Замысел океана

Я от жизни смертельно устал, Ничего от нее не приемлю, Но люблю мою бедную землю Оттого, что иной не видал.

— Дева Мария, я пришел каяться, — выдохнул человек. — Я обманул его. Я так виноват перед Криденсом. И, если ты простишь мне это, то он, боюсь, не сумеет… Криденс замер. Тяжелый вздох и тихая речь. Слишком знакомый голос. Персиваль. Грейвс хмыкнул, о чем-то задумавшись. — Я убийца, — после недолгого молчания продолжил мужчина. Бэрбоун зажмурился так сильно, что глаза заслезились. Треск свечей смешивался с тихой исповедью, и мальчик, не выдержав, поднялся, поворачиваясь к мужчине, при этом не открывая глаз. Моряк испуганно замер. Перед алтарем, освещенный тысячами свечей, стоял маленький, в сущности своей, бог. Тяжелые темные кудри неаккуратной волной закрывали левый глаз, черные волосы отражали свет, кидая в глаза мужчине неяркие блики. Мальчик был напряжен до безумия, вся его поза говорила о том, что любое неправильное движение или слово — и он бросится вон из церкви. Поэтому Грейвс продолжил то, что делал. Каялся, надеясь, что это божество окажется благосклонным к нему. — Я убивал китов. Много китов. Мы, вместе с моим старым приятелем, заработали на этом свои первые деньги. Но случилось так, что я встретил твой замысел, Дева. Твой посланник смотрел на меня, а я понимал, что умираю под этим взглядом. Я ощущал то, что чувствовали убитые мною, и я испугался. Испугался того, что потеряю нечто столь важное, столь нужное, — мужчина замолчал. Его руки, сложенные в молитвенном жесте, вдруг разъединились, и Криденс, открывший глаза к середине исповеди, отступил. Алтарь звенел от напряжения. Грейвс всмотрелся в лицо мальчишки, только сейчас осознавая то, что тот плакал. — Но я не уберег это. Убил собственными руками, как тех китов. Как тех китов. Они ведь поют на волне, которую не слышит человек. Криденс, если ты слышишь их крики, то и песни, верно, тоже? О чем их песни? Мальчик растеряно оглянулся на дверь. — Они поют о умерших, — поведал он тихо. — О всех, не деля людей и собратьев. — Значит, они намного лучше людей, — подытожил мужчина, пряча лицо в ладонях. — Намного, — подтвердил Бэрбоун и пустился бежать. Когда дверь захлопнулась, Персиваль встал, не отводя взгляда от креста. Пистолет приятно холодил правую руку. *** Криденс выбежал из дома, по пути размазывая слезы по щекам. Как он мог поверить чужаку? Как он посмел привязаться к чужаку? Почему все именно так? Исповедь, что за бред? Персиваль рассказывал все это не Марии, а себе. Персиваль пытался понять сам себя, а в итоге невольным слушателем оказался он, Криденс. Лунный свет заливал океан, и мальчик остановился, вдыхая полной грудью. Волны взволнованно поднимались к скалам, лунный свет красил их в серебро, разливал горячий метал прямо по волнам, застывая и опускаясь на дно. В глаза бросались неясные образы. Они расплывчатым пятном маячили где-то на горизонте, подводя к иступленному желанию тянуться к ним. Тянуться как душой, так и телом. Он видел людей. Огромную толпу, подводящую к краю скалы. Он видел одни руки, толкающие с обрыва, безжалостные руки, отбирающие жизнь. И другие. Теплые от заходящего солнца, шершавые от песка и совершенно точно не принадлежащие человеку. Руки, дарующие желание жить. Воспоминание стерлось соленым ветром, разбившиеся об берега волны отвлекли от раздумий, и мальчишка, утерев остатки слез, бросился к другу и сестре. *** Ньют встречал его возле причала. Ничего не спрашивая, только взяв за руку и сжав ее почти до боли, друг повел Криденса к их убежищу. Бэрбоун нервно усмехнулся, осознавая куда его привели. Двухэтажный дом смотрел на мальчишек глазами-окнами, а тяжелые дубовые двери приветливо открылись, явив им Модести. Девочка счастливо пискнула и пустилась к брату, обхватывая его за талию и прижимаясь крепко-крепко. Криденс недоверчиво оглядел строение и, не проронив ни слова, пошел благодарить хозяина их предполагаемого убежища. Гриндевальд, как всегда роскошный, до чертиков аккуратный и самодовольный, стоял возле лестницы, ведущей на второй этаж. Дом его был очень похож на хозяина. За почти шикарной роскошью скрывались настолько мелкие, почти незаметные детали, что мальчика захватило по-детски наивное желание найти их всех, собрать словно пазл и узнать что-то, что недоступно простому смертному. Может быть, именно из этих деталей и состоит сам Геллерт Гриндевальд. — Модести, вот ты и дождалась его, — голос мужчины накрывал мягкой волной. Криденс замер, боясь шевельнуться. Этот день был слишком насыщенным. — Криденс, вы останетесь у меня, до момента, когда ты будешь волен сам распоряжаться своей жизью. Это идея Ньюта, но я и так хотел как-то повлиять на то, что творится в вашей семье. Удача явно на моей стороне, твой друг пришел очень вовремя. — Периваль помогал вам? — Произнес Криденс, не узнав своего голоса. Геллерт поднял правую бровь и усмехнулся. — А если и так, то что? Ты не знал этого, верно? Ты верил ему? Но, понимаешь ли, людям свойственно предательство. Люди жестоки. Особенно те, которым веришь больше всего. Мужчина на секунду поменялся в лице, бросив взгляд на потрепанную временем фотографию, стоящую на тумбе, близ входа в основную часть дома. На фотографии был изображен молодой человек с длинными рыжими волосами. Темные, из-за нечеткости снимка, глаза бесстрастно взирали на фотографа. — Почему, в таком случае, мы можем вам верить? — Тихо уточнил мальчик. Мужчина снова хмыкнул, издеваясь. — А кто говорил о доверии? Я защищу вас от опасности извне. От вашей сумасшедшей мамаши, от странных жителей этого острова, но мой дом — это моя крепость. Я, говоря достаточно грубо, местный король. Монарх, чьей воле вы будете подчиняться. — Так чем же вы лучше мамы, в таком случае? Гриндевальд задумался. Криденс сжимал тонкую руку сестры, готовый в случае малейшей опасности пуститься бежать. — Тем, что не подниму на вас руку, — ответил Геллерт и стремительно подошел к Бэрбоуну. Его теплая, мозолистая рука опустилась на бок мальчика, аккуратно задирая майку. Ньют за спиной пораженно охнул, а Модести прижала руку к губам, едва сдерживая слезы. Спина мальчишки отливала всевозможными оттенками сиреневого, иногда переходя в алые кровоподтеки. Криденс не смел шевелиться. — Ваша комната на втором этаже. Третья от лестницы. Ты умеешь готовить? — Мальчик кивнул. Его сестра прижалась к нему, вытирая выступившие слезы о майку. — Отлично. Это будет платой. А сейчас отправляйтесь спать. Сегодня у всех нас был достаточно тяжелый день. *** Поллу было страшно: тяжелые двери подвала ссыпались мелкой крошкой дерева и клочками паутины, но не поддавались. Иногда он слышал разговоры людей, стоящих рядом с местом его заточения. Тогда он кричал. Голос постепенно слабел, а мальчик так и не узнал кто и зачем его тут держит. Хоть бы Модести заметила пропажу друга, хоть бы она рассказала все его маме. По ночам в подвале очень холодно. Ему бросили какое-то одеяло, но оно не грело, как не спасал от голода хлеб, смоченный водой. По ночам Полл зовет во сне маму, только к утру понимая, что если бы его искали, то уже давно нашли бы. Ночами Полл вспоминает Модести, ее улыбку, и жалеет о том, что не предложил ей стать друзьями.