет, первый палец медленно входит. Внутри туго и очень горячо. Геру кажется, что он обжигает пальцы. Наклоняется, проводит языком меж ягодицами, чтобы второй пальце вошёл легче. Тут уже Альфред напрягается, дышит ещё тяжелее. Вскрикивает, когда Гер внутри него делает ножницы своими длинными пальцами, ёрзает, но не плачет, глаза его сухие. На этот раз Герберт входит совсем не пальцами. Движется неторопливо. Альфред сжимает простыню крепче, скрипит зубами. Но, чёрт, терпит. После пары-тройки первых толчков член Гера движется легче. Альфред расслаблено выдыхает, вспоминает про себя, прикасается к собственной эрекции. Гер покрепче хватает парня за бёдра, размеренно толкается, всё ещё подготавливая. Но вот Альфред начинает откидывать голову и подаваться назад. Тихо, тонко стонет. И тогда Гер ускоряется, толчки превращаются в рывки. Его захлёстывает странное, непреодолимое, невыразимое. В груди ком и хочется кричать. Герберту некуда деться, под ним мечется Альфред. Гер проводит кончиком носа по шее парня, целует, прикусывает. И этот контраст грубости и нежности сводит Альфреда с ума. Альфред резко вскрикивает и кончает, когда Гер впивается ему в шею сладким, приторным, но отчётливо болезненным укусом. И услышав этот крик, Гер сам срывается, кончает внутрь Альфреда, но даже спустя секунду, уже замедляя свой бешеный ход, он продолжает двигаться. Альфред выдыхает. На месте укуса выступают кровавые росинки.