Нефилимы

Первые дни в российском институте Юри словно ослеп. Он не замечал ничего: его глаза накрыла повязка страшных и кровавых картин-воспоминаний. В его душе бушевал шторм, сердце постоянно разбивалось. Злость охватывала с головы до ног. А этот русский парень пытался растормошить, снять эту повязку, но Юри надевал ее снова. И делать совершенно ничего не хотелось, кроме того, как впасть в глубокую депрессию, не вылезать из кровати, глядя в потолок, прокручивая заново все моменты, не спать сутки, грызть себя изнутри. Попытки самоубийства казались теперь глупыми и совершенно бесполезными. Конклав хотел назначить единственного выжившего сумеречного охотника главой института в Японии, но Юри отказался. Мало того, ему все еще страшно и стыдно возвращаться в Токио. Похороны он пропустил, за что совестно. Минако привезла все его вещи (оружие и стило в том числе) сюда, в Москву. Ему выделили комнату, в которой он и прятался от всех. Только не мог спрятаться от своих угрызений. Спустя время боль, что в первое время сковывала, сжимала изнутри, стала отпускать. Повязка страшных воспоминаний медленно сползала. Тогда внимание к окружающему вновь вернулось, успокоительные отвары, оставленные Безмолвными братьями, помогали спать крепким непробудным сном. Юри стал чаще покидать комнату… не по своей воле, разумеется. Русский нефилим с серебряными волосами и голубыми глазами силком вытягивал на кухню, зная, что японцу будет неуютно в окружении незнакомых людей в столовой, или в тренировочный зал, когда там никого нет или младшенькие сумеречные охотники занимались в библиотеке с Лилией. На такое сперва Юри подчинялся, не возражая, а только недовольно поджимал губы, но потом… он вежливо напоминал о личном пространстве (Виктор часто касался его, что было неприятно), а затем и вовсе стал показывать свои приемы. Например, он один раз через плечо перекинул Виктора за то, что тот его за талию притянул. Нет, это же неприемлемо! Но… Общение с Никифоровом, которому, казалось, одному есть дело до какого-то незнакомца отвлекало от всего произошедшего ужаса. Да, он раздражал, и Юри показывал свое недовольство строгим и серьезным взглядом, а в ответ получал лишь милую и теплую улыбку. Виктор пытался шутить и рассказывал анекдоты. Правда, сам же над ними смеялся, а Юри был в ступоре, не зная, что ответить. Да и половину он из них не понимал. К тому же, будь у тебя и руна языков, чужой слэнг и некоторые фразы понять трудно, поэтому иногда приходилось уточнять всё на английском. Потихоньку Кацуки начал привыкать к московскому институту. Теперь он знает, что и где находиться. Дабы не чувствовать себя нахлебником, стал ходить на задания. С обитателями, если честно, он так и не подружился. Общался близко с несколькими людьми: разумеется, с Виктором, с Марией-сан (он так называл бабу Маню) и с ученицей Виктора, которая ходит за ним хвостиком (это девочка Вика с большими карими глазами, как у Бэмби). С остальными он обменивался парой слов: здоровался и желал хорошего дня. О вежливости все же не стоит забывать. К несчастью, с почти тезкой отношения не очень хорошие сложились. Юрий смотрел на Юри с каким-то презрением, один раз закричал: «Че пялишься, Бака!». М-да, Кацуки не мог не удивиться. Мог бы и по-русски обозвать, зачем надо было искать слово «дурак» по-японски. Плисецкий намеренно хотел его задеть, заставить почувствовать чужим, лишним. И у него это получилось. Хотя внешне это и никак отразилась на Юри, но тот действительно задумался, а правильное ли он выбрал место?.. Не стоит ли уехать, например, в Идрис? После того, как Юри посетил могилы своих родных, он не остался в Токио. Слишком тяжел груз воспоминаний. Он вернулся в Москву, потому что… Не знал, куда идти. Виктор зато был ужасно рад, что полез обниматься, а Юри снова смог положить его на пол, от чего его ученики безудержно хохотали, а Виктор, усмехнувшись, застонал от боли. Но все же Юри Кацуки сам до конца и не понял, почему именно Россия.

***

Сладкий попкорн, холодная кола… С каким местом эти слова ассоциируются у людей? Правильно, кинотеатр. Куча постеров еще до входа в сам кинозал так и сияют от матовой бумаги. Примитивная, что работала контролершей, посмотрев на билет, стала озвучивать места и ряд — да все равно никто не запоминает никогда, придется опять на бумажку эту пялиться, — а затем оглядела Плисецкого с ног до головы, рассматривая его «татуировки», а на Отебека бросила мимолетный незаинтересованный взгляд. Конечно, он же своими заклинаниями рожки-то спрятал. Это, можно сказать, свидание, но для примитивных-гомофобов просто поход в кино двух друзей. Бека пригласил, сказал, что развеяться было бы неплохо. Юра согласился, но не мог не сказать, что кинематограф — это скучно. Они прошли в кинозал и заняли места. Плисецкий вовсю чавкал попкорном, пялясь в пока еще пустой экран. Вскоре он заметил, что Отабек на него странно смотрит. Нет, не вожделенно и по-пошляцки — лучше бы так, конечно, поехали бы к нему, потрахались бы, а не скучали перед экраном, — скорее всего, он будто вел разговор самим с собой, мол, сказать или не сказать. — Говори уже, что не так, — не выдержал Юрочка. — Дыру просверлишь. Я же не загрызу. Наверное. — Отабек на это вздохнул и начал: — Чем тебя так Юри не устраивает? — Че? — Юра нахмурил брови и переспросил: — Юрий… Я себя… Чего? — Да я не про тебя. А про того японца… Юри Кацуки. — Тц-ц-ц. А ты что, защищаешь этого Баку? — Плицеский перестал жевать, отряхнул упавшие на футболку крошки от попкорна, поправил ее, оттянув, и скрестил руки на груди. — Да… — Юра охнул и уже хотел начать возмущаться, но Бека не позволил ему: — Не пойми неправильно. Он же пытается жить дальше. А ты немного выбиваешь его из колеи. — Ему вообще пофиг, что я ему говорю, — надув губы и отвернувшись от собеседника, «пожаловался» Юрочка. — Ну… Я так не думаю. Но все же… Мне хотелось бы узнать причину такой ненависти. — Не знаю. Просто бесит. — Я считаю: ты ревнуешь. — На эти слова Плисецкий усмехнулся. Что-о-о? Ревность? Что? — Хах, Бека, ты чего? Ревную… Ну, конечно, ага. Не думаю, что ты на такую японскую свинку можешь позариться. Вы здоровались пару раз всего. Ревновать, что ли, от этого? Я же не такой собственник… Нет, ты мой, конечно. Но… ревновать к свинке? Ну, ты чего, Бека? — Так я не про себя. Ты не меня ревнуешь. Юра в растерянности и ничего не понимает. А кого он ревновать тогда должен? Он задохнулся от к чему, кажется, клонит его парень, поэтому, взяв горсть попкорна в руки, кинул в лицо этому магу, который посмел такое подумать. — Ты думаешь, что я в эту свинку втюрился??? Да? Да как ты… Лицо Беки вообще не изменилась, даже когда в него кинули попкорн. Отряхнувшись, он продолжил: — Ты действительно не понимаешь, к чему я клоню? — вопросительно изогнув бровь, спросил Отабек. — Нет. Я не думаю так… Я не знаю… Может, я, конечно, ошибся… Мне показалось, что и другие заметили, причем давно… Но я думал… Может, ты просто не хочешь мне говорить об этом. — Я действительно не понимаю, о чем ты. Скажи уже прямо. — Ты ревнуешь Виктора. — И это прозвучало не как вопрос, а как утверждение. — Бред за бредом идет. Да почему я должен ревновать Виктора?! Да мне насрать на этого выпендрежника. Только не говори, что думаешь, будто в тайне я без ума от него, а?! Я тебя ведь ударю со всей нефилимовской силой по твоей магической морде! — Так до чертиков разозлило сие заявление Плисецкого, что он сжал кулаки и крепко сомкнул челюсти после того, как это все произнес. — Если бы я так думал, я бы с тобой в кино не ходил. — Бека попытался дотронуться до Юры, но тот только дернулся. — А что тогда за хрень несешь?! — Несмотря на то, что вы ссоритесь, Виктор тебе дорог… Не из влюбленности, а из братской любви. Ты с родными старшими братьями так не общаешься, как с ним. А ревнуешь ты, потому что теперь все внимание Виктора направлено на Юри. Вот и ненавидишь его. — Браво. Надо было тебе в психологи идти. Но не прав ты. Никто никого не ревнует. Просто Юри Кацуки — свинка. Отабек не стал настаивать, а просто смирился с тем, что Юра вряд ли примет такую правду, в которую верили и его дедушка с бабушкой, и Мила с Георгием, видя поведение Юрочки и его реакцию, когда Виктор «приставал» к этой самой свинке. — К чему этот разговор был? — вдруг нарушил тишину после минутного молчания Юрий. — Даже если бы я и признал: да, я жить не могу без Виктора Никифорова, прямо думаю о нем, жить не могу без того, как бы не обозвать его и пнуть по заднице, прямо мечтаю о нем, втайне его свинку хочу отправить в Мадагаскар… И что с того? Ну, признал бы… — Бека внимательно посмотрел на него. — Это чисто гипотетически. Если бы и было так на самом деле, то… чтобы изменилось, если бы я тебе рассказал. — Я бы сказал тебе, чтобы ты задумался хорошо о своих действиях. Твоя ненависть к Кацуки тебе ничего не даст… Но если ты перегнешь палку и начнешь вмешиваться в их отношения, то… — Юра бросил скептический взгляд, на что Бека процитировал: — Это чисто гипотетически. Просто… Попробуй понять хотя бы Виктора… Ему кто-то нужен. Кто-то постоянный. Кто-то навсегда. И если он узнает, что ты ревнуешь… — Думаешь, бросит все и начнет утешать меня? — Сейчас Юрий стал очень серьезным. — Нет, Бека. Может, в остальном ты и был прав, но сейчас абсолютно нет. Ты не настолько хорошо знаешь Виктора, как думаешь. Ему было бы насрать на меня. Он делает всегда только то, что хочет. Может, поэтому он и один… Свет в кинотеатре потух, а на экране показалась реклама. — Ладно, фильм начался.

***

Юри нравился московский институт. Его образ жизнь и окружающие люди кардинально поменялись. Он выучил несколько русских слов. Правда, над его произношением без руны все смеялись. Русская кухня казалась ему немного похожей (пельмени и яки гедза), но в другие моменты — странной, потому что они солили рис… А онигири, которые он вызвался приготовить, почему-то никому не понравились, кроме Виктора (тот, разумеется, лишь изображал восторг). После несолёных рисовых колобочков Юри решили не подпускать больше на кухню, пока баба Маша не попросила его помочь с закатыванием огурчиков, помидорчиков и капусты. Но после вопроса и предложения замариновать сливы (умебоши), его выгнали обратно. В общем, не хотят принимать японскую кухню, поэтому Кацуки больше не лез. К Виктору рано или поздно он привык. Да, он все также пристает и не сдается, но это теперь кажется чем-то милым; чем дальше, тем совестно его отталкивать. Но, если уже по-честному, то все ждали, когда Юри сдастся. А он не сдавался, только потому что до него все никак не могло дойти, что Виктор не играется и не насмехается таким образом. Такое чувство было только у Кацуки. Ему нравилось больше всего просто общаться с Никифоровым и проводить время во время охоты на демонов. Рядом с ним вовсе не страшно точно так, как и с Мари: появляется уверенность, что есть тот, кто сможет прикрыть тебе спину в случае чего. Мерзкое чувство неискренности и неверие того, что в тебя может кто-то влюбиться, появилось у Юри в юности, когда ему казалось, будто у них с Юко любовь, хотя та была без ума от Такэси. Когда они поженились, Юри не винил их ни в чем, не ненавидел, а просто почему-то разочаровался в себе и стал уверен: в любви он не горазд настолько, что сестринские чувства от любовных отличить не смог, да и свои ощущения для него не были ясны: вроде бы сердце разбили (или нет?), но боли не испытал. Поэтому вступать в непонятные любовные отношение не хотелось. Если Виктор только издевается над ним, то неприятно будет Юри. Если все же искренен, то тогда не хотелось бы давать никаких надежд, которые он мог не оправдать. Нейтральное решение: не давать надежд. Кацуки ждал, когда Никифоров перестанет предпринимать попытки. После потрясений душа желала спокойствия и умиротворения. Но Юри и не подозревал, что любовь может вызвать не только не ясность, но и самое настоящее блаженство и приятное тепло на душе. А понял он в день рождения главы института.

***

Еще за неделю баба Маша закупалась продуктами на большой праздник. Дни рождения других обитателей так пышно не праздновались, а просто обходились тортом, пирожками и несколькими запеченными курицами с картошкой. Да и людей не так много бывает: молодые предпочитают праздновать со своими друзьями в клубах, а старикам хватает вкусной еды, подарка от всего института (скидываются обычно) и многочисленных поздравлений, что ссыпаются рекой в этот день. У главы института не простой день рождения, а юбилей: 55 лет человеку исполняется. Потому вся чета Плисецких приедет в этот знаменательный день, чему ужасно недоволен Юрий и безмерно счастлив Паша, младший братишка, который, в отличие от Юрочки, дружит со старшими братьями. А приезд всей огромной родни и нескольких друзей из Идриса обеспечивает кучей голодных ртов, которые нужно накормить, приготовить комнаты, где ночевать, еще и завтрак организовать с обедом. За день до праздничной даты все девушки во главенстве бабы Маши готовили салатики, прибирались в комнатах для гостей, украшали столовую и залы. А на утро юбилея носились туда-сюда, расставляя посуду и салаты с закусками. Виктор в компании Георгия и Милы отправился за алкоголем. Мелкими сумеречными охотниками занималась Лилия, она читала лекции о том, что не стоит творить глупости во время праздника, ведь она за ними следит. Половина парней-нефилимов занималась установкой музыкальной аппаратуры (танцы никто не отменял), а другая половина отправилась на задание. Юри же все-таки пустили на кухню, чтобы он нарезал закуски, помогал лепить пельмени под звучание радиостанции «Ретро.фм», под которое танцевала баба Маша у плиты — там варилась картошка в четырех пятилитровых кастрюлях, третья партия запеканки (а надо десять) в духовке готовилась, еще на очереди стояли пироги, курник, кулебяка. У Юри складывалось ощущение будто свадебный банкет готовится, а не день рождения. — Меж нами памяти туман, ты как во сне… — подпевала Маша-сан, качая пухлыми бедрами в такт. — Ты как во сне-е-е. Юри, мальчик мой, возьми еще тарелочку, не влезет столько апельсинов в одну тарелку, — обратилась она, повернувшись в сторону Юри, а потом тут же продолжила петь: — …Зовет… Меня в полё-е-е-т… Мой дельтаплан, мой дельтапла-а-ан. — Но тарелки закончились… — А куда делись? — Девушки унесли в столовую. — Негодницы… В серванте надо было взять. Эх, тебе придется идти. В комнате, где пианино еще стоит, там еще один сервант с посудой. Принеси побольше заодно и попроси кого-нибудь помочь. — Хорошо. Юри примерно знал, где находится это, так как туда его уже посылали, поэтому он, встав из-за стола, направился на выход из кухни и уже вышел из нее, как вдруг ему вдогонку крикнули: — Огурчики! Огурчики с помидорчиками возьми еще, пожалуйста! Там рядом кладовка же есть. — Хорошо! — крикнул в ответ и пошел еще за огурчиками. Он нашел уже наряженных во всей красе девушек, которые сейчас доводили свой марафет до конца. Видимо, решили, что пора переодеваться. Юри бы тоже сменить серую футболку со спортивными штанами не мешало, поэтому направился в свою комнату, где с максимальной скоростью переоделся в джинсы и голубой пуловер. Затем пошел к девчонкам, чтобы они помогли отнести тарелки на кухню. Не дойдя до комнаты с сервантом, они услышали пение и звук играющего пианино: — Жил да был Брадобрей, На земле не найти добрей, Брадобрей стриг и брил зверей. После той чудесной стрижки Кошки были, словно мышки, Даже глупые мартышки Походили на людей. Девушки и Юри, заинтересованные, поспешили узнать, кто это там играет и поет. В комнате оказались Лилия Барановская, что играла на пианино, и младшенькие нефилимы. Ну, все же Юри не ожидал от нее, ибо она казалась очень строгой… Хотя может, это какая-то русская классика? Но, судя по словам, эта детская песенка. — Это было прошлым летом, В середине января, В тридесятом королевстве, Там, где нет в помине короля. Голос у Лилии был все-таки красивый. А мотив песни веселый, что две девочки (кажется, Аня и Маша) начали танцевать. Паша и Тимур (учитывая, сколько раз Виктор эти имена кричал на «уроках», где Юри иногда бывал, не трудно запомнить, как их зовут) тихо посмеивались над ними, но тоже подпевали. В конце песни про брадобрея все похлопали Лилии, она же кивнула головой в благодарность. Девушки похихикали и, взяв тарелки из серванта, пошагали на кухню к бабе Маши, сплетничая и переговариваясь, Юри шел вслед за ними с банками огурчиков и помидорчиков. Кухня наполнилась ароматом выпечки и запеканки (всего было целых три духовки), окна вспотели, кастрюли с картошкой дымили своим паром, все поверхности помещения, кроме пола, разумеется, заняты приготовленной едой, а баба Маня крутилась туда-сюда, успевая ловко совершать столько дел. Казалось бы, супер способность бабы Маши — готовка вкусной еды в большом количестве без посторонней помощи. Возможно, она бы и сама со всем справилась, не прося других, только дольше по времени бы вышло, но справилась. Девушки, не переставая болтали и хихикали, при этом же относили тарелки и блюда в столовую. Юри присоединился к ним и услышал отрывки фраз, из которых он понял, что они ожидают внуков Николая Александровича, «симпатичных добрых молодцев». По возвращению за очередной тарелкой Юри обнаружил Виктора, который уплетал колечко апельсина, губы от сока заблестели, почему-то Кацуки невольно засмотрелся на них, на счастье Виктор внимание не обратил, а на фоне всего этого звучал голос какой-то тетеньки-примитивной на радиостанции: — Можно, пожалуйста, поставить песню Алены Апины «Ксюша-Ксюша, юбочка из плюша». — Конечно, всё для наших дорогих радиослушателей. — О, меня сегодня радуют. — И баба Маша снова стала пританцовывать. — Еще одна моя любимая песенка! Виктор на это лишь по-доброму усмехнулся, глядя на то, как весело Марии-сан. — Жил на свете гитарист Витюша, парень клевый, сорвиголова. — Почему-то в этот момент он перевел взгляд на Юри. — Но однажды он влюбился в Ксюшу… — Виктор еще шире улыбнулся, увидев, как оторопел Юри. Их зрительный контакт прервал Николай Александрович, которого еще с утра на завтраке все поздравили с юбилеем. — Так, вы купили алкоголь? — спросил именинник, ставя ударения на «а» и обращаясь к Никифорову, на что тот кивнул, отбросив серебряную челку со лба. — Возьми ключи от «буханки», — машина УАЗ, — и езжай на ж/д вокзал, встреть моих внучков… Значит, дождись двух поездов: один с Норильска, другой с Екатеринбурга. — Хорошо, только пусть Юри со мной поедет, — Виктор подошел к нему и приобнял, — а то мне одному ску-у-учно.

***

Вот так Виктор и Юри вместе поехали на вокзал встречать родственников, во время пути ни раз Никифоров успел обнаглеть, положив ладонь на коленку сидящего рядом Юри, на что он то вспыхивал, то бросал косые взгляды. Внуки Николая оказались очень шумными. Виктор узнал их именно по этой звуковой анархии и ору, мотив и слова был узнаваем только русским, у Юри вообще ломался мозг от непонимания: — Пе-е-есня плывё-ё-ёт! Сердце поё-ё-ё-т! Э-э-эти слова-а-а! О тебе-е-е! Москва-а-а-а! Виктор переводил ему на русский адекватный язык из непонятных криков, которые также включали себя и мат, и восхищения, и «как все зажрались в этой Москве». В машине ситуация не улучшилась, у кого-то из Плисецких был магнитофон, у которого звук настолько мощный, в процессе чего все как будто соревнуются, кто его перекричит: — Я вырос на окраине! рабочей городской!!! Парнишка в модной кепке! зуб потёртый, золотой!!! Парнишка вид простой!! и вовсе не красавец я!!! А мне навстречу все девчонки улыбаются!!! Когда под вечер я из дома выхожу во двор!!! Сажусь в машину, улыбнусь!! и завожу мотор!!! Включаю музыку!! и разноцветные огни!!! С тоскою полною в глазах глядят мне вслед они!!! Ведь у меня есть чёрный бумер!! он всегда со мной!!! Ведь у меня есть чёрный бумер!! быстрый и шальной!!! Ведь у меня есть чёрный бумер!! Бумер!!! Заводной!!! Садись смелей, девчонка!! покатаемся с тобой!!! — Я теперь понял! — С трудом расслышал Юри голос Виктора, двигаясь поближе, как бы подставив ухо над уровнем рта своего собеседника. — Почему после завтрака Мила с Гошей!.. Избегают Николая Саныча! — ЧЕРНЫЙ БУМЕР! ЧЕРНЫЙ БУМЕР! ЕСЛИ МОЖЕШЬ, ДОГОНИ! — Они же! — ЧЕРНЫЙ БУМЕР! ЧЕРНЫЙ БУМЕР! СТОП СИГНАЛЬНЫЕ ОГНИ! — Всегда забирали их с вокзала! — ЧЕРНЫЙ БУМЕР! ЧЕРНЫЙ БУМЕР! ДЕВКАМ ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ! Когда песня закончилась и прозвучала блаженная секунда тишины, Юри с Виктором выдохнули, но… К сожалению, они преодолели даже не одну четвертую пути, следовательно, это точно далеко не последняя песня из репертуара орущих Плисецких. Поездка казалась очень долгой, зато, когда все покинули машину, кое-кто ощутил неимоверное наслаждение, правда, в ушах звенело, а сердце колотилось. Юри и Виктор погуляли немного в саду, вдали о роя громких Плисецких, готовясь ко второму пришествию во время «банкета». В кустах они отыскали Юрочку с Отабеком (нет-нет, не за непристойном делом), которые слушали музыку в наушниках, читая книгу. Юра фыркнул и посоветовал убираться им обоим, желательно в Японию. — С радостью! — ответил на это Виктор с ухмылкой и, взяв Юри за руку, направился в противоположную сторону от этой странной парочки. Как не странно, но Кацуки не выдернул свою ладонь, а продолжил неуверенно и слабо сжимать его руку. Оттягивали момента до банкета, как могли, но баба Маша рассекретила их, позвав их с окна. Итак, народу было очень много. Юри напомнило это об Идрисе, когда туда с разных частей света съезжались охотники на борьбу с Валентином, но теперь он повержен и… И… Наверное, все обиды, вся боль должна остаться в прошлом? Почему бы в данный момент просто не насладиться атмосферой праздника, которая овевала Юри, да и не только его, весь день. С самого утра он вкушал ароматы вкуснейших блюд Марии-сан. Также нельзя не согласиться с тем, что первая половина дня прошла весьма музыкально: от пения бабы Мани к прекрасному голосу Лилии и до крика Плисецких. Наконец-то приготовленную еду можно отведать. Хотя сперва друзья главы института произнесли речь, выпили за здоровье, за силу, за процветание, затем внуки сказали пару слов поздравлений, ну, а после все набросились на блюда. Причем начиналось все прилично, все сперва казались очень интеллигентными, интересными собеседниками — это что касалось старших. Молодежь хохотала и веселилась изначально. Девушки заигрывали с внуками Плисецкими. Дочери и сыновья Николая «забегали» ненадолго, после чего сразу через портал нанятого мага возвращались обратно в Идрис, ссылаясь на какие-то «проблемки». Младшая часть нефилимов находилась под надзором Лилии и Милы. Юрочка и Отабек таки присоединились к банкету, скорее всего, по просьбе Николая, вели себя они очень отстранено, не желая привлечь внимание, особенно родных и двоюродных братьев Юры, поэтому быстренько поев, ушли в другой зал. Юри же просто наблюдал за всем происходящим, а Виктор предпринимал попытки приставаний: снова положил ладонь на бедро, начал поглаживать. Кацуки убирал его руки, но Виктор вновь повторял свои действия. Слава Разиэлю, этого никто не заметил. Со временем речь людей, как заметил Юри, менялась, становилась более, так скажем, пьяной, чуть менее внятной. Сам Кацуки не пил, так как алкоголь на него плохо влияет. Виктор также оставался трезвым, выпил разве что немного, и то за компанию. Вскоре начались различные танцы-пляски, но уже в другом зале, где как раз таки прятались Юра и Отабек, присев у стенки, продолжая читать те же книжки. Облом. Их покой нарушили. Диджеем сие дискотеки был Георгий, Мила — его ассистенткой. Первыми танцевать начали девчонки с Плисецкими. Некоторые стояли и у стеночки, просто наблюдая за чужим весельем, как собственно делал Юри, пока Виктор с кем-то разговаривал. Пьяным девчушкам старичков-таки удалось заманить. Гоша поставил «Зеленоглазое такси» (медленный танец), прокомментировав: «Дамы приглашают кавалеров!» Мила пригласила именинника со словами: «Николай Саныч, позвольте». Все также разбрелись по парочкам, даже Виктора увела какая-то непонятная девица. Юри как-то не по себе стало, что-то кольнуло, поэтому он старался не смотреть в ту сторону, где Никифоров обжимался с какой-то (родственница Плисецких, наверное, точно не из института), она еще хихикала так громко, приговаривая: «Витюша, ты такой милый и обаятельный». Взбесила. Трек резко прервался, и включилась другая песня. Лучше бы она не включалась, потому что, видимо, это была любимая песня братьев Плисецкий, так как они снова стали орать. Удивились, а потом во все горло проорали: — И-и моё-ё-ё сердце-е-е останови-илось! Моё сердце за-а-амерло! И-и моё-ё-ё сердце-е-е останови-илось! Моё сердце за-а-амерло! Все прямо прочувствовали, как им нравится эта песня… Своими ушами. Девушки хохотали, то ли смешно им, то ли старались заглушить ор. Георгий вообще так удивился, словно эту песню он и не хотел ставить, а Виктор, который давно уже оставил даму, злорадно посмеивался, причем Юри даже и не заметил, как тот оказался у него под боком, видимо, настолько Кацуки заинтересовался полом в момент концовки и смены песни. Веселое настроение вдруг куда-то пропало, даже расслабленная улыбка исчезла. Никифоров, заметив такую смену настроения и не понимая ее причины, легонько тыкнул в бок Юри, тот дернулся и отвел взгляд в сторону. Так они и простояли, слушая «Летящей походкой ты вышла из мая…». Народу на «танцполе» чуть уменьшилось, ибо Плисецкие проголодались — Юрочка еле незаметно убежал с Бекой из-за стола, дабы не попасться на глаза братьям. Девушки, разумеется, последовали за своими «добрыми молодцами», не хотят расставаться с ним ни на минуту. Сие момент позволил Виктору кое-что провернуть без участия большого количества человек, он договорился кое о чем с Георгием, послал Милу зачем-то и попросил Юри не уходить. Юрочка же был также заинтересован, жуя дольки апельсина, Отабек же вообще в телефон свой пялился, обмениваясь с кем-то сообщениями. Юри, устав стоять, также присел рядом с Юрием, от чего тот фыркнул. Кацуки заинтересовано разглядывал свои ботинки, пока вдруг не услышал, как предыдущая песенка резко прервалась. Виктор, держа в руки микрофон, глядел прямо на Юри, а потом взял да запел: — Теплоходный гудок разбудил городок, На причале толпится народ. Все волнуются ждут, Только десять минут Здесь всего лишь стоит теплоход. Юрий заржал во весь голос. Даже Отабек удивился. А Юри… А Юри не понял, что это значит, причем тут теплоход. Нет, конечно, весело, что Виктор поет про теплоход, тем более на нем матроска (только не в синюю, а в голубую полоску). Также он достаточно артистичен, двигается красиво, поет не так шикарно как Лилия, но и не так плохо как орущие Плисецкие. — На теплоходе музыка играет, а я один стою на берегу, машу рукой, — машет, — а сердце замирает, — сжимает ткань матроски в месте, где находится сердце. — И ничего поделать не могу! — разводит руками. Юри стоял и думал в этот момент: «Что происходит? Почему Виктор смотрит на меня? Причем тут теплоход?» Но смысл стал ясен с куплетом, потому что он подошел еще ближе, тыкая Юри в грудь на слове «ты»: — Ты приехал сюда и казалось тогда, Что ты мне предназначен судьбой. А потом целый год я ждал теплоход, Чтобы вновь повстречаться с тобой. Далее припев, где Виктор устраивал драму и в какой-то мере кривлялся, но последний куплет он не пропел, а просто проговорил под музыку: — Вот опять теплоход убавляет свой ход, Я того, что не сбудется, жду. Первый снег в городке, Первый лёд на реке, Я к тебе по нему не дойду… Его перебил один из братьев Плисецких, хлопая и при этом говоря: — Браво-браво! Никифоров, каков актер! Тебе надо к примитивным в клоунаду. — Ну, что ты, я не хочу составлять тебе конкуренцию. Обменявшись колкими взглядами, они закончили перепалку. Плисецкие снова стали отжигать с девчонками, а Виктор присоединился к стоянке Юри, Юрия и Отабека, пока снова не начался медленный танец, который собственно предназначался старичкам, что пришли размять свои «дряхлые» косточки. Вообще песня специально поставлена для бабы Маши — это одна из ее любимых песен, — танцует она со своим мужем Николаем, который галантно, что аж все девчушки стали завидовать, пригласил. Баба Маша сначала отнекивалась, мол, куда ей, да уговорили ее. Виктор поступил примеру старшего поколения и также галантно пригласил Юри, тот оторопел, покачал головой и отвернулся, но что-то такое болезненное сковывающее его сердце заставило тут же поменять решение и вложить свою руку в ладонь Виктора, который, держа за руку, повел его чуть подальше от стены. Отойдя от нее, он резко притянул к себе, обхватив за талию, Юри, у которого чуть сердце в пятки не ушло и у которого руки повисли, ибо он не знал, куда их деть, но Виктор решил проблему, убрав одну руку с его талии, чтобы положить «обвисшие японские макаронины» к себе на плечи. Разница в росте у Юри и Виктора не столь велика, поэтому во время танца их глаза были практически на одном уровне.

Не застилая горизонт Твоей луны, которой нет, Открыла ночь огромный зонт, Встречая розовый рассвет. Там, на сиреневой луне, Ты так хотела быть одна, Не забывая обо мне, Ты засыпала у окна. Когда устал новый день, Такой же, как и всегда, Ты улетела так далеко, Когда пришёл этот сон, Возникший не обо мне, Ты позабыла всё так легко.

Неужели? Может быть… Может быть, все-таки Виктор Никифоров искренен? Не смеется над ним? С каждым днем Юри верит в это все больше и больше. Хорошо, допустим, искренен. А нравится ли Юри он? Влюбился ли он так же, как и Виктор, о чем намекали ему все, кому не лень. Влюбился ли он? Не сделает ли он кому-то больно, если вдруг чувства не правдивы? Юри сомневался, сомневался, когда пытался размышлять сквозь громкую музыку после песни про теплоход. Он ждет его.

Ты забудешь обо мне На сиреневой луне, Может, только на мгновенье, Оставляя для меня Только тоненькую нить, Только каплю сожаления.

До этого Юри Кацуки действительно сомневался, пока не взглянул в эти глаза цвета аквамарина, яркие, блестящие, желающее именно его любви. Тогда, именно тогда эгоистично хотелось видеть эти глаза намного чаще, чтобы Виктор смотрел так только на него и не на кого больше.