Дело Эдалджи

Сидя за обеденным столом, я смотрю на часы. Они глухо тикают, отчего кажется, что в доме никого нет.  — Папа, папа, — слышу детский крик.  — Что случилось, сынок? — оборачиваюсь к двери.  — Ты снова ночью разговаривал с мамой? — он поправляет каштановые волосы.  — Пытался. Но не получилось. Мама не пришла. Впервые… — опустив голову, я вспоминаю о ней. Моей любимой. Чувствую сильное напряжение. Я вытягиваю белоснежный платок из кармана. Всхлипываю. — Она ушла от нас, сынок. Навсегда, — посмотрев на семейную фотографию, которая лежит на столе, вижу среди счастливых лиц покойную жену. — Она была моим сердцем. Вчера она не пришла. Я пытался ее вызвать, — следующие слова не разобрать. Я шепчу в ритм ударов часов. И с каждым ударом платок пропитывается слезами.  — Папа, папа, — улавливаю топот, — я помогу тебе. Помогу. Где лежит твоя спиритическая доска?  — Не надо, дорогой, это опасный путь, — ощущаю, как он прижимается ко мне. Слушаю тиканье часов. — Скоро… придет. Иди наверх.  — Кто? — с удивлением, обнимая меня, спрашивает сынок.  — Это слишком опасно. Это слишком опасно… — плача, повторяю я. Через несколько секунд сын уходит. А вместо него в залу вбегает молодой мужчина. Эдалджи.  — Добрый день, сэр Артур Конан Дойл.  — Добрый, — разворачиваясь к нему, прячу слезы. — Я вас давно ждал.  — Как я рад, что вы прочли мое письмо! — черные, как космическая дыра, его глаза сияют.  — Я изучал ваше дело. Но не против услышать историю еще раз. Присаживайтесь. Я хочу знать все.  — Спасибо, — пока Джордж говорит, я рассматриваю его овальное лицо и смуглую кожу.  — Я юрист. Меня обвинили в убийстве домашнего скота. Но началась эта история немного раньше. Я жил в шахтерском поселке Грейт-Вирли, близ Бирмингема. Мой отец, женатый на англичанке, был священником. Все было хорошо, пока, — он на секунду запнулся.  — Продолжайте, продолжайте, — прошу я.  — Пока… Во время учебы в Вальсальской школе с 1892 по 1895 года по округе распространялись анонимные письма, которые подорвали репутацию моей семьи. В газетах появлялись глупые объявления от имени моего отца. Непристойные открытки, якобы подписанные им, рассылались другим священникам. Главный констебль Этсон утверждал, что анонимные письма рассылал я. Травля неожиданно прекратилась. И семь лет я с отцом жил спокойно. Я с отличием закончил университет и работал стряпчим в Бирмингеме. В 1903 году…  — …начали находить зарезанных коров и лошадей. Полиция получила множество издевательских писем, — продолжил монотонным голосом я, вынимая из-под пиджака старую газету. Я протягиваю ее Эдалджи. Взяв газету, Джордж сильно приближает ее к глазам. Через секунду я слышу шепот. Дрожь пробирает мое тело. Я наблюдаю за обвиняемым. «Он будто глядит боком. Его глаза… У него неимоверно плохое зрение, — размышляю я. — Похоже на астигматизм. Если Джордж не будет лечиться, у него появится косоглазие. Его нос касается газеты. Такой человек не смог бы найти дорогу ночью в поле, а не то что резать скот». Я касаюсь черного пиджака Эдалджи:  — Я уверен, вы невиновны. У вас плохое зрение. Рекомендую обследоваться, — говорю я. С удивлением Эдалджи улыбается. Он немного растерян. — Пожалуйста, продолжайте.  — Хорошо, — положив газету на стол, Джордж смотрит на меня. — Полиция получала много издевательских писем. Одно из них заканчивалось такими словами «Веселые дни наступят в Вирли к ноябрю. Мы примемся за маленьких девочек — каждая стоит 20 лошадей». Спустя нескольких дней провели обыск. Полиция забрала 4 бритвенных лезвия. Мои лезвия. А еще плащ и ботинки. Говорили, что в плаще был сверток со шкурой убитой лошади. Полицейские сказали, что нашли следы возле убитых животных. Отпечатки, по их мнению, совпадали с размером моей обуви. Меня арестовали. Какой-то репортер написал, что я делал это, чтобы принести лошадей и коров в жертву языческим богам, — вспомнив об этом, Эдалджи переводит взгляд на фотографию.  — У вас красивая жена, мистер Дойл, — на секунду отвлекается он.  — Спасибо, — отвечаю я.  — Ее звали Луиза. Она умерла, — придставляю, как еще раз прижав платок к лицу, я чувствую, как от отчаяния по щеках бегут слезы. Но я сдерживаюсь.  — Простите, простите, — извиняется Джордж, — я не знал.  — Ничего, — вполголоса говорю я. — Продолжайте. Мне нужно как-то отвлечься.  — 20 октября 1903 года состоялся суд. Меня приговорили к семи годам каторжных работ. Пока я сидел в тюрьме, кто-то продолжал резать скот и писать письма. В 1906 году меня неожиданно выпустили из тюрьмы. Но меня до сих пор считают виновным. Из-за этого я не могу вернуться на работу. Вот я и написал письмо вам. Я кивнул:  — Я возьмусь за это дело. Я восстановлю вашу репутацию. Обещаю, — последние полчаса мы слушали тиканье часов, а я с грустью рассматривал фотографию. «Я не смогу Ее забыть. Не смогу», — думаю я.