Мне бы только Не продрогнуть на ветру У последней двери. Ненадолго — Все из памяти сотру, И ему поверю.
В дверь постучали. Хозяин дома удивленно хмыкнул. Уж чего-чего, а гостей он не ждал. До двери мужчина шел медленно, давая незваному гостю шанс передумать. Гость, увы, либо был очень настойчив, либо очень глуп. Хотя одно могло вытекать из другого. Дверь отворилась с легким скрипом. Мужчина мысленно отметил то, что надо смазать петли — влажность воздуха приводила к ржавчине. На пороге стоял парень лет двадцати. Вечно взъерошенные рыжие волосы, веснушчатое угловатое лицо и медовые глаза. Парень нервно поджимал губы, старательно что-то взвешивая у себя в голове. — Что ты тут делаешь в такую погоду? — Быстро сориентировавшись, спросил мужчина. — У меня к вам серьезное дело, — на выдохе решился рыжий. — Я хочу вас кое о чем попросить…***
Буря улеглась к рассвету. Грейвс встретил его в доме Гриндевальда, с чашкой чая, а позже ушел к себе и проспал до вечера. В голове, легкой и не затуманенной горькими мыслями, золотым тиснением значилась одна единственная фраза. «Я рядом». Персиваль хватается за волосы на затылке, с силой сжимает их, приводя себя в чувства. Кажется, Геллерт говорил про церковь. Ту, которой заведует мать Криденса. Криденс… Персиваль вытащил из кармана брюк мятую пачку сигарет и, хмыкнув, достал самую целую. Курить он бросил уже как месяцев пять, но сейчас мужчине требовалось немного успокоиться и собраться. Педофилия — это болезнь, а болезни лечатся. В некоторых странах подобные болезни лечатся очень кардинально — убивая носителя. В США, слава богу, не кастрируют и не убивают, но получить электрический браслет или сесть в лечебницу для психически больных Грейвс не хотел. А хотел он Криденса. Хотел до дрожи, до заломленных пальцев. Мужчина впервые задумался, перебирая факты о мальчишке, что он узнал за это время. Бэрбоун был первым ребенком и единственным сыном. У мальчишки две младшие сестры, и если старшая обожествляет мать, то младшая безумно любит брата. Это ему рассказал Геллерт, когда они вернулись с кладбища. Ладно, что же еще? У Криденса есть друг — Ньют Скамандер. Он старше и частенько помогает мальчишке скрыться от матери, когда Мери Лу видит в очередном поступке сына грех. Грехом она называет все, к чему не лежит ее черная душа. Персивалю отчаянно захотелось напиться. До «состояния нестояния», как говорил Гриндевальд. Потому, что ответ на его вопрос о том, кто такой Крибенс Бэрбоун, друг принял за прекрасную возможность выговориться. И лучше бы он молчал. — Он волшебный, — после долгого молчания сказал Гриндевальд. — Он слышит океан. В самом деле — слышит. Это не раз подтверждалось. Отец умер лет пят назад — военный фрегат пошел ко дну. Мать-фанатичка стала избивать их с младшей сестрой. Его — за способности, ее — из желания избавиться. Руки марать не хочет — ждет когда она сама убьется, — мужчина хмыкнул, проведя рукой по светлым волосам. — Но этого не будет, пока есть Криденс. Грейвс устало потер глаза, присаживаясь прямо на землю. Не зажженная сигарета перекочевала в рот, зубы привычно ухватили фильтр, не давая упасть. Пальцы скользнули в нагрудный карман, вытаскивая на свет коробку спичек. Океан перед глазами набегал огромными мутноватыми волнами на берег, смывая песок и забирая его с собой. Невольно вспомнился рассказ мальчишки про корабль. Надо бы спросить у Геллерта… Теплый ветер толкнул в грудь, обрывая зарождающуюся мысль. Огонь вырвался из спички с легким шипением, а сигарета безропотно приняла его, начиная тлеть. Персиваль закрыл глаза, собирая всю нужную информацию в целую картинку. Способности Криденса стали не единственным сюрпризом для Геллерта. На следующее утро в дом к главе деревни пришел старший брат моряка, которого разорвало на судне. Гриндевальд упоминал его имя, но запомнить Грейвс не посчитал нужным. В жизни случалось всякое, а уж на тонущих, съеденных и просто умерших в море Пресиваль за эти двадцать лет насмотрелся по самое «не хочу». Брат, Грейвс назвал его Сем, угрожал Геллерту. Глава деревни, не ужаснувшись в должной мере, принял укор с присущей ему честью. А на банальное «Я заберу у тебя то, что ты точно не хотел бы потерять…», ответил скупой усмешкой. Тем не менее, отпускать друга без пистолета, не решился. Персиваль только пожал плечами. Если ему так спокойней, то ради всего святого. Вечер вступал в свои права. Солнце приближалось к морю, захватывая его в свои владения, темная вода становилась алой, будто бы где-то на горизонте устроили огромное побоище. Куча трупов, чайки, хватающие доступное мясо, вырывающие его с костей, обнажая белые суставы с вишнево-алыми потеками. Тихий крик, практически неразличимый за очередной, самой огромной, самой красной волной… Ветер толкнул в грудь, пепел с сигареты упал на штанину. Грейвс очнулся, не открывая глаз. *** Криденс вернулся домой в должное время. Мама что-то делала в церкви: мальчик слышал тихое переливчатое чтение молитв. Из комнаты по ту сторону двери приятно пахло ладаном и, совсем немного, дымом. Свечи у алтаря горели, освещая лик Иисуса, а мама, стоящая чуть позади, держала в сухих руках тяжелую плетеную библию. Читая проповеди, она никогда не заикалась, ничто не могло отвлечь ее от священных писаний. Даже собственные дети. Бэрбоун грустно улыбнулся кресту, стоящему напротив двери, и взбежал по лестнице. Дверь в комнату Модести была открыта, и мальчик, не задумываясь, кинулся туда. После смерти отца, сестра — это единственное, что держало его в этом месте. Но осталось совсем немного. Девочка лежала на кровати. Из ее плотно закрытых глаз текли крупные слезы. Едва услышав шаги, она сжалась в маленький комок, пытаясь спрятать лицо в тонких пальцах, а Криденс бессильно опустился возле кровати. Сестра сейчас походила на котенка. Тонкие запястья, белая кожа, копна светлых волос. Создавалось ощущение, что вся нежность этого мира уместилась в этом ребенке, а Криденс обязан ее защитить. Ведь без нее его мир не стоил и выеденного яйца. — Модести? — Тихо позвал старший. Девочка вздрогнула, но тут же успокоилась, узнав родной голос. Светлые глаза посмотрели на парня. — Модести, нам надо уйти отсюда, — проворковал Бэрбоун, утирая слезы с щек девочки. — Ньют сказал, что нашел нам убежище. — Убежище? — Переспросила она незнакомое слово. — Да, место, где мы будем в безопасности, — улыбнулся парень. — Мама не навредит нам больше. Ребенок кивнул, поддавшись вперед и обняв брата за плечи. Криденс аккуратно поднялся, поддерживая ее за ноги и, оглядев комнату, подошел к шкафу с вещами, усаживая туда девочку. Парень схватил тонкий рюкзак и собрал туда самые необходимые вещи. Взгляд наткнулся на фотографию отца. Мальчик с секунду запнулся, из легких будто воздух вышибли. На негнущихся ногах он подошел к своеобразному алтарю, опуская глаза на букет свежих цветов. Модести всегда меняет эти цветы, стоит только одному цветочку опустить лепестки к полу. Отец очень любил цветы. Любые. Удушающая тоска накрыла с головой. Мальчик обернулся, осмотрел сестру и вздохнул, пытаясь прийти в чувства. — Часы. Ты взяла часы? Девочка опустила глаза, сжимая в руках фигурку балерины. Часы отца — их несметное сокровище. Мама отбирала их за малейшую провинность, но Криденс каким-то неведомым способом всегда возвращал столь дорогую сердцу вещь. Бронзовая, отливающая расплавленным золотом гравировка с символом морских войск. Тонкая вязь рисунка, каждую черточку брат с сестрой могли воспроизвести по памяти. Надпись на крышке — две даты: поступление на службу и смерть. Первую сделал сам отец, а вторую — его друзья. Часы достались Криденсу по наследству, даже не смотря на то, что он приемный. Переспрашивать Модести не имело смысла. Часы забрала мать. Снова. — Бери вещи, — сказал старший, спуская сестру с комода и подавая ей рюкзак. — Внизу, возле черного выхода ждет Ньют. Бегите, а если он будет упираться скажи, чтоб ждал меня на нашем месте. Сестра, слава богине, убежала, а Криденс, дослушав легкие шаги, тяжело вздохнул. После молитв мама обычно шла в ванную, а потом возвращалась для уборки зала. У мальчика было полчаса для того, чтобы пробраться в залу и поискать часы. Решив не тянуть время, Бэрбоун спустился к церкви, заглядывая в дверь. Пустые скамьи отражали свечи. Алтарь, такой большой и невероятно красивый: золотая окантовка, тяжёлые белые скатерти и огромные иконы. Витые канделябры украшали огромные свечи. И во всем этом великолепии лежала коричневая, толсто переплетенная книга с проповедями. Криденс знает их наизусть. Мальчик метнулся к алтарю, заглядывая за скатерть, но напрягся, услышав скрип двери. Это не Частити — старшая из сестёр преподавала в воскресной школе и вечера проводила там. Остается только мама. Внутри все сжалось в комок, а человек подошёл к первому ряду, присаживаясь на дубовую скамью и замирая. Бэрбоун обрадовался, было, что это поздний прихожанин, но голос незнакомца остановил его. — Дева Мария, я пришел каяться, — выдохнул человек. — Я обманул его. Я так виноват перед Криденсом. И, если ты простишь мне это, то он, боюсь, не сумеет…