Город огней

Настал новый год и совершенно новое время. Город простужен, хрипло кашляет снежными хлопьями, медленно погружается в сон, видит мосты над туманными заливами, видит, как качаются от дуновения прохладного ветра белые кувшинки на поверхности воды. Город видит горы и леса, жизнь без человека, которая всё-таки существует. Город зажигает свои огни для тех, кому холодно и темно. Мне холодно и темно. Прими меня, мой город, стань моим по-настоящему, стань мне домом, город, затопленный морем огней, мне так нужна твоя защита. Прошу, припаси для меня солнечную сторону бульвара, подари последний трамвай, распусти для меня нежные сиреневые бутоны, приблизь немного весну. И все дороги будут вести в тот самый незабываемый август, когда ты, город, утопал в зелени парков и клумб, когда синее море столкнулось с одиночеством, ломая и переворачивая чужие судьбы. Август — ветрень. Его воздух упруг и волшебен, его ветры звонки, их всхлипы протяжны и тоскливы. Они подымают воздушные змеи, встречают осень. Встречают сентябрь. Пора готовить спички для его умышленного поджога. Но нет-нет, да настигнет резкий камбэк, ударит в лицо востоком и свежестью, напомнит о себе, вернёт в лето, так некстати напомнит об осени и сделает больно. Ну, хватит. Будет с нас. За окном снег идёт. Грациозный и плавный, он обещает иные, лучшие дни и возможность начать жизнь с начала. Будто даёт ещё один шанс. Белый-белый снег, по которому однажды пролягут и твои робкие следы прямо к моему скромному крылечку. Я буду ждать. Так холодно и морозно за окном, а в доме тепло, вкусно и счастливо. Но ещё рано, рано говорить о пепле, о том, что миндаль расцвёл, а прошлое сгорело. Рано. Но история, как солнце, клонится вниз к самому подножию гор и величественно погружается в синие морские воды, излучая слабый и мягкий свет, будто от огромной свечи. Я вижу горизонт. И скоро нам расходиться по домам. Да всё нормально будет теперь. Наверное. Я так устала рассказывать вам сказку, я теперь хочу лишь спать, не плакать и немного покоя. Моя голова тяжела от мыслей, и я искренне прошу прощения, что сейчас здесь я, а не те, о ком эта история. Я просто хочу чуть-чуть поговорить с вами. Я не требую ответа, я лишь хочу, чтобы вы знали, как я устала. У меня совсем нет сил. Нет сил держать спину прямо и ровно сидеть в седле, нет сил выдерживать долгие взгляды и ходить, не спотыкаясь. Мне лишь остаётся бессильно опустить руки и слабо улыбнуться. Бог весть, знакома ли вам суть слова «бессилие» по-настоящему. Бессилие — это выскользнувшая из рук чашка чая, это слабость в ладонях, когда не можешь и пушинки поднять, когда устал говорить о своей усталости. Уж простите меня за мои слова и мои чувства в чужой истории. Мне позарез нужно было это кому-то сказать. Не обессудьте. Эти снега такие лёгкие и воздушные, что хочется набрать в пригоршню побольше и подкинуть, рассеивая вокруг себя призрачное нежное облако. С ума сойти, это же настоящее волшебство! А осень будет не всегда. Она когда-нибудь обязательно кончится. И чувствуешь себя маленьким островком в море белых сугробов. На столе остывает чашка с кофе, ароматным и ещё почти горячим, но, конечно, не таким вкусным, как у Геллы. Про этот кофе давным-давно забыли, а он, как заколдованный, всё не стынет и не стынет, будто ожидая, что о нём вспомнят. Но вотще, господа, кофевары заняты смехом и объятиями. И как-то ничего не хочется отрицать. Совсем. Всё видится закономерным, таким, каким ему и положено быть. А я ведь говорила, что не бывает худа без добра. Мы ищем долго. И вечно что-то теряем в этих поисках, но будь трижды благословлён тот миг, когда мы всё-таки находим искомое, которое окупает все наши потери с лихвою. Так о боли совсем не жалеешь, находя долгожданное счастье. Плутарх недовольно мечется по кухне, обиженный на то, что хозяева оставили его одного. Раздражённо вздрагивает его пушистый, словно обсыпанный белой ледяной позёмкой хвост. Кот трусит к двери хозяйской спальни, недовольно фыркает, когда слышит из-за неё смех, и гордо удаляется обратно на кухню, планируя обидеться на нерадивых хозяев до самого скончания века. А что хозяевам до его обид? Отключены телефоны, заперты двери, забыт кофе на кухонном столе, только телевизор, о котором тоже позабыли, продолжает рассказывать забавную историю о мальчике Кевине, снова оставленном в одиночестве дома, и о неудачливых грабителях. Плутарх идёт на звук телевизора, входит в гостиную и, пользуясь отсутствием хозяев, легко и красиво запрыгивает прямо на мягкую подушку, лежащую на диване. Кот, подогнув под себя лапки, смотрит в экран телевизора, прикрывает фисташковые, как у Гера, глаза, и мирно дремлет под диалоги из фильма. Снег неслышно заметает город. Он тих, все отсыпаются, отходя от многодневных новогодних празднеств. Мягкие волосы Гера щекочут Альфреду ключицы, парень смеётся, толкается острыми локотками и перекатывается со спины на бок, чтобы, подложив под голову Герберта свою руку, спрятать лицо в его душистых волосах. Сразу становится тепло, и пахнет земляникой. Летом пахнет. У Герберта спутались волосы, на лице остатки сна, которые с утра никак не могут исчезнуть. Весь он сонный, мягкий, податливый. От него пахнет умиротворением. Он сыт и доволен, ему светло и тепло. Так хорошо, что и не вспомнишь, когда в последний раз ещё было так же замечательно чувствовать себя и легко жить. Альфред, как маленькая взъерошенная птичка, ласково шелестит тихим голосом, воркует. Он не вернётся в свою крошечную комнатушку далеко от центра города, в которой он когда-то жил с матерью. Матери у него нет уже очень давно. И это такая грустная история, что о ней не нужно вспоминать. Она уже кончилась и ушла в прошлое. Очень важно помнить о том, что все грустные истории уже в прошлом. Можно жить. Альфред не хотел вспоминать про отца, на которого раньше страшно сердился. Чего там, почти ненавидел. Ненавидел за то, что тот когда-то оставил без поддержки и помощи беременную женщину, за то, что не помог в горе, в болезни, за то, что оставил, ушёл, бросил. А теперь было почти всё равно. В груди было легко-легко, и никого не хотелось ненавидеть, чтобы не совершил этот человек. Альфред и так знал, что своё он обязательно получит. Каждый своё получает. Такая у нас доля. И студент хорошо знал, насколько тщательно в мире сохраняется гармония, равновесие. Нет ошибок. На самом деле их нет. Ни одной. Если так случилось, значит, так было задумано. Всё смешано в правильных пропорциях. Герберт прикрывает глаза, ресницы его дрожат, под закрытыми веками блуждают смешинки, а губы непроизвольно начинают улыбаться. Смяты клетчатый плед и одеяло, брошена одежда. Хорошо и тепло. Мы дожили до этого момента. Альфред сопит Герберту в плечо, словно засыпает, ему сладко дремлется, он разжигает своим дыханием мурашки. Гер вдруг открывает глаза, рассматривая золотисто-русую макушку студента. Приподнимается, тревожа засыпающего мальчишку, заслуживает его заинтересованный взгляд и, быстро сев по-турецки, берёт Альфреда за плечи мягко и аккуратно, тем самым заставляя его самого сесть перед ним на колени. Успевший стать сонным Альфред расслаблено опускает голову Геру на грудь. Гер обвивает его руками, не тесно, а совсем легко, воздушно. И студент тихо прикрывает глаза, пряча улыбку неловко и неубедительно. Гер прижимается щекой к макушке Альфреда, вдыхает запах волос, не может им надышаться. Они тихо сидят, не говоря ни слова. Потом медленно, неторопливо начинают раскачиваться, словно в ритм внутренней музыке. Альфред наконец обвивает своими руками талию Гера, зевает ему в плечо, щекочет дыханием ключицы, неприкрытые безразмерной футболкой. Это, наверное, лучшее, что может быть. Я для тебя всегда в цвету. — Какой ты… — начинает Герберт, но не заканчивает и размеренно выдыхает. — Какой? — невнятно переспрашивает парень, не отрываясь от плеча Гера ни на секунду. — Ох, я не знаю, — снова вздыхает младший фон Кролок. — Зачем же тогда начинать говорить? — Очень хочется, — признался Гер. Альфред рассмеялся, обжигая своим дыханием кожу Герберта через тонкую ткань футболки. — Ну, — протянул Гер, — ты, как котик. Студент фыркнул. — Я не гажу в лоток и не ем кошачий корм, — засмеялся он. — Ну нет, — решительно помотал головой Герберт. — Я не о том. Вот, если тебя, например, погладить, то ты замурчишь. — Это каким же органом? — поинтересовался студент. — Можно узнать прямо сейчас. — Да вы, батенька, судя по всему, тот ещё экспериментатор, — произнёс Альфред. — И ещё, наверное, ты напоминаешь мне ребёнка, — объяснил младший фон Кролок. — То есть, если верить твоим словам, то я похож на кота и ребёнка одновременно? — Герберт буквально почувствовал, как скептически изогнулись брови студента. — Котёнка, — рассмеялся Гер. — Уф, — хмыкнул Альфред. — Ну почему же «уф»? — обиделся Гер. — По-моему, очень мило. Теперь уже смех Альфреда прозвучал ясно и звонко, так как парень немного отстранился от Гера. — Таким изощрённым способом ты пытаешься сказать мне, что я милый? — интерпретировал студент. — Можно и так сказать, — кивнул Гер. И их разговор, почти бессмысленный, легкий, словно туман или дым, рассеялся по комнате, его стало как и не было. Сны были сладким, как мёд. Сон — просыпаться. Герберт не давал Альфреду собраться, ни минуты серьёзности, только пьянящая воздушность. Альфреду казалось, что он снежинка, с которой играет ветер. Он чувствовал, как тает, и это было до мурашек приятно. Жизнь складывалась, как пазл. Мой автограф у тебя внутри. В груди. Герберт говорил что-то и замолк, не закончив, откинулся на постель, утягивая за собой Альфреда. Альфред, как слепой котёнок, ткнулся носом в шею Герберта. Ух, как неловко. Хотя нет. Даже ни капли. Альфред, оказавшийся сверху Герберта, привстал на локтях, собираясь подняться, но Гер не дал, закинул на него свою ногу, не пустил, прихватив губами мочку уха. Альфред резко выдохнул, почувствовав, как горячий язык проходится по коже. Руки его подогнулись, и он бессильно упал, сдаваясь на милость победителя. Гер тихо рассмеялся, легко целуя студента в скулу. — И это всё? — вопросительно подняв одну бровь, поинтересовался Альфред. Герберт только фыркнул и вместо ответа ласково коснулся губами уголка рта студента. Парень зажмурился от удовольствия, ощущение было такое, будто на лицо падали солнечные зайчики. Гер сначала совсем невесомо коснулся губ Альфреда, потом приник к ним на пару секунд дольше, а потом совсем утянул его в глубокий поцелуй. Альфред спустя минуту перевёл спёршийся дух. Не успел он хорошенько надышаться, как Гер наградил его ещё одним поцелуем, даже более глубоким, чем предыдущий. Альфреду показалось, что он захмелел. Появилось то самое дразнящее чувство тайны, ощущение, что они снова делают что-то запретное. И это ощущение приятно щекотало нервы. Гер поднялся, поднимая за собой Альфреда. И получилось так, что студент оказался на коленях у младшего фон Кролока. Герберт обнял его, кладя руку на поясницу, целуя в основание шеи и ключицы, одни из самых чувствительных участков на теле Альфреда. Парень приоткрыл опрометчиво губы, выдыхая коротко и свистяще. Гер, пользуясь ситуацией прошёлся языком по губам мальчишки. Тот тут же смутился и покраснел, не мог никак привыкнуть к подобным вещам, но Геру это ужасно нравилось, и каждый раз он зависал, глядя на дрожащие ресницы на прикрытых от стеснения веках, желая расцеловать Альфреда в обе так очаровательно раскрасневшиеся щёчки. И каждый раз был, как первый, но постепенно становясь всё легче, проще и доступнее. Альфред выгибался, хотел рук Герберта, не мог сдержать мурашек и громких, хватающих воздух вдохов. Парень злился, когда не мог снять с Гера футболку с первого раза из-за слегка дрожащих рук. Хотя иногда даже далеко не слегка. И всё это было коллективным сумасшествием, которое совершенно не хотелось прекращать. Было очень хорошо. Так хорошо, что кружилась голова, дышать было совсем невозможно, а в глазах темнело. Альфред непроизвольно сжимал коленями бока Гера, откидывал голову, подставляя шею под быстрые и резкие поцелуи. И Гер проходился губами по нежной, покрытой мурашками коже, оставляя наливающиеся красным влажные засосы. Потом спускался к плавному изгибу у основания шеи и, дыша тяжело, мокро и горячо вылизывал шрам от давнего укуса, который он, Гер, и оставил. Альфред мог кончить, даже не прикасаясь к себе только от одного этого ощущения ловкого языка на своей коже именно в этом особенно чувствительном месте. В голове уже стоял сладкий туман, и останавливаться совсем не хотелось. Внизу живота словно раскалялись уже горячие угли. Герберт хорошо знал, как Альфред любит, от чего ему хорошо до обмороков, знал, как мучить, чтобы было сладко, вкусно, сочно. Студент поднялся на колени, широко расставив их так, что между ними были ноги Гера. Так получилось, что Альфред, стоящий на коленях, был выше просто сидящего Гера. Студент наклонился к губам парня, целуя так нежно, робко, как ребёнок. Герберт готов был рехнуться от контрастов, потому что Альфред целовал, будто бабочка на губы села, но при этом дал волю своим рукам, которые зарывались в длинные волосы парня, хватали за локоны ощутимо больно, оттягивая в сторону, но потом снова прижимая, подталкивая. Ладони разжимались, и волосы младшего фон Кролока спадали тому на плечи, как блестящие шелковые ленты. Герберт судорожно выдыхал в такие минуты, отказывался понимать, как мог застенчивый и стеснительный мальчик так легко превращаться в маленького тирана, подчиняющего себе одним только движением. Удивительные синие глаза Альфреда темнели, наполнялись свинцом, взгляд заметно тяжелел. Альфреду нравилось скользить руками по гибкой спине Гера, ощупывать острые лопатки и мышцы сквозь гладкую атласную кожу, целовать выступающие позвонки и ямочки на пояснице. Герберт просто обожал Альфреда. Но вот Гер не выдерживает и заваливает Альфреда на спину, наклоняясь сверху, скользит своим языком от ярёмной впадины студента до середины груди, прихватывает губами правый сосок Альфреда со слабым нежного персикового оттенка ореолом. Потом прикусывает и тянет. Альфред выносит это всё стоически, хмурится, прикусывает нижнюю губу, хватает простыню в горсть, дышит часто, пытаясь успокоиться. На глаза наворачиваются слёзы, и Гер, увидев это, снимает слезинки поцелуями. И вот Альфред успокаивается, совсем расслабляется от ласки и теплоты, как Гер спускается совсем низко к его паху и целует через влажную от естественной смазки ткань нижнего белья головку напряжённого члена. Альфред тихо вскрикивает, это выше его понимания, но при этом он даже не сопротивляется, отдаваясь на волю Герберта. Гер аккуратно снимает с мальчишки бельё, целует тазовые косточки, и, скомкав плед, подсовывает его под поясницу студента. А потом, низко наклонившись и щекоча спадающими прядями волос чувствительную кожу, легко целует Альфреда в головку члена. Парень бросает что-то неразборчивое хриплым от возбуждения голосом, прикрывает ладонью лицо, стесняется смотреть на Герберта, но не останавливает его. Тем временем Герберт полностью вбирает в рот небольшой член Альфреда, толкается языком в головку, сжимает и разжимает губы. Альфред не знает, куда ему деться, он прячет лицо за ладошкой, но всё же иногда бросает взгляды на белокурую макушку Герберта. Альфред дышит громко и тяжело, как загнанная лошадь, кожа покрывается испариной. Гер не берёт глубоко, но методично и целенаправленно доводит студента до оргазма. Он тихо и бессвязно что-то бормочет, начинает толкаться в горячий рот Герберта, не удерживается, отнимает ладонь от лица, запускает свои руки в волосы Гера, перебирает пряди, гладит макушку, сминает и путает. Чувствует, что он совсем уже на пике и, схватив Гера за его волосы, настойчиво отодвигает. Младший фон Кролок в последний за этот вечер раз проходится вдоль готового разрядиться члена Альфреда языком и, влекомый руками юноши, отодвигается. Альфред кончается себе на живот, выдыхает, пустеет, раскалившиеся до предела угли внизу живота потухают. Студент начинает дышать более размеренно и спокойно. Но вот было он только успокоился, как взглянул на Гера, и дыхание снова начало учащаться. Герберт смотрел на него, как голодный зверь. Альфред сглотнул, и тут же заметил, с какой жаждой за этим проследил Герберт, практически впившись в его дрогнувший кадык взглядом. Альфред слегка приподнялся на локтях, следя за тем, что делает Гер. Он слегка поднял матрац, и студент сам уже догадался, что Герберт достаёт смазку. Смазка пахла апельсинами, и этот запах разнёсся по всей комнате. Альфред молча хмурился, предпочитал терпеливо ждать, но вдруг его охватил такой страх, что руки начали дрожать, а в коленях появилась неприятная слабость. Страшно. Так страшно, что сердце вырывается из груди, бьётся, как угорелое. Нет покоя, сладостная дрёма слетела мигом, но за страхом Альфред сумел перетерпеть боль, которую чувствовал. Он стался дышать глубоко, в надежде ну хоть немного успокоиться, но панический страх не хотел отпускать. Это, конечно, заметил Герберт. Он подтянул к себе поближе Альфреда, стал согревать в своих ладонях его руки, быстро-быстро зашептал о том, что может отступиться, но был решительно остановлен кое-как взявшим себя в руки студентом. — Тогда же никто не остановился, — пробормотал Альфред, опять заливаясь краской, как бы невзначай проводя рукой по шраму от укуса Гера. — Ты сумасшедший, — только и сказал парень. Альфред вздохнул, собирая все свои силы в кулак. — Уже не повернёшь назад, — начал он решительно. — Да и не надо. За эти слова Герберт утянул юноша в такой умопомрачительный поцелуй, что тот забыл обо всём. Было больно, когда Гер вошёл в парня спустя столько времени. Они жили себе да жили, налаживая быт на старом месте, не задумываясь как-то об этой стороне их отношений, но теперь, когда всё произошло так спонтанно, парни даже думали, что так лучше. Первые толчки были действительно очень болезненными, Альфред терпел и хмурился, не кричал, выдержал всё, Герберт старался двигаться медленно и плавно, чтобы причинять как можно меньше боли юноше, попеременно останавливался, оглаживая живот, целуя в колени. Но вот он вошёл так глубоко, что член толкнулся в простату, и студент не выдержал и тихо простонал. Сначала Гер подумал, что сделал ему слишком больно, но, увидев лицо Альфреда, понял, что всё совсем наоборот. Младший фон Кролок продолжал двигаться медленно и размеренно внутри Альфреда. Было очень туго и горячо, поначалу даже член двигался с трудом. Но Альфред, чувствуя помимо боли ещё и удовольствие, стал подаваться вперёд и насаживаться на Гера. До Герберта наконец дошло, что двигаться можно быстрее, он немного ускорился и понял, что ещё чуть-чуть и он сам не выдержит, так было горячо. У Альфреда закружилась голова, он, обняв ногами талию Гера, беспокойно подался вперёд. Герберт вошёл особенно глубоко и, свистяще выдохнув, кончил внутрь Альфреда. Парень, пройдясь рукой по своему члену, замер от странного ощущения внутри. Будто в теле был огонь. Почувствовав на своём члене руки Гера поверх своих, он, вскрикнув, кончил снова после нескольких движений руки Герберта. Спустя некоторое время, когда оба уже отдышались и пришли в себя, Гер произнёс: — Надо бы в душ сходить. — Я не доползу до него, — признался всё ещё низким голосом студент. — Я тебя на руках отнесу, — предложил Герберт, улыбнувшись. Альфред ответил ему точно такой же улыбкой.