По ту сторону льда

Из окна отеля открывался феерический вид на огни вечно неспящего города. Неон реклам, теплый свет фар мириад автомобилей, негромкий шум. Однако двоим в номере было не до вдумчивого созерцания великолепного зрелища. Они были заняты друг другом. Бак даже поначалу пытался быть нежным. Нужно сказать, у него это получалось вполне неплохо. И если бы Руди не вгрызся ему в плечо и не вырвал кусок кожи с мясом, все бы, наверное, прошло весьма благочинно. После этого выкрутаса пришлось приложить белобрысого стервеца чугунной башкой о прикроватную тумбочку и продолжить в более жестком ключе. Позже, спихнув перепачканные простыни босой ногой на пол, Бак забрался к Руди на грудь, обнял его и удобно устроился, закинув левую ногу поперек живота. То, что оба любовника были скользкими от пота и крови, ему не мешало. — Теперь можно и поговорить, как думаешь? Руди длинно и протяжно выдохнул. — Можно. — Тогда расскажи мне о себе. Ты как-то все время избегаешь этой темы, я заметил. Я вообще наблюдательный. Начни с того, что ты из Швеции… — Да, я из Швеции. Я там родился. Родителей я не помню, но, судя по тому, что удалось узнать от бабушки, они умерли, когда мне было четыре года. Двойное убийство, бабушка не любила об этом рассказывать. Я рос в интернате, бабушка не могла за мной ухаживать должным образом, и меня забрали органы опеки. Каждые выходные бабушка ненадолго забирала меня погулять. Мы не много говорили, но, как я понял, у меня в Швеции где-то жила тётка, сестра матери, однако бабушка с ней не общалась. В один день бабушка перестала приходить. Я ждал две недели, месяц, полгода. Потом мне всё же сообщили, что она умерла. Голос Руди не изобиловал интонациями. — Еще у меня в интернате был друг, Вит, Витольд. Сколько себя помню, мы были всё время вместе. Он был мне как брат. Когда нам было по тринадцать, с ним что-то случилось. Я не понял что, не мог понять. Вит не хотел мне ничего говорить. Я нашел его потом — в прачечной, в ванне, он плавал в крови. Перерезал себе вены. Сейчас я даже не помню его лица, помню только, как доставал его из ванны и просил не умирать. Он уже был мертв тогда, но я не понимал. Под подушкой у себя нашел от него письмо. Директор интерната оказался педофилом. Здесь было бы уместно добавить в голос надрыва, но Руди продолжал без эмоций. — Потом с ним приключился несчастный случай. Бак не удержался. — Точно несчастный случай? — Определенно, — подтвердил Руди. Потому что падение на нож сорок восемь раз, перерезанная глотка и отрезанные гениталии наверняка не могут считаться счастливым случаем. — А я сбежал из интерната. Почти год скитался по стране, жил с бездомными. Бездомных за людей Руди не считал. Так же, как не считал, жизнь скольких оборвал из-за чуть более качественной одежды или куска хлеба. Впрочем, полиция их тоже не считала. Это были чуждые правильному обществу элементы, сознательно выбравшие для себя жизнь отщепенцев. При желании выбраться из этого болота было можно, социальные гарантии в стране были всегда на высоте. Однако шваль все равно, как накипь, образовывалась в кипящих котлах больших городов. — На одной из ярмарок в Хапаранде, куда меня занесло совершенно случайно, я встретил охотника, который отнесся ко мне по-человечески. Он искал себе помощника, и я согласился ему помогать. Три года были самыми лучшими, что я помнил. У Карла был домик в лесу, там мы и жили. Он не лез ко мне в душу, не пытался о чем-то говорить или узнавать о прошлом. Мы ходили на охоту — именно он научил меня, как добывать зверя, потрошить, свежевать, как выделывать шкуру. Я думал, так будет продолжаться вечно. Но все закончилось в мой восемнадцатый день рождения. Мы с Карлом немного выпили, он поздравил меня, и я ушел спать. Он остался на кухне. Проснулся я от того, что Карл был рядом, в моей постели. Он говорил что и так слишком долго ждал, и что я должен быть благодарен. — Погоди-погоди, дай угадаю — с ним тоже произошел несчастный случай? — Да, я оттолкнул его, и он ударился виском о комод. И позже был удавлен на собственных кишках. Но об этом Баку знать не обязательно. — Невероятная удача! Что было дальше? — Дальше я нашел некоторые сбережения Карла, и улетел в Мексику. — Трам-тарам-там! Ну, Руди, я тоже из Мексики, и сейчас проявлю свою недюжинную смекалку. Связался там с одним из приграничных картелей, а там тебе помогли перебраться в США. Можешь не рассказывать, скольким ты еще устроил несчастный случай с падением виском на комод. — Ты чертовски проницателен. — Да, я такой. А еще я милый, скромный и лучший танцор сальсы на всем восточном побережье. Не путай с соусом сальса! Я предпочитаю гуакамоле. — Так почему вы покинули Мексику? — О, ну это просто! Там как раз разразилась очередная заварушка со сменой власти, но это неточно. Я, видишь ли, лет в 14 обдалбывался ЛСД, и не могу сказать, что там происходило, картинки путаются. Помню синие стены и тошнотворные пятна сизого цвета на них. Хотя, может быть, это были марсианские псевдомоллюски. Я не помню, Руди. — Ладно, тогда расскажи, почему ты пошел служить по контракту. — Отличный вопрос! Потому что мне нравится убивать людей. Нет, ну что ты так напрягся, я же шучу. Я стратегически отступал. — И что же заставило тебя стратегически отступить? — Всего понемножку. Надоело мыться каждый день, чистить зубы, ходить в цивильной одежде, работать на работе мечты, ужинать в ресторанах с красотками. На Ближнем Востоке ведь что? Ни воды, ни еды, ни женщин — как раз то, что нужно. И еще стрижечку прикольную мне сделали. Кстати, а почему ты стрижешься так, как будто полжизни провел в каком-нибудь пятом морском пехотном? — Не в пятом морском пехотном, 10-я горная. — Сомали? — Да. — Мясорубка? — В целом, похоже. Бакминстер завозился на Руди, и тот легко скинул его с себя. — Я в душ. — Смотри у меня! Мы с тобой еще не закончили! — Не знаю, как ты, но я — закончил. *** На следующий день, в небольшой часовенке с каменной башней и гирляндами цветов над входом. — Что? Какая свадьба без свадебного платья и фаты! Бакминстер вырядился нежно-белое обтягивающее платье с кружевами, надел атласные перчатки и прицепил фату. Она удачно скрывала изуродованную половину лица. — Так что хватит пялиться, дорогой! Пойдем — вон, уже регистратор заждался.