Поролон

Мать пробуждает меня пинками. Припёрся я вчера около часа, с красными влюблёнными глазами. Учитывая, что уходил я в школу рано утром, родителям это моё позднее явление не понравилось. Они не понимали, отчего я так счастлив. Не знали, что мой позор, бегство и становление дешёвой проституткой в затрапезном городе откладываются. Как тут не радоваться? Я улыбался потолку и люстре, валялся на кровати, раскинув руки, пока они оба проверяли сгибы локтей и ноги на наличие уколов и «синих китов». Отчим даже порывался выпороть, зловеще щёлкнул ремнём, но мой вид, видимо, подсказал ему, что воспитание чувств не пойдет мне на пользу. Я был невменяем. Прежде чем покинуть беседку, мы дунули ещё, так что я зависал на красивом узоре трещин на потолке, на бликах люстры, на выражении лиц родителей. Я думал, что они играют роль в какой-то очень смешной пьесе. Им пришлось оставить меня моей эйфории. Пока я не приду в себя. «По крайней мере пока», — сказал вчера Тимур. Мать пробуждает меня пинками и пинками провожает в школу. Я обещаю вернуться сразу после уроков. Она обещает проверить. Отчим обещает всыпать, но то, что они оба бессильны, я понял уже давно. Подходя к школе, я нервничаю. Обозленная мать вытолкала меня из дома без завтрака раньше обычного, поэтому я прихожу одним из первых. Иду к учительской, заглядываю внутрь, ищу Игоря Александровича. Мне нужно сказать, что я не виноват и что я решил проблему (по крайней мере пока). Мне не хочется, чтобы Игорь Александрович боялся. В учительской его нет. Может быть, он вообще больше не придет, думаю я. Но я ошибся. В окно я вижу знакомую косуху: это вторая причина, почему я в него влюбился, он бывший металлист или что-то в этом роде. Хоть и подстригся по настоянию завуча, но по-прежнему носит в школу косуху. Воображаю, что в гараже стоит крутой байк. О, мой беспечный ездок, возьми меня. Ай лав рок-н-ролл... Вот только, учитывая обстоятельства, с первыми лучами он оседлает своего железного мустанга и уедет навстречу солнцу. Я бегу вниз, спотыкаюсь на ступеньках и успеваю поймать его в дверях. Вдыхаю исходящий от него запах одеколона. Он меняется в лице, но соглашается поговорить. Мы в курилке. Игорь Александрович стоит открыто, пока он тут, никто из учеников сюда не сунется, я хоронюсь в тёмном углу. Я не выспался, эмоционально вымотан и разбит, чувствую себя тряпкой. — Я люблю вас, Игорь Александрович, — говорю я, — я никогда бы вас не подставил. Это случайность. Учитель удивляется, но потом его лицо каменеет. — Заткнись, Мазин. Я всё видел, зачем сейчас-то врать? — он закрывает лицо рукой, устало трет пальцами виски. — Чего вы хотите? Денег? Я представляю, как Игорь Александрович продает воображаемый байк, чтобы заплатить грязным шантажистам, и мне становится грустно. — Если вы про мое лицо тогда, то оно само, я не виноват, — оправдываюсь я из угла. — У вас сигаретки для меня не найдется? Игорь Александрович не возражает, молча достает пачку из кармана косухи. Он учитель, но я понимаю: между нами столько всего произошло, что было бы странно, вспомни он сейчас о своем учительском долге. Мы курим, и у меня ощущение дежавю. — Мы ничего не хотим. Точнее это я ничего не хочу, а Тимур, кажется, тоже. Он застукал нас случайно. Припрятал в классе дурь, вернулся за ней и застукал, остальное было экспромтом, как с его, так и с моей стороны. Игорь Александрович смотрит недоверчиво, но мне нравится его взгляд, он будто сближает нас. Словно мы не учитель и ученик, а два человека в одной дырявой лодке. — Тебе уже есть шестнадцать? — я замечаю, что сигарета подрагивает в его пальцах. Киваю. Он снова трёт виски. — Всё равно. Скандал и травля — и это в лучшем случае. Или срок. — Не будьте эгоистом, — говорю я, вспоминая переживания вчерашнего дня. — Даже если я обвиню во всем вас, мне тоже не избежать буллинга. Мы не в Америке, чтобы со мной цацкались. Тут каждый уверен, что жертва виновата не меньше насильника. Игорь Александрович отшатывается. — Блядь, Мазин, я же тебя не заставлял. Какого нахуй насильника? Всё было по обоюдному согласию, — быстро говорит он, сигарета пляшет в его пальцах. Он смотрит на меня гипнотически и добавляет: — Ведь так? Я же правильно понял? Ты же сам хотел этого? — Да всё нормально. Я же сказал: по любви. Мне его жалко невыносимо. Я ведь не ошибся: на самом деле он чувствительный и тонкий гей, а не какой-то там пидорас с пригорода. И вот что наш жестокий гомофобный мир делает с такими людьми: они боятся верить своим глазам и ощущениям. Везде ждут подвоха. Такая жизнь легко превращается в ад. Особенно если у кого-то есть фотография, где ты кончаешь на лицо старшеклассника. — Всё равно. Ты несовершеннолетний, могут впаять совращение. Я твой учитель, властная позиция, мог тебя к этому принудить, — Игорь Александрович рассуждает сам с собой, косится на проходящих школьников. — Нужно увольняться. Без вариантов. — Не уезжайте, — прошу я. Он поднимает на меня взгляд, я поправляюсь: — не увольняйтесь. Вы — очень хороший учитель. — Куда уж лучше, — улыбается он, и я в первые за всё утро чувствую себя не таким уж дерьмом. — Мне нравится вас учить, но теперь… я не знаю. Еще и двух месяцев не прошло, как я работаю, — он мрачнеет. — Ты в курсе, что с современными настроениями за это и убить могут? Мы для них просто выродки, понимаешь? Нас просто не должно быть, одним пидорасом меньше, подумаешь... Никаких барьеров и уколов совести. Скоро будет как в Чечне: увезли куда-то, убили, а потом: такого не может быть, потому что в нашей стране пидоров нет и быть не может. Он криво улыбается. Я киваю, понимая, что он живет в ужасном мире. Я тоже, но я — это я, я уверен, что выживу, чтобы не случилось, а он нет. Он — учитель, «властная позиция», но мне хочется его защитить. — Сколько вам лет? — Двадцать четыре. Звенит звонок. Я забыл про школу и Тимурина, нужно поймать и его тоже, убедиться, что он не передумал. — Я постараюсь вас защитить, — говорю я, открывая «контакт» в телефоне, просматриваю ленту, страницы одноклассников. Моего лица нигде нет. Шуток и мемасиков на эту тему тоже. — Тимур не станет показывать фотки учителям, это слишком тупо. Даже для него. Если он решит их распространить, то в Сети, с какого-нибудь фейка, среди своих, ну, среди потока, чтобы поугорать. Может, и правда захочет денег. В любом случае, он обещал, пока ничего не делать. Поэтому… не уходите. Я отрываю взгляд от экрана. Он молча и серьёзно глядит на меня. Мне становится не по себе от тоски в его глазах, мне хочется добавить: «не оставляйте меня одного», но я решаю, что это было бы слишком подло, поэтому молчу. Игорь Александрович шагает мне навстречу и треплет меня по волосам. — Жаль, что мы встретились в таких обстоятельствах, — говорит он, невеселая улыбка трогает его губы. — Я тебе верю, а теперь иди в класс. Урок уже начался. Прежде чем завернуть за угол школы, я оборачиваюсь и вижу, как он закуривает вторую сигарету, мерит шагами курилку. Почему-то мне кажется, что я вижу его в последний раз. Я снова представляю, как он уезжает на своем байке навстречу солнцу, только на этот раз позади него — я. Сижу обхватив его за пояс и прижимаюсь щекой к обтянутой кожей спине. Мы уезжаем с ним в радужную страну, где никого не убивают за любовь.