Бэл

Всё бы ничего, да только принцу казалось, что Эдер его провоцирует. При всём при том, что студентик делал вид, что отношения у них сугубо деловые, «залезать с ногами» на личную территорию принца было для него в порядке вещей. Что-то в нём было такое, от чего у Бэла сносило голову и он переставал отдавать отчёт своим поступкам. И это «что-то» проявлялось в Антоновой не совсем обычной внешности. Нет, парень не был красавцем, да и о его хорошей физической форме Энлиль тоже узнал лишь недавно. Антон одевался несуразно, часто выглядел нелепо и неопрятно. Крашеные в матово-чёрный цвет короткие волосы смотрелись неухоженными. Ничего из того, что могло бы радовать глаз аккадца, в нём не было! С точки зрения внешности, любой мальчик из гарема рядом с ним смотрелся как неземная нимфа, а на полноценного мужчину, каким был любой длинноволосый аккадец, Авиил-Антон не тянул, хотя черты лица у чужака и не были женственными. В Академии обычно Антон никогда и ни с кем не конфликтовал. Казалось бы — идеальный «примерный мальчик», бросивший все силы на учёбу и наплевавший полностью на свой внешний вид, такой же несуразный, как и половина молодых людей Содружества. Принц подозревал, что парень даже не утруждается стричься у парикмахера, и, когда волосы становятся чуть больше привычной ему длины, отхватывает их самостоятельно ножницами. Бесспорно, причина для такого утрированно-наплевательского отношения к своему виду у Эдера имелась, но парень предпочитал о ней помалкивать. С того происшествия в колледже, когда в него влюбилась девочка из другого класса и её отец только чудом не отымел предмет воздыханий дочери по полной программе, Эдер научился быть незаметным. Привычка сказывалась во всём. Поэтому по собственной инициативе юноша ни с кем не заводил настолько близких отношений, чтобы они впоследствии становились для него проблемой. То, что Антон не был виновен в пристальном внимании со стороны любимицы властного папашки, при этом ничуть не успокаивало. Эдеру хотелось думать, что большая часть того, что с людьми происходит, всё-таки зависит от них самих. У Антона было патологическое неприятие теории «судьбы» и «рока». Веру в предрешённость событий он называл оправданием для бездействия и лени. Иногда у парня случался разовый секс с ребятами, клеившимися к нему в баре, располагавшемся неподалёку от центра города. Антона одинаково сильно любили и мальчики, и девочки, когда он надевал джинсы, смарт-футболку и кожаную куртку, отправляясь на поиски приключений. Он умел расположить к себе людей, и в его присутствии все чувствовали себя непринуждённо. Но дальше одного раза дело никогда не шло, поэтому, проснувшись в чужой постели, юноша натягивал одежду и растворялся в утреннем тумане, столь свойственном здешним местам. В пределах учебного заведения Антон «не светился», вёл себя спокойно, поэтому внезапный к нему интерес и настойчивость Бэла в некотором роде стали сюрпризом. Ему бы насторожиться, да только принц был не похож ни на кого, с кем Эдеру приходилось иметь дело раньше. Постепенно надменный, своевольный, а в чём-то до смешного наивный принц увлёк его. К тому же чужеземец был аккадцем — такая экзотика, что дальше некуда! Да и ничего сверхъестественного богач от Антона не требовал. К нему и раньше обращались по учёбе другие студенты, зная, что он по ряду дисциплин лучший на курсе. Правда, просьба Бэла научить его пользоваться собственным телефоном юношу удивила. В свою очередь, Бэл не переставал задаваться вопросом, как так случилось, что он выбрал именно его — этого несуразного на первый взгляд авиила. Изначально принц думал, что за неприметность образа в целом, но чем больше времени аккадец проводил в компании Антона, тем симпатичнее он ему казался. И, наконец, сегодня Энлиль ответил себе на вопрос о том, почему выбор пал на Эдера. Всё дело было во взгляде, непривычно взрослом для такого молодого человека. Антон большую часть времени оставался серьёзным, собранным и выглядел хмуро, зато в те редкие моменты, когда он смеялся, лицо его делалось открытым и невинным, как у ребёнка. Становилось заметно, что ему нет и двадцати пяти, а вся серьёзность — лишь часть умело выстроенной защиты. Глаза юноши были широковато поставлены, светло-серого цвета, точно усталое небо, затянутое облаками в дурную погоду, и превращались в ярко-голубые, когда Эдер в хлам напивался. Как правило, в такие моменты он совершенно менялся и его непосредственность выходила на первый план. Рядом с Бэлом юноша позволял себе расслабиться, и тогда в уголках его светлых глаз виднелись крохотные морщинки, а на лице появлялась плутоватая улыбка. Антон не был гладким и ухоженным, в отличие от наложников Энлиля, тщательно за собой следивших и выводивших малейшие признаки «мужественности» на теле. У авиила Бэл не раз замечал поутру мягкую щетину, почему-то рыжеватого цвета, совершенно не вязавшуюся с чёрными крашеными волосами, но отлично сочетающуюся с цветом непривычно светлой радужки. В таком «вопиюще-неопрятном», как сказал Заку-Умум, виде чужак мог проходить дня два, прежде чем вспомнить, что не мешало бы и побриться. В понимании аккадцев такого промежуточного состояния между шикарной статусной бородой, которую носили свободные мужчины в их мире, и гладковыбритыми лицами деловых мужчин Содружества не должно было существовать. Так Эдер больше напоминал подростка лет пятнадцати, у которого только-только начинал расти первый пушок на лице, и некоторые в Аккаде могли это посчитать просто неприличным для молодого человека, давно перешагнувшего этот возраст. В его годы любому юноше полагалось отращивать бороду и красивые длинные локоны, либо носить накладную, раз своей не в состоянии обзавестись. Принц действительно пропал на ближайшие четыре дня из поля зрения Антона. Обещанная молитва для очищения от скверны была не пустым звуком. Бэлу пришлось обратиться к законнику, без которого пребывание особы царских кровей было немыслимо на чужой территории, а тот в свою очередь сказал, чтобы жрец храма Уту определил меру наказания за его проступок. Пришлось отправлять запрос в Аккад главному жрецу Храма Солнца, а затем, взяв в свидетели законника и доктора Ур-Лугаль-Эдинне, как одних из немногих авиилов-аккадцев, живших бок о бок с Бэлом в Нью-Амстере, часами совершать сложные обряды, вознося молитвы и жертвоприношения Трём Богам. Естественно, Бэл-Уцур был чертовски зол на своего драгоценного Кинум-Вардума. Дворецкий обязан был докладывать о жизни принца в Нью-Амстере его отцу — Набу-Кудурри-Уцуру, — и регулярно посылал отчёты о происшествиях на вилле Владыке Аккада. И поскольку Бэл никак не хотел внимать голосу разума и избавиться, наконец, от нергалова чужака, то Заку, соблюдая осторожность, не мог не доложить о том, что видели не только его глаза, но и вардумы в доме Энлиля. Он даже не пытался объяснить принцу, что поступает подобным образом, так как не знает наверняка, кто ещё из аккадцев регулярно рассказывает всё, что видит на вилле, царю. Все вардумы скользили по коридорам неслышными тенями, с вечно испуганным или подобострастным выражением лица взирая на господ, но гарантии, что среди них нет соглядатаев от заботливого родителя Бэла, не было. Заку посоветовал принцу пока что отправить куда-нибудь Антона и не приближаться к нему хотя бы пару дней после обряда очищения, поэтому Энлиль любезно «позволил» юноше съездить на прежнее место жительства, чтобы забрать оставшиеся там вещи. Так звучала «официальная версия». Парень понял, что его вежливо временно выставляют, и вопросов задавать не стал, сложив в голове два плюс два. От услуг Заку-Умума Антон тактично отказался, сославшись на то, что друг, у которого он прежде жил, его сам подвезёт, если возникнет такая необходимость, и лугаль только отвёз с утра Антона в Академию. Бэл же занятия пропустил. После учёбы Антон встретился в центре города с Алеком и отправился в квартирку в Хало. На удивление, за ними никто не следил. Видимо, Заку-Умуму было не до того. Когда, дня через три, Антон вернулся на виллу, его встречал дворецкий, не захотевший говорить на людях. Он отвёл юношу к себе и только за закрытыми дверьми, раза три всё проверив, сказал: — Как я и предупреждал, Авиил-Антон, начались неприятности, но, естественно, не у тебя. Как ты верно заметил, не моё собачье дело, что происходит у Данн-Ум-Руби с тобой, но в ближайшее время, раз ты остаёшься рядом с ним, придётся тебе воздержаться от своих обычных выходок. — Ты так проверяешь помещение, будто боишься прослушки, — хмыкнул юноша. — И у стен есть уши, — пожал плечами аккадец. Жилище Кинум-Вардума разительно отличалось от остальной жилой части виллы. Обстановка в комнатах Заку-Умума напоминала спартанскую — никаких росписей по стенам, никаких резных деревянных панелей, витиевато украшенной мебели или произведений искусства. Всё только самое необходимое. Это так не вязалось с представлением о развязном порой поведении лугаля, что Антон задумался. Дворецкий даже не предпринял ни единой попытки чем-то задеть или, как обычно, «подкатить» к Эдеру. Он сидел на краю письменного стола, сложив смуглые крепкие руки на груди, и внимательно глядел на Антона: — Я надеюсь, ты меня хорошо понял? Юноша подумал, что эта простота лугалю идёт гораздо больше той обстановки, что была в кабинете у Энлиля. Заку не был мальчиком. Он был взрослым мужчиной, наделённым и силой, и властью, незаурядным умом, и, безусловно, привлекательной внешностью. После поездки в город дворецкий ещё не переоделся в канди, и сейчас на нём была светло-голубая рубашка, делавшая его кожу ещё темнее. Закатанные до локтя рукава подчёркивали натренированные мышцы рук. Простые брюки из тонкой шерсти мягко облегали длинные стройные ноги. На запястье у лугаля болталась пара тонких платиновых браслетов-обручей с несколькими точками едва заметных крошечных бриллиантов. Фрагмент татуировки выглядывал из-под края закатанного рукава. — Я тебя отлично понял, Зак, — вздохнул Антон, отводя глаза в сторону. Уж как-то слишком откровенно он разглядывал аккадца, будто увидел впервые. Сейчас мужчина напоминал того самого спокойного и бесстрастного Заку-Умума, который повстречался ему в первый день на пороге загородной виллы Бэла: — Одно мне неясно: зачем столько сложностей? И зачем Бэл взялся оплачивать мои долги? Я ведь и подумать не мог о таком. Я ничего никогда не просил у него! — Прям так и ничего? — усмехнулся лугаль, отходя от стола. Он достал из мини-бара пару стаканов и бутылку виски. Плеснул немного себе и Антону и протянул ему его порцию. Юноша возражать не стал. — Ну, разве что дать мне работу, и то — только потому, что накануне Бэл сам мне её предложил. Мне казалось, это будет просто. Если бы не дурацкая ошибка Фонда, меня бы здесь давно не было, Зак! — Эдер поднял глаза на лугаля и понял, что всё это время мужчина пристально наблюдает за ним. — Ты знаешь, я хорошо отношусь к Бэлу. Он… интересный человек. Но я жутко не люблю быть должным. — О, это ты верно подметил. Всегда стоит помнить о долгах, особенно если это долг Данн-Ум-Руби. Твоё здоровье, авиил! — отсалютовал ему с мрачным весельем Заку и залпом осушил свой бокал. Все последующие дни до сессии Бэл старался не оставаться один на один с Антоном во избежание повторения подобной ситуации. В библиотечном зале Академии они общались строго по делу, и Антон не нарушал данного Заку-Умуму слова, разговаривая с принцем так, как должен разговаривать репетитор с учащимся. На вилле, после возвращения из Хало, все «встречи» с Энлилем свелись к совместным завтракам и ужинам. Но и тут всё было не просто. «Трапезы» обязательно проходили в присутствии доктора Ур-Лугаль-Эдинне и законника Менунны, которого Антон видел первый раз. Вести беседы в таком кругу не получалось. Заку-Умума и принца, похоже, такая компания ничуть не напрягала, остальным же за столом было неловко. Антону оттого, что он не мог самостоятельно даже налить себе воды — вокруг постоянно находились прислуживающие вардумы, и оттого, что законник часто кидал на него неприязненные взгляды. Менунна — смуглый, худощавый мужчина средних лет с острым взглядом чёрных глаз-бусин, служил у отца Энлиля. Его волосы были причудливо заплетены и собраны сзади, а подбородок покрывала иссиня-чёрная борода, завитая по аккадской моде. Он носил богато расшитую канди до пола с широким поясом и звенел десятком золотых браслетов, надетых на запястья. Доктора Эдинне Антон тоже раньше не видел. Бедный старик жутко смущался и никогда не решался в присутствии принца приступать к еде. Он лишь время от времени делал глоток пива, пока Энлиль не закончит трапезу. Стоит сказать, что при этом чужака он всегда разглядывал с большим любопытством, совершенно не таясь. К тому моменту, как Энлиль извинялся и вставал из-за стола, чтобы уйти, Ур-Лугаль, напившись на голодный желудок хмельного напитка, слегка соловел и из последних сил старался держать лицо. Менунна чинно поднимался следом за принцем, склонялся в неглубоком поклоне, очевидно, прощаясь с доктором, и гордо покидал Большой Зал вместе с наследником. Будь его воля, законник и дальше бы никогда не встречался с «гостем» принца, но по долгу службы он просто обязан теперь сопровождать Бэл-Энлиля на эти «встречи». Безусловно, с ними часто ужинал и Заку-Умум, когда не был занят какими-то своими неведомыми делами в городе. Несмотря на то, что официально свободным аккадец не был и права садиться за стол с авиилами не имел, Бэл желал, чтобы его бывший наставник находился рядом, так что по этому поводу никто и ничего не смел ему говорить. Разница между простыми вардумами и дворецким была существенная, только доверия со стороны законника ему не было никакого. Как верно полагал Менунна, вардум по факту, Заку-Умум не являлся гарантом праведности Баал-Энлиля, а то иной раз и вовсе плохо влиял на сына Владыки Набу. Он всегда был против идеи приближать пусть и не к основному наследнику, но всё же к царскому отпрыску сына мятежного генерала. Только у царя Набу была другая точка зрения. Вообще, законник Заку-Умума на дух не переносил, как и всей этой затеи с обучением Бэл-Энлиль-Уцура в другом мире. Нью-Амстер виделся ему гнездом разврата, как, впрочем, и всё Содружество Миров. Он был ужасным «традиционалистом» и, очевидно, отец «выдал» Менунну в сопровождающие Энлилю как раз по этой причине — в противовес такому же бесшабашному, как и сам принц, Кинум-Вардуму. Но была и другая причина — царский законник своим бубнежом о правомерности каждого же царского чиха так достал владыку Набу, что тот воспользовался подвернувшимся случаем и избавился от него на время, отправив в другой мир следить за сыном. Когда, пожив немного в Нью-Амстере, Энлиль обрезал волосы и обрил лицо, велев то же самое сделать своему Кинум-Вардуму, Менунну чуть инфаркт не хватил. По аккадским законам длинные волосы и ухоженные кудрявые бороды* носили все свободные и благородные люди, а уж тем более сам Владыка и его отпрыски. Борода была символом мужественности, и представители царской семьи посвящали очень много времени уходу за ней и её украшению. Бороды красились хной, смазывались маслами, обрабатывались ароматическими средствами, их заплетали в замысловатые косы, завивали с помощью щипцов, а в особых случаях посыпали золотой пылью и пронизывали золотыми нитями, поэтому многим мужчинам в Аккаде идея расстаться с бородой представлялась чудовищной, кощунственной и совершенно немыслимой. Столкнувшись около двухсот лет назад с обычаем Содружества Миров убирать «растительность» с лица и головы, аккадцы пребывали в полнейшей растерянности. Многие из них вовсе пришли в ярость, не принимая чужих нравов и не желая иметь дела с безумными «гололицыми» чужаками. Но в то время Аккадом правил мудрый прадед Энлиля — Баал-Хайа**. Он не допустил конфликта с пришельцами и воспользовался шансом присоединиться к множеству миров, дабы вести свой Аккад к процветанию. Дед Энлиля оказался прав. Наука и техника их мира за короткое время сделала огромный шаг вперёд. Технологии пришли в жизнь каждого аккадца. Правда, при этом оказалось, что традиции — это не то, что может само по себе исчезнуть через сто или даже двести лет лишь от того, что на улицах городов появились гравимобили. Голое мужское лицо и по сей день было для аккадцев чем-то противоестественным. Лишиться бороды считалось настоящей трагедией. Это служило наказанием для пленных врагов, арестантов и вардумов. Первое, что сделали с самим Заку-Умумом, когда он юношей попал в плен к Двадцатой Династии — это побрили лицо и голову, подвергнув страшному позору. И вот, прожив каких-то пару месяцев в мире сумасшедших людей из Нью-Амстера, светлейший Данн-Ум-Руби собственноручно избавляется от этого священного украшения — дара богов. Полгарема принца рыдало, а в Аккаде объявили негласный недельный траур. Волосы младшего наследника с почестями старательно собрали, переправили в Аккад его отцу в специальной резной шкатулке и укрыли от посторонних глаз, дабы никто не смог навести на правящий род порчу через отрезанные локоны Энлиля. О том, что законник тоже живёт на вилле, как и доктор Ур-Лугаль-Эдинне, догадаться было невозможно. Когда мужчина экзотического вида впервые появился за завтраком, Бэл сухо представил его Антону, и фраза «очень приятно» оказалась единственной, которой они перекинулись за всё время друг с другом. Похоже, что чужака постигла та же участь, что и дворецкого: законник его невзлюбил ещё заочно и считал ниже своего достоинства оставаться с ним за одним столом, но Бэлу, естественно, своего презрения не показывал. В остальное время Менунна практически никуда из своих комнат не выходил, как и доктор, опасаясь подвергнуться влиянию демонов, как он называл «гололицых» жителей Содружества, поэтому случайно столкнуться с ним в коридоре было невозможно. В свободное от своих основных обязанностей время законник писал трактат на тему древнего права, из которого произрастала вся современная правовая и судебная система Аккада. Мало кто догадывался о том, что для него пребывание в Нью-Амстере послужило своего рода отпуском от дворцовых забот и именно здесь он наконец нашёл время для написания этого несомненно важного и объёмного труда. А вот с доктором Ур-Лугалем у Антона сложились неожиданно дружеские отношения. После того, как Бэл уходил с Менунной на хвосте, старик с облегчением выдыхал и принимался поглощать еду. А если случалось так, что за столом не оказывалось и Заку-Умума, Эдинне вообще забывал обо всех условностях и с удовольствием поддерживал с чужаком незамысловатую беседу. Он, не заботясь о том, интересно это Антону или нет, рассказывал о медицине, о том, какие препараты используются традиционно в Аккаде, объяснял, какое положение занимают доктора при дворе, и вообще болтал обо всём на свете, будто ему совершенно не с кем было поговорить до того, как он встретил за столом Эдера. В ответ Антон в основном улыбался и кивал, так как сперва ему было сложновато понимать достопочтенного Эдинне, ужасно коверкающего всеобщий, не считая того, что половину слов седобородый аккадец произносил на родном языке***. Но за две недели Эдер нахватался от Ур-Лугаля кое-каких слов на аккадском и теперь знал, что «эттлум авилум» — это не ругательство, а обращение типа «юного господина», «акклум» или «аккаль» — это «хлеб», а «балатум» и «баллат» — «жить» и «быть здоровым». Старик называл чужака «Эттлум-Авиил», так как он никак не мог запомнить имени Антон, постоянно смеясь и произнося его как «амтум». Смех простоватого подвыпившего доктора был вполне оправданным, потому что имя Эдера напоминало ему аккадское слово «рабыня», и он говорил, что родители, верно, подшутили над ним, назвав подобным образом. И как ни пытался Антон объяснить, что к слову «амтум» его имя не имеет никакого отношения, переубедить старого доктора было совершенно невозможно. Вряд ли, конечно, Эдера можно было перепутать с аккадской служанкой, но Эдинне это совершенно не мешало веселиться. За время, проведённое «под надзором» смурного Менунны и простодушного доктора, Энлилю с Антоном так и не удалось толком поговорить по поводу фотографий. Их, наверное, первый за всё время знакомства конфликт не имел логического завершения в виде выяснения отношений и определения границ дозволенного, хотя принц уже и не был зол на Эдера. Несмотря на то, что Менунна висел на Бэле, как мадам на девице из пансиона, следуя за ним везде и всюду, и отставал, лишь когда принц с раздражением выскакивал из представительской машины, в которой его с Антоном привозили к Академии, он был даже благодарен парню за вскрытие своего профиля, но ни за что на свете не смог бы в этом признаться чужаку. Популярность, внезапно свалившаяся на принца в учебном заведении, сыграла ему на руку — аккадца заметили не только студенты, и Бэла втянули в самую активную студенческую деятельность, в какую только можно было. За пару месяцев он умудрился получить место в студенческом совете, «попредседательствовать» в жюри на межуниверситетских соревнованиях и покрасоваться на первой странице сайта Международной Академии с подписью «Гордость Нью-Амстера» и короткой статейкой о том, что прекрасный и образованнейший молодой аккадец налаживает культурные связи и обмен опытом между Миром Аккада и Миром Нью-Амстера. Какой именно «обмен опытом» имелся в виду в статье, сам Бэл понятия не имел, но вскоре, похоже, его «слава» напрягла кого-то в Аккаде, потому что Энлиль получил вежливое приглашение от отца, Владыки Набу-Кудурри-Уцура, каникулы провести в родном мире. За пару недель до сессии Менунна наконец-то отвязался от Бэла, посчитав свой долг выполненным. Его вызвали по делам в Аккад, хотя Владыка Набу до последнего надеялся обойтись без дотошного законника, и на вилле все выдохнули с облегчением. Доктор смог спокойно есть в своих комнатах и не зеленеть при виде принца и Заку-Умума, хотя ему было немного жаль потерять такого безотказного слушателя, как Антон, а Бэл вообще сиял, как начищенный золотой, и разве что не подпрыгивал от радости. — Всё складывается просто отлично! — сообщил он обескураженному Заку-Умуму. — Это первый раз за всё время, что Владыка тебя призывает. И ты говоришь, что всё отлично?! Глаза у Бэла горели: — Конечно, глупый мой Кинум! Так всё становится намного проще… Намного! Мне даже ничего не придётся придумывать. Заку устало потёр лоб и покачал головой: — У меня плохие предчувствия, Данн-Ум-Руби. Принц лучезарно улыбнулся, протянул руку к дворецкому и поправил и так идеально лежащие волосы, точно ребёнку. Смотрелось это странно, будто дрессировщик чешет за ухом льва. Пожалуй, так оно и было, потому что во второй руке у принца могла за секунду появиться плеть. — Ты не провидица, чтобы твои предчувствия сбывались, Вардум. Это я — дитя богов. И я говорю, что всё просто замечательно! Я хочу видеть Авиила-Антона! Немедленно! — Любой твой каприз, — на автомате склонившись с прижатой рукой, сказал Заку, последнее время ходивший слишком серьёзным, — я сейчас же распоряжусь, чтобы его позвали. — Да, хорошо, — принц закусил губу и уселся в кресло, о чём-то раздумывая. — И ещё отмени все эти идиотские правила Менунны. У меня от них кусок в горло не лез! Пусть еду подают в моей гостиной и на двоих. Антон будет есть у меня. И чтобы на глаза мне никто не попадался, ясно? Пришли, поставили, ушли! Убери большую часть вардумов на запретную половину дома, чтобы не высовывались оттуда. При случае отправим их домой. Оставь… ммм… ну не знаю, сам выбери, кого оставить. Заку-Умум приподнял бровь: — Я так понимаю, ты и не думал ничего менять по отношению к Авиилу-Антону? Бэл вновь очаровательно улыбнулся, но при этом глаза его опасно блеснули: — Я скорее сменю всех вардумов, драгоценный мой Кинум, а если придётся… Принц не договорил, но Заку-Умум и так всё понял. Пока что Бэл ничего не предпринимал, но вардумы, один из которых был соглядатаем отца, а остальные — непроизвольными заложниками ситуации, могли поплатиться за всё то, что случилось. Бесспорно, и сам дворецкий регулярно сообщал Владыке Набу о том, что происходит на вилле, но он никогда не усердствовал в этом и не выкладывал дополнительной информации сверх необходимого минимума, балансируя на грани между верностью Бэлу и служением Владыке Аккада, его отцу Набу. Да и частенько лугаль подчищал концы за принцем, так что не в его интересах было очернять младшего сына в глазах царя. — Ты всё ещё со мной, Кинум? — спросил на аккадском Бэл. Так повелось, что с самого его детства у них на двоих были такие секреты, о которых никто больше не знал и не должен был узнать. — Душой и телом, — привычно откликнулся Заку, склоняясь. Он уже собрался было уйти, но принц спросил как бы между делом: — А что этот Менунна? Так ли хорош в своём деле? Заку застыл. Вопрос принца ему решительно не понравился. Бэл прекрасно знал, что Менунна — не последний человек при дворе, он законник из отцовского клана, ошибок практически не допускавший, дотошный и неподкупный, хорошо знакомый с Нинлиль, сводной сестрой и супругой Бэла. И его пребывание в Нью-Амстере лишь доказывало то, что Владыка Набу доверил принца ему, а значит… — Я не… — Заку-Умум запнулся, потому что принц ухмылялся, — …я не могу, Данн-Ум-Руби… нет, он человек Владыки, и это не тот повод… — Ну что ты, — обманчиво мягким голосом перебил его Бэл, — разве ж я тебя о чём-то таком просил? Как можно! Или ты решил, что я настолько сильно увлечён этим… мальчиком? А может быть, точно так же решат все, как считаешь? Дворецкий промолчал, глядя в пол. Антон с принцем были одного примерно возраста, но непохожи, как небо и земля. С Бэлом никогда нельзя было сказать наверняка, что именно он задумал, действительно ли его цель та, а не эта, действительно ли он говорит то, что думает, или это очередная умело разыгранная ложь. — Глупый бедный младший сын, хм, — Бэл с азартом посмотрел на лугаля. — А что? Мне нравится! Потерял голову из-за никчёмного чужака… Звучит романтично, не находишь? — Не нахожу, — буркнул Заку, недовольно поджимая губы. — Чего ты добиваешься, нарушая правила? Так тебе не сесть на престол! — Шшш-шш! — подняв палец вверх и удовлетворённо прикрыв глаза, Бэл покачал головой. — Слышишь, как за окнами птицы поют? Сегодня будет прекрасная погода! ______________________ Сноски и примечания: Для тех, кто дожил до конца главы, как всегда, километр примечаний =) *»…длинные волосы и ухоженные кудрявые бороды…» — Я уже не раз говорила и повторюсь, что мир Аккада у меня вымышленный, но в нём присутствуют реальные элементы, присущие этому ушедшему народу, как и выдуманные. Например, у меня на целый Мир (то есть планету Земля в отдельном измерении) распространилась аккадская культура, а в реальности Аккадское царство существовало около 150 лет. В нашем реальном мире Аккадцы поселились в Междуречье немногим позже шумеров, от которых они разительно отличались. Аккадцы — кочевники-завоеватели. Это был народ, даже внешне отличный от шумеров, чью культуру они затем унаследовали, отказавшись от кочевого образа жизни и занявшись земледелием. Если шумеры — это крепкие приземистые люди, круглоголовые и круглолицые, большеглазые, с большим прямым носом, склонные к полноте, то аккадцы — типичные семиты. Семитские племена являются предками современных арабов и евреев. Аккадцы обликом и были похожи на современных арабов — высокие и стройные, с продолговатыми лицами. Шумеры же не носили бород и усов, а их жрецы ещё и брили голову наголо. Но на шумеров повлияла «мода» завоевателей. Аккадцы ходили с длинными чёрными кудрями, мужчины носили бороды, и вскоре это стало принято повсеместно. Со временем обривание действительно стало наказанием — страшным позором и унижением, которым подвергали рабов или преступников. **Баал-Хайа — первая часть имени деда Энлиля составлено из слова Баал или Бел, в пер. с аккад. — «владыка», «господин». В религиях Древней Месопотамии обозначение верховного бога, применялось по отношению к шумерскому богу Энлилю, а позднее являлось обозначением Мардука, бога города Вавилона. И вторая часть на аккадском — Ха́йа, так на шумерском звучит имя верховного бога Э́нки, которого периодически мои герои вспоминают, когда восклицают что-то типа «О боже!». Хайа (аккад.яз) или Энки (шумер.яз) — божество мудрости, подземных вод (пресных) и подземного мира, культурных изобретений, создатель реки Тигр, благосклонный к людям бог. Почитался как бог-покровитель города Эриду. Там был его главный храм, называвшийся «Абзу́». Так же назывался мифический мировой океан подземных пресных вод, окружающий землю. По мифам, Абзу, смешавшись с Тиамат, создал богов «старшего поколения». Энки усыпляет и убивает его, а затем возводит над ним жилище «Абзу», где зачинает Мардука. По повелению Энки его супруга Нинмах создаёт из глины Абзу первого человека (шумерский аналог библейского Адама). Поскольку семиты переняли у шумеров науку и религию, то большинство персонажей и историй Ветхого Завета, которые появляются в исламе, иудаизме и христианстве — это герои и истории шумерских мифов, только названные немного иначе и рассказанные немного по-другому. ***»…половину слов седобородый аккадец произносил на родном языке…» — Язык у аккадцев не был родственен шумерскому и относился к семье семитских языков, в которую входят ещё древнееврейский, финикийский и арабский. Степные кочевники, аккадцы, пришли в Междуречье из Аравии через Сирию и Палестину. Проникнув в центральную часть долины между Тигром и Евфратом, аккадцы порвали с кочевой жизнью и занялись земледелием на плодородных почвах. Свой главный город они построили на самом севере Южного Междуречья, недалеко от современного Багдада. Город назывался Аккаде, по этому названию и весь народ получил своё имя. Аккадский язык или ассиро-вавилонский язык, — один из древнейших семитских языков, образующий их северную или северо-восточную группу (возможно, вместе с эблаитским); разговорный язык трёх народов, населявших территорию Древней Месопотамии — аккадцев, вавилонян и ассирийцев. Для письменной фиксации аккадского языка применялась словесно-слоговая клинопись, заимствованная у шумеров. Древнейший аккадский памятник датируется XXV веком до н. э., позднейшие — I веком; в последние века своего существования аккадский язык, вытесненный арамейским, использовался лишь в нескольких городах Вавилонии.