разговоры о разном

Когда тени сгущаются и становятся оранжевыми с примесью красного, а между ними залегает предвкушающая ночь чернота, когда происходит всё это, там, за окном, на нашу кухню, заваленную самыми разнообразными вещицами, тихо выходит Намджун. Он молчалив и совсем не дурашлив, и, на первый взгляд, это кажется каким-то неправильным и искусственным. Но, чтобы понять, что именно так, и никак иначе, происходит его личная истина, надо просто его знать. Так, как его знаю я. Быть моим лирическим героем совсем не легко. Если задуматься, то врагу не пожелаешь. Но Намджун ничего, держится. Говорит, что это из-за Юнги, но мне иногда кажется, что даже без этого нюанса он относится ко мне даже неплохо. - Привет, - говорю я, первой нарушая сонную почти закатную тишину, и смотрю на него. Намджун только кивает в ответ, но это вовсе не потому, что он против разговоров, иначе бы и не вышел на эту кухню, пока мы его вдвоём с чаем дожидаемся. Всё-то он знает. Просто ему нравится то, что происходит за окном, и он хочет полюбоваться медными косыми лучами засыпающего солнца. А ночь будет длинная, куда нам торопиться. Намджун смотрит в открытое пока окно и молчит, а я смотрю на него, и молчу тоже. С моими парнями на удивление комфортно в тишине, но с ним и сейчас всё как-то особенно. Мне нравится смотреть, как рыжий свет ныряет в его коричневые, кофейные что ли, глаза, и делает их буквально янтарными. И ресницы у него, как у ребёнка, как у шкодливого и счастливого свободного пацана, только-только спустившегося с соседского дерева, только наловившего рыбы в реке, только дохрустевшего кислым, не совсем дозревшим, и от этого самым на свете вкусным яблоком. Это у него такие вот глаза. А взгляд совсем другой. Удивительный человек он, всё-таки. Глаза весёлые, искристые, а взгляд тяжёлый, как баржа. И не поймёшь, то ли грустный, то ли просто спокойный. С ним вообще всё не очень понятно, признаться. Но я не тороплю. Надо человеку помолчать в хорошей компании, пусть молчит себе, мне не жалко. Тем временем тени за окном делаются темнее и гуще, как прошлогоднее сливовое варенье, и из окна всё более отчётливо тянет холодом. Я подумываю взять плед, но он в кресле, а кресло аж за другой стороной стола, почти в другом измерении, да и шевелиться, признаться, лень. Тем более, пока вполне терпимо. Намджун дожидается самого конца заката, когда на смену оглушительно рыжему приходит серая невнятная хмарь, и садится за стол за пару минут до того, как за окном окончательно стемнеет. - Йо, - говорит он тихо и спокойно, и голос у него густой и мягкий, как июньская трава в поле. Зелёная трава с пятнами васильков. – Не, не хочу я твой чай, - он улыбается своей смешной улыбкой, и от неё делается хорошо-хорошо. - Сам вари тогда, - я его очень хорошо знаю, я ж говорила, - я всё равно, как ты, не умею. Намджун делает вид, что ему страшно лень, но всё равно встаёт и идёт к плите, варить кофе. Чёрный, крепкий и с целой тонной сахара – я такой не люблю, но с ним как-то нормально, пить можно. Если крохотными глоточками и растянуть чашку на всю ночь. И запивать чаем, который он, почему-то, не жалует. - Ты вот меня так ждала, - говорит он, когда кофе готов, и можно вернуться в кресло, только перед этим закрыть окно и дать мне плед, - а я как-то даже и не знаю, что сказать. Невелика беда, если разобраться. Помолчать тоже вполне отлично. - Мне очень не нравится, что происходит в мире, - говорит он через минуту, и голос его словно делается тяжелее и плотнее, - мне от этих кульбитов в мозгах людей физически плохо. Понимаешь? Понимаю, как же. Ещё бы я не понимала, я же с ним вон как давно знакома. А божества, они народ такой, чувствительный. Даже к тому, чего не создавали. Им просто вынь да положь, чтобы всё было так, как они считают правильным. Не самая завидная судьба. Впрочем, знавали мы и похуже истории, ой как похуже. Но вслух я ничего не говорю, просто киваю, принюхиваясь к смоляному кофе в чашке. Намджун молчит и смотрит куда-то в пустоту, ну или в себя. Оно и понятно, у него внутри куда интереснее и гармоничнее, чем снаружи. Я бы на его месте вообще больше никуда не смотрела. Так то я, что уж с меня брать. А он, пока ещё юный по их меркам, но очень чувствительный божок, старается. - Очень смешно выходит, как ты обо мне думаешь. Намджун иногда очень легко меняет настроение, и от этого мне с ним очень легко, очень понятно и очень хорошо. А вот Юнги, например, именно от этого – так трудно, что хоть волком вой. Он, собственно, и воет иногда. Когда Намджун не видит. Когда никто не видит, если честно, потому что он чёртов гордец. - А как я о тебе думаю? - Как о божестве. Я только фыркаю, потому что не люблю вот этого вот скромничества и недоверия к старшим. Если я говорю, что божество, значит, так оно и есть. В конце концов, так или иначе, но правила-то мои. - Я очень тебя люблю. Ему признаваться как-то легко и совсем не страшно. Он от таких слов только улыбается, широко и тепло, и кажется, даже краснеет немного. Но ему это ценно, я знаю. - Слушай… - говорит он после долгой тишины, и замолкает снова. И я слушаю. Шуршание ветра за окном, тихие обрывки переговоров редких прохожих, шелест остывающей воды в чайнике, собственный пульс. Внимательно слушаю, как он и просил. Да, на деле он, конечно, совсем не об этом, но надо же хоть чем-то заполнять затянувшиеся паузы. - Слушай… как думаешь… - Любит, - уверенно говорю я и смотрю прямо на него, - любит сильно-сильно. Сильнее, чем умеет, и ты должен как никто понимать, чего ему это стоит. Но это его осознанный выбор – так старательно тебя любить, так что будь к нему благосклонен, хорошо? Намджун кивает, но как-то рассеянно. Мол, да, конечно, но… - И никаких «но», братишка. Намджун снова кивает, но уже более осознанно, и это радует. - Два вы дурака, вот что. - Есть такое. И снова он думает о том, как ему не нравится этот мир, как он хотел бы всё изменить. О том, что он же знает, как нужно, и может помочь, рассказать, научить, а они не слушают. В смысле, люди. Люди, вообще, для Намджуна больная тема, он переживает из-за них всем сердцем. И я бы его отвлекла, отговорила, но каждый имеет право на лёгкую передышку. На небольшой отпуск от самого себя, от того, что является основным фундаментом бытия. А его фундамент – холодная недоверчивая рыба, болезненно молчаливая и острая, с какой стороны не подойди. И пусть хотя бы недолго, на моей кухне для разговоров о важном, он подумает о судьбах мира, о человечестве и своей собственной природе, а не о Мин Юнги, которого, как порой кажется, проще придушить из милосердия. Из милосердия к ним обоим. Но этого я, конечно не говорю тоже, хотя он прекрасно знает, как я к ним обоим отношусь. - А знаешь, - вдруг говорит Намджун, и коротко, ласково смеётся, - давай свой чай. Что-то мне этот кофе надоел. - Вот это поворот. Я тут, конечно, забываю про лень и всё остальное, и иду кипятить чайник, забрасывать травы прямо в чашку, самые разные, чтобы Намджун не пожалел о своём решении. И мёд кладу, вместо сахара, три больших ложки. - Наверное, - Намджун тянет задумчиво, но его взгляд вдруг теплеет, перестаёт быть таким грустным, - мы с ним не расстанемся никогда. Со всем тем, что есть он: мальчиком, девочкой, лесным богом, нищим скитальцем и даже принцем снежной страны. Наверное, после всего, что между нами было, не расстаются. - А что между вами было? - Ну… например, мы целовались. И, что самое смешное, он же это серьёзно. То есть, в его системе ценностей подобные события имеют сокрушительную важность. То есть, на его вкус, после такого и правда, не расстаются. Я, конечно, не смеюсь, киваю только. - Ну, раз уж целовались… Изумительное он существо. Впрочем, Юнги ему под стать, это уж точно. И именно поэтому я, пожалуй, могу быть за них совершенно спокойна. Намджун вдруг зевает, допивает чай, и смотрит на меня со смесью вины и нетерпеливого предвкушения. - Я сегодня плохой собеседник, нуна… не рассердишься? - Иди уж, - я смеюсь, потому что до того он трогательный, - я всё понимаю. И это был отличный вечер, мне с тобой всегда хорошо. - Просто он уже уснул, я знаю. А значит, не будет брыкаться, если я его немножечко пообнимаю. Вот так вот у них всё. Вечные бои с глупой непобедимой рыбьей гордостью. Хотя, как мне кажется, это устраивает обоих. Намджун, большой и нелепый, тёплый и очень уютный, встаёт, целует меня в щёку, и уходит в их с Юнги спальню. А я делаю ещё глоток невыносимо мерзкого кофе, и выключаю на кухне свет. OWARI