Город огней

Альфред хрипло, надорвано выдыхает. Его будто лишили дара речи, и он тщетно пытается заставить свой организм жить, не умирать, не терять сознания. Очень больно. Где-то внизу саднит сладко и долго, но ощущения такие, будто содрали кожу и облили сиропом. Альфред задыхается ещё больше, голова кружится от дыхания в шею, почти огненного, словно солнечный ветер ласкает кожу. И Герберт, грубый и злой, вдруг превращается в Герберта ласкового и виноватого. Теперь он уже не рвёт, не кусает, он осторожничает, будто имеет дело с хрупким цветком. Его василёк. Альфред тихо дышит в подушку. Вдыхает тонкий запах и понимает, что она — пахнет Гером. От этого нового осознания в голову ударяет резкой болью, мир расплывается, становится мягким и текучим. Картинка перед глазами мутнеет. В груди ком, на бёдрах до сих пор пальцы Гера, на шее — его дыхание. И укус, как клеймо. Это слёзы. Солёная вода, проще говоря. Альфред плачет, потому что столько навалилось, потому что почти сломало и, как итог, сорвало крышу совершенно. И было чертовски больно, в горле саднит от криков, а кое-где и от кое-чего другого тоже. Совесть жжётся. Плач у Альфреда беззвучный, но Гер не просто его слышит, он чувствует его каждой клеточкой, как чувствуют удар раскалённой кочергой, как шершавые поцелуи прохладного ветра и дикий крик отчаянья. Такое чувствуют не одним телом. Душой. Всем существом. Последняя крепость Альфреда пала. Гер осторожно прижимает к себе Альфреда, своего милого мальчика. Альфред молчит, не размыкает плотно сжатых губ. Дыхание его замедляется. По щекам катятся горошины слёз. Он просто плачет, молча, без криков и истерик. И его слёзы обжигают грудь Гера, капают на разгорячённую кожу, скатываются красивой плавной линией. Альфред прикрывает глаза, и слезинки блестят на его дрожащих ресницах. Парень окончательно затихает. Долгожданный покой, сон, наползающий сладкой волной, постепенно накрывает его с головой. Альфред дышит тихо, доверчиво прижавшись щекой к груди Гера. Гер долго так лежит. Смотрит всё больше на Альфреда. Внимательно рассматривает безмятежное лицо, на котором только сейчас так ясно проявились следы усталости. И Гер мельком подумал, что на этом лице их никогда не должно быть. Парень аккуратно кладёт голову Альфреда на подушку, тихонько встаёт, накрывает его одеялом и выходит из спальни. Гер спешит исчезнуть, выдохнутся, пропахнуть дождём и увяданием. Он быстро одевается, не мешкает, не останавливается нигде и ни на чём, накидывает своё пальто, бросает в карман немного денег и пачку сигарет. Но, перед тем как уйти, не удерживается и заглядывает в спальню. Альфред мирно спит один, положив под голову ладонь. Внутри Герберта вздрагивает тонкая скрипичная струна. Он прикрывает глаза рукой, будто прячась от солнца, и уходит из собственной квартиры. Он идёт быстрыми шагами, перепрыгивает на лестнице по нескольку ступеней, пролетает по парадной и вихрем вырывается на улицу, где дождевая монотонная капель отбивает свой усталый марш. В мире пахнет сыростью, прошлым, печальным. Казалось бы, всё ведь ясно. Хватит. Пора завязывать. Затянулась эта не в меру жестокая шутка. Нелепая какая-то, будто подшутили над безногим человеком, попросив его пробежаться. Герберту запали в душу и эти ничего не выражающие глаза, и тихий плач. Он наконец-то простил чужую робость и нежелание что-то менять. Хоть и чувствовал, но малую вину за то, что совершил. Это было их общей бедой и болезнью общей. Но с ней совсем не хотелось бороться. А может это и не болезнь вовсе? Может, это то, о чём пишут свои смешные книжки все эти авторы, о чём снимают фильмы, что воспевают в тысячах песен? Герберт пускает мысли на самотёк. Будто это не его мысли вовсе, а просто беспорядочный вселенский поток людских вопросов, догадок и размышлений. То, о чём думали до тебя, и то, о чём будут думать после тебя. Гер хочет, чтобы дождь его обезличил, спрятал под своим покровом. И теперь уже он путается в мыслях, его терзают неразрешённые вопросы. Что делать дальше? Ведь всё не может стать прекрасно в одночасье. Никогда такого не бывает. Мы читаем сказки. Мы проглатываем ложь. Мы знаем об этом обмане и хотим обманываться. Иди поплачь. Ничего не изменится. Гер поднимает голову, смотрит в небо. Дождь капает на лицо, путается в светлых волосах, пытается сбить запах Альфреда своим. И тщетные попытки Гера разобраться в его собственной жизни терпят неудачу за неудачей. Стать лжецом или одиночкой, мучить и изводить того, кто доверился, пытаться удержать того, кто мечтает покинуть. Верить в то, что счастлив, и бесконечно лгать, лгать себе. А что, если эта вера не так пуста и бессмысленна? Что, если только ради неё и стоит жить? Изнывать, волочься, плакать и кричать, сворачивать не туда, одуревать от нескончаемого количества ошибок, чтобы, в конце концов, найти свой, единственно верный путь. Только ради этого. И однажды стать по-настоящему счастливым. Лучше поздно, чем никогда вообще. Да хоть на самом смертном одре, но почувствовать, что ты жил, что ты прошёл свой путь так, как надо. И понять наконец, что при малейшем шансе всё изменить, ты не стал бы менять ничего. Гер прокручивал эту мысль в своей голове, повторял как мантру, надеясь оправдать себя ею. Он топтался на входе в «Лису», настраивал себя под слишком яркий для него свет Геллы. Гер долго курил. Дым сдавливал лёгкие, но приятно наполнял теплом изнутри. Герберт всё-таки толкнул дверь. Повесил пальто на крючок у входа. Прошёлся взглядом по залу. Как всегда за дальним столиком мечтал задумчивый скальд и его стихи, как на якоре, висели в воздухе рядом с ним. Кроме скальда тут, как это ни странно прозвучит, была только щебечущая парочка. Девушка с мягкими малиновыми губами и лёгкой копной волос и парень в красивых круглых очках и со смешными веснушками на остром личике. Эти двое смеялись и говорили, поток их речей был нескончаем, весел и так же пёстр, как хоровод летних красок. Гер прошёл почти незаметно к своему любимому месту. Он только успел сесть, и уже рядом с ним появилась рыжеволосая Гелла. Её тонкий сиреневый шрам, растущий откуда-то из-за шиворота свитера, вырос уже чуть выше линии губ. Руки Геллы были худы, но сколько же в этой женщине было солнца, сколько молодости и жизни. Гелла была бессмертна. — Ой, — вместо приветствия охнула она, — что-то ты совсем плохо выглядишь. Гер мученически хмыкнул: — Что, настолько заметно? Девушка кивнула. — Нелады в личной жизни? Гер посмотрел на неё так, что она сразу всё поняла и без слов. — Очень-очень тебе сочувствую, — произнесла Гелла, — коньяк сегодня за счёт заведения. Гер улыбнулся, потому что не мог не улыбаться, слушая Геллу. — Спасибо, — тихо бросил он. И могло показаться, что вечно спешащая официантка даже не заметила этой такой тихой награды. Но она слышала, конечно же слышала, и именно это грело ей душу. Эти тихие благодарности запутавшихся страдальцев, перепуганных детей и уставших путников были тем, ради чего всё это затевалось. Тем, ради чего существовал такой уголок со странным названием «Лиса». Гелла вновь появилась будто из ниоткуда. Поставила перед Гером чашку и корзинку с печеньем. Кофе в чашке был горячим и без сахара, но зато с тем самым коньяком. Гелла унесла поднос, но появилась вскоре со второй чашкой в руках, легко присела напротив Гера. — Эй, — позвала она Гера. — Что? — тяжко вздохнув, спросил он. — Ну не расстраивайся так, — попросила девушка. — Да я и не расстраиваюсь, — признался Герберт. — Просто я чувствую себя так, будто совершил то ли убийство, то ли ещё что-то хуже. И никак не могу отделаться от этого чувства. Гелла пожала на это плечами, звучно отпила из своей чашки. — Ты можешь не верить, но все иногда чувствуют себя так. — Да? — скептически хмыкнул Гер. — И даже ты? — Да, и даже я, — улыбнулась она, — но это было очень давно, честно говоря. Это значит, что тебе небезразличны люди и события, происходящие вокруг. — Неужели так просто? — не поверил Гер. — Так просто, — кивнула Гелла. — На словах всё проще, чем на деле, — сказал Гер. Девушка фыркнула. — Так всегда, — произнесла она с улыбкой. Она допила свой кофе, сказала, что после грозы всегда бывает солнце, и сказала бы ещё что-нибудь красивое и удивительное, но Геллу позвал молчаливый скальд, и она упорхнула. Гер долго думал. Смотрел в окно. Ждал мифического знака судьбы. Не дождался. Заплатил за заказ, оставив деньги на столе, и вышел не прощаясь, как это делали все постоянные клиенты «Лисы». Гер двинулся в сторону «Бала», ловить удачу там. Город полнился сырой ночной темнотой. Гер шёл по городу, рассматривая здания, машины, редких прохожих. Всё чего-то ждал. Дождался. Прямо перед «Балом» стояла дорогая чёрная машина. Из дверей клуба выходил недовольный мужчина в чёрном. За ним семенила уже знакомая нам секретарша в на этот раз сером костюме. Сначала мужчина скользнул по Герберту безразличным взглядом, а потом пригляделся и узнал.        Альфред не помнит, сколько проспал. Да он и не старался вспомнить. Проснулся. Вспомнил. Содрогнулся. И собственное тело показалось ему тюрьмой. Голова гудела, как оловянная. Парень не хотел рассматривать себя, ему казалось, что он увидит на себе что-то ужасное. Наконец, он поднялся с постели, но тут же чуть не рухнул обратно. Боль разливалась по телу вместе с кровью. Альфред чувствовал себя так, будто его долго и методично избивали. И он даже не отбивался. Он позволил сломать себя. Сломать и бросить. Ниже поясницы саднило и чудовищно ныло. Тянули болью плечи и лопатки. Альфреда словно собрали по частям. Студент встал. Пошатнулся. Схватился за воздух и удержался на плаву. Хотел найти свою одежду. Увидел собственные джинсы у шкафа, только собрался нагнуться за ними, но в спину как кол всадили. Он осторожно присел, протянул руку и… увидел собственное отражение в зеркальной дверце шкафа. Взгляд бешеный, глаза не синь — страшная чёрная бездна. Его лицо осунулось от долгих и мучительных переживаний. И он жутко устал от всего этого, но не знает, как всё прекратить. Как по мне, его отражение было прекраснее Нарцисса. Уже проступившие фиолетовые синяки на бёдрах, как рисунок, и голубое кружево вен петляло под кожей, его белое тело было изящнее мрамора. А над ключицей, рядом с плавным изгибом шеи, саднил укус с тёмной подсохшей корочкой размазавшейся крови. Альфред хотел резко отвернуться, но его нынешнее состояние не позволило. Он поднял свою одежду, оделся, путаясь в рукавах и пуговицах. Он попытался тихо позвать Гера, когда вышел в коридор, но ему никто не ответил. Прошёл мимо пустой гостиной, заглянул на кухню. Гера не было. Гер исчез. Будто был странным, пьяным сном. Предрассветной фантазией, которая никогда не сбудется. Но за окном был не рассвет, а мутная осенняя ночь. Альфред остановился в прихожей, аккуратно, с горем пополам согнувшись, надел свои ботинки, накинул ветровку и замер. На секунду, вдыхая в себя мир Гера, впитывая его. И вышел из квартиры. Непоследовательность его действий была как нож по стеклу.

***

— Папка, — громко позвал Гер. Мужчина вздрогнул и поднял голову. Взгляды встретились. — Скучал по мне, папка? — опять громко произнёс Герберт. И слова его звучали, как ловушка. Гер словно сам нарывался на крик, на удар. Секретарь старшего фон Кролока исподлобья глянула на парня. Всем своим видом она призывала игнорировать его, как будто говорила, мол, что вы с ним носитесь, плюнуть уже давно пора, а вы всё возитесь. Но ей слово не давали. И не дадут никогда. Грязь должна оставаться на подошвах. — Оставь клоунаду, — брезгливо сморщился граф. — Мне ничего кроме неё не остаётся, — живо всплеснул руками Гер. Вёл себя так, будто ему совсем нечего было терять. Слова прозвучали. Фон Кролок насмешливо фыркнул. — Всё, что пожелаешь, — вкрадчиво произнёс он, — за одну только покладистость. — От тебя избавиться желаю, — засмеялся Гер. Лицо графа посуровело. Отца и сына разделяла только стоящая между ними машина. Никто живой не мог набраться смелости, что встать меж ними. — Герберт, — в который раз уже звал фон Кролок, — перестань. Гер молчал. Ждал продолжения. — Я дал тебе свободу. Ты самостоятельно получил образование, нашёл жильё и работу. Это был полезный опыт, ладно. Но ты должен быть не здесь. Это не твоё место, — говорил отец. Сын смотрел в упор на него. Смотрел волком. — Можно я сам решу, где моё место? — спросил он и тут же добавил: — Спасибо. Граф тяжело выдохнул. — О Боже, решай сам, — махнул рукой он. — Но мой номер телефона до сих пор не изменился. Он произносил это, садясь в машину. А когда Гер закричал слова насмешки, машина уже тронулась. — Серьёзно? Ты знаешь, кто такой Бог? Город забрал эти слова себе.